Александр Матросов(Повесть) - Журба Павел Терентьевич. Страница 45

— В ночь на седьмое ноября мы спать не могли. О параде еще не знали, но чувствовали: будет. Чистим винтовки, пришиваем подворотнички, начищаем сапоги, — словом, готовимся. А все-таки и тревожились: враг в двух переходах от Москвы. И слух был такой, будто Гитлер все бесится и требует от своих генералов, чтоб те как можно скорей Москву взяли. Да и фашистская авиация могла налететь…

Часов в пять нас повели на парад. Еще темно было, а москвичи заполнили улицы, приветствовали нас. Шел снежок, белели баррикады из мешков с землей. Обошли мы танки и танкистов. Снегом залепило их порядком. Мимо Исторического музея вышли на Красную площадь.

Построили нас на площади. Рассвело уже, и белым-бело кругом от снега. Мавзолей, кремлевская стена, елочки у стены — все в снегу! Была команда «вольно», но мы стоим недвижимо, будто вкопанные, смотрим на трибуну мавзолея, на Спасские ворота, шепотком переговариваемся. Неужели все-таки настоящий парад будет? Ждем.

Тут раздалась команда: «Равняйсь!» — и такое «ура» загремело, что я кричал и своего голоса не слышал. Это на трибуну вышло наше правительство…

Белевич умолк. Он, видимо, не впервые рассказывал об этом, но и теперь заново переживал волнующую минуту. С таким же волнением будет он, видно, рассказывать о ней своим детям и внукам.

— Ну, продолжай, продолжай, Михась, — просит Матросов.

— А потом замерли мы, и стало так тихо, что слышно было, как шумел ветер в знаменах. Тогда и сказал нам Сталин: «Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина»… И вспомнили мы, как и в гражданскую войну под этими ж знаменами батьки наши воевали и побеждали. И самим захотелось скорее в бой.

А когда уходили мы с площади, сводный оркестр грянул ту песню, что в гражданскую войну еще пели: «Приказ голов не вешать, а глядеть вперед». Мы подхватили ее… Век того не забуду!..

Ну, хлопцы, а потом пошли мы прямо в бой и так влепили фашистам, что десятки километров они мордой землю ковыряли.

— Михась, — вдруг придвинулся к нему Матросов и, точно позабыв, что кругом люди, страстно сказал: — Дай руку, Михась. Ты мне друг по гроб. Верь совести! Что ж ты раньше не сказал, что в панфиловцах был? Почему молчал?.. Люда, где ты? — поискал он глазами и, увидев девушку, взял ее за руку. — Познакомься с Михасем. Дружки вы мои…

Два прожекторных луча вдруг полоснули над Москвой по серым низким тучам, как гигантские голубые мечи, уперлись концами в одну точку темного неба. Люди посмотрели туда, на минуту умолкнув: прожекторы напомнили о неутихающей военной грозе.

Костылев развернул мехи баяна. Ему хотелось показать Люде свое искусство. Все рады были продлить веселую минуту. Михась Белевич, польщенный вниманием Матросова и его друзей, крикнул Костылеву:

— Ну-ка, играй «Лявониху» либо «Крыжачка»! Знаешь?

…Когда раздалась команда «По вагонам!», все удивились, что так быстро кончилась стоянка в Филях.

— Люда, хорошо, что мы встретились! — говорил Матросов. — До свиданья, до утра!

Костылев дольше других пожимал руку Людмиле и вскочил в вагон уже на ходу поезда.

Рано утром, когда эшелон остановился на какой-то глухой станции, Матросов с друзьями побежал в конец состава, но Люды-зенитчицы уже не было. Вагоны зенитного дивизиона ночью где-то отцепили:

— Адрес?! — с отчаянием вскрикнул Костылев. — Мы даже не записали адреса!

— Адрес у всех общий — фронт! — вздохнул Матросов.

Так снова затерялась на военных дорогах черноглазая Люда.

Эшелон, миновав Ржев, Оленино, Нелидово, домчался до станции Земцы. Тут и закончился долгий путь поезда.

Глава V

«НУЖНЫ САМЫЕ СМЕЛЫЕ»

Возбужденные солдаты весело прыгают за ним на железнодорожное полотно, осматриваются. Кажется, эта станция Земцы затерялась в лесной глуши. Но и здесь видны следы войны — оборванные телеграфные провода, воронки от взрывов снарядов и бомб.

Послышалась команда «Становись!», и у вагонов вытянулись стройные шеренги и по команде «Смирно!» замерли. Серые вещевые мешки на спинах аккуратно подтянуты.

Вдоль строя медленно идут командиры, пристально вглядываются, оценивая новое пополнение.

Матросов ловит их взгляды, всматривается в обветренные лица. Вот они, настоящие фронтовики, — обстрелянные, испытанные, герои, о которых знал лишь из газет и слышал по радио. Вот они — его новые учителя и друзья по оружию, овеянные пороховым дымом и боевой славой.

— Вольно! — охрипшим басом командует огромный, с длинными седыми или заиндевелыми усами старшина Кедров, в шапке-ушанке и полушубке с опаленной полой. На широкоскулом лице его расплывается добродушная улыбка.

Матросов кивает Воронову, любуясь могучей фигурой старшины:

— Вот это гвардия! Как из камня высечен.

— Сибиряк, одно слово!

Вперед вышел старший лейтенант Артюхов. Белый полушубок на нем туго затянут ремнями, цигейковая шапка-ушанка чуть сдвинута набок. Артюхов вытянулся перед строем — коренастый, прямой, собранный.

— Товарищи, я отбираю в роту автоматчиков самых смелых и смекалистых. — Карие глаза его быстры, пронзительны. — Предупреждаю: трудно будет у меня. Автоматчикам придется выполнять самые сложные боевые задачи — десантом врываться на танках в гущу неприятеля, воевать в фашистских тылах. — Он подумал и сурово добавил: — И еще имейте в виду: буду требовать беззаветной храбрости и презрения к смерти. Кому это не по плечу, — лучше помолчи. Ну, есть желающие в мою роту?

Секунду длится тишина. Потом раздается звонкий тенорок:

— Есть такие!

Артюхов окидывает взглядом ряды и останавливается на задорно поблескивающих голубых глазах ничем не приметного улыбающегося паренька.

Артюхов на секунду задержал на нем взгляд.

Матросов смутился, но выдержал пристальный взгляд командира. Нет, не сразу он ответил ему: «Есть такие!» Подумал, способен ли выполнить все требования, и решил: должен выполнить эти требования! Теперь его глаза с чуть заметным озорным огоньком подтверждают: «Это я сказал».

К Матросову подошел сразу запомнившийся скуластый капитан; на молодом, почти юношеском лице его выделялись седые виски.

— Комсомолец? — спросил он.

— Так точно, товарищ капитан.

— Добро. Так я и подумал, — довольно усмехнулся командир.

Артюхов пристально оглядел ряды курсантов. Сам он недавно окончил Тюменское военное пехотное училище и сразу отличил их образцовую выправку.

— Все ребята как на подбор, — шепнул он капитану. — Глаза разбегаются, не знаешