Александр Матросов(Повесть) - Журба Павел Терентьевич. Страница 34
— А чего бузите? — вызывающе поднялся Клыков. — С пустым брюхом не наработаешь. И так уже совсем отощали — еле ноги волочим. И не стальные зубы у нас, чтоб тот лед грызть.
Матросов вскипел. Как посмел этот наглец прекословить старой учительнице, потерявшей на фронте единственного сына! Как не стыдно ему говорить о своем брюхе и врать, что совсем отощал! Александр поднял руку, прося слова, и, к удивлению своему, увидел, как шла к трибуне худенькая, со впалыми щеками, белобрысая девочка. Он не сразу узнал Лину. В синем беретике и коротком пальтишке, перехваченном пояском, она казалась меньше и тоньше. Матросов замер в ожидании; что же она скажет? Тоже, наверное, будет хныкать и поддерживать Клыкова?
Но ее почти детский голос зазвенел сурово:
— Вот тут Клыков жаловался, что он совсем ослабел, и требовал солдатского пайка. А перед собранием ребята видели, как этот тощенький парень подбрасывал тяжелые гири, как мячики. Богатырем его называли. Как вам не стыдно, Клыков, смотреть людям в глаза?
Александр остолбенел: никак не ожидал он услышать от нее такое. Теперь у него все мысли перепутались.
— Правильно, ленинградка! — крикнул кто-то.
Девушка, приободрясь, продолжала:
— Почему же вы, Клыков, не идете за солдатским пайком на фронт? Ленинградцы в блокаде были бы очень рады и здешнему вашему пайку. Да и последними крохами они делятся с фронтовиками, только бы не пустить в город врага… В общем, ребята, если среди вас еще найдутся такие слабосильные, как Клыков, то вместо них я с детишками своими пойду работать на реку.
— Хорошо сказала! — кричали ребята.
— Молодец ленинградка! — крикнул и Матросов.
— Нам, конечно, стыдно за Клыкова, — заявил он с трибуны, — но, к счастью, он у нас — редкое чудо-юдо. Не головой, а брюхом думает. И если ему харчей мало, то таких, как он, можно подкармливать и соломой…
Послышался взрыв ребячьего хохота. Не выдержав, совсем по-мальчишечьи прыснул со смеху и сам оратор.
Клыков с покрасневшими от ярости глазами двигал челюстями, видно, собираясь что-то сказать. Но Матросов уже опять заговорил:
— Правильно Лидия Власьевна сказала насчет мужества… Мы пойдем на выгрузку бревен и постараемся сделать, что можем. Попытка — не пытка. Верно я говорю, ребята?
— Верно! Правильно! — дружно зашумели вокруг.
Клыков, наконец, выкрикнул с опозданием свою угрозу, взмахнув кулаком: «Я тебе покажу солому!» Но возглас его потонул в общем шуме.
Решено было с утра начать выгрузку бревен.
Начался концерт. Программу его Виктор Чайка подготовил вместе с Матросовым, Ереминым и другими дружками. Матросов был доволен, что ребята пели те песни, какие были ему больше по сердцу, — протяжные, широкие, как степь, как море: «Ой да ты калинушка», «Рябина», «Ах ты, степь широкая», «Вниз по Волге-реке»…
Да вот запала в сердце новая песня «Про черноокую». Девчонок он терпеть не может, — всеем так и говорит, — но песня так хороша, что сердце замирает.
А когда ребята поют, он все просит:
— Только без крику. Надо петь душевно.
Он поет и почему-то все ищет глазами в зале Лину и не находит. Не видно и Клыкова, Может, они где-нибудь вместе?
После концерта, возвращаясь из клуба, Матросов неожиданно встретил Клыкова.
— Честь имею — граф Скуловорот! — вызывающе представился Клыков, преграждая дорогу.
— Какой ты граф, Игнат? До каких пор будешь кривляться?
— А, тебя уже обработали? Перевоспитали? — насмешливо спросил Клыков. — Все учишься, в отличники лезешь!
— Да, учусь, чего и тебе желаю.
— Мне абы каши поболе, а на твои науки наплевать, — брюхо ими не набьешь. Меня конфеткой не заманишь и пай-мальчиком не сделаешь. Я человек — кремень.
— Да, я верю, что ты каменный. Но чего тебе от меня надо?
— Ага! Трусишь? Боишься — башку откручу?
— Не посмеешь. Нас много.
— Я силач и один против всех иду. Ясно? Всем скулы сворочу!
— Руки коротки. — Матросов хотел идти.
— Стой! — схватил его за руку Клыков. — Уговорил ребят идти на реку и радуешься? Ничего! Я тебя там скорей под лед спущу, чтоб знал, где раки зимуют. Разом расплачусь с тобой за все.
— За что?
— А за то самое!.. — Клыков задыхался от злости. — Сам все выхваляешься, возносишься, а меня в грязь топчешь перед той белобрысой подлюгой!
И будто пламя ударило в лицо Александру и опалило всего.
— Как ты смеешь позорить хорошую девушку?
— Ага-а! Ты еще заступаешься за нее? — Клыков схватил Матросова за грудки.
Тогда Александр тем ловким приемом, каким Павка Корчагин сшиб гимназиста, со всей силой ударил Клыкова, и тот полетел в темноту.
Глава XXIV
ЗАКАЛКА
Александр остановился на высоком берегу реки и, точно желая обнять ее ширь, покрытую льдом, розовеющим в утренних лучах, раскинул руки.
— Ух, здорова речища!
— Постой, она тебя уломает, — подмигнул Еремин, кивнув на плоты.
И верно, уже с первого взгляда видно было, какая предстоит тяжелая работа. На поверхности льда чернели, как горбы дельфинов, лишь немногие оттаявшие бревна, остальная же масса древесины была закована в толщу льда. Местами у берегов лед вздулся, отделился от земли, и там плескалась голубая вода. Чувствовалось, что вот-вот не сегодня — завтра полая вода поднимет, сломает ледок и унесет его вместе с плотами.
— Смешное дело, — нахмурился Брызгин. — Эти бревна и динамитом не вырвешь изо льда, а мы хотим руками. Трудно будет. Вымотаемся зря.
— Да, трудновато будет, — согласился Матросов. Ему самому стало немного страшно. А вдруг, и правда, не под силу будет вынуть из реки бревна! Тогда — подзор; ведь храбрился… Но и поддакивать сомневающимся нельзя. Сомнение охватит и других ребят, ослабит их волю. — Ничего, попробуем, покажем себя.
— Ты на ветер слов не бросай, — сказал Тимошка.
— Он только хвастать умеет, — мрачно пробурчал Клыков, остановись поодаль, — а у самого силы, что у мухи.
Матросов доволен, что Клыков заговорил с ним. Значит, не желает, видимо, чтобы ребята знали о вчерашней их стычке. Александру захотелось даже пошутить с ним:
— И от буйвола пользы мало, если он совсем ленивый.
— А ты, зяблик, хочешь чужими руками жар загребать! Что ты супротив меня можешь? — презрительно сморщился Клыков; нет, он не простил вчерашнее… Ведь засмеют ребята, если узнают, что его, силача, Сашка сшиб одним ударом. И тихо, чтоб слышал один Матросов, он пригрозил: — Вот незаметно пихну тебя под лед — лови ершей…
— Ты меня не пугай, пугало! — вспылил Матросов. — Кто других стращает, — сам боязливый.
Подошли воспитатель Четвертов и Лина с санитарной сумкой через плечо. Ребята замолчали и подтянулись. Четвертов распределил инструмент. Ребята принялись вырубать длинные бревна изо льда и вытаскивать на берег. Вначале довольно дружно в звенящий лед вонзались ломы, топоры, кирки. Сверкая на солнце, как осколки хрусталя, разлетались льдинки. Бревна волоком тащили на высокий берег под команду:
— Раз, два-а — взяли! Еще-е — крепче!
Однако вытаскивать обледенелые тяжелые бревна на берег было еще труднее, чем вырубать их изо льда. Пригрело солнце, валенки размокли, ноги скользили. Работа замедлилась.
— Надрываемся, а зря, — угрюмо сказал Клыков.
— Конечно, зря, — согласился Еремин, пошатываясь от усталости. — Все одно не успеем. Снесет.
— «Зря, зря»! — передразнил Александр, косясь на Клыкова. — Закаркали, как худые вороны. Хныкать легче всего. По-вашему, если трудно, так, значит, не надо работать? Да настоящий человек — хоть кровь из носу, хоть руки до костей изодраны, а нужное дело не бросит.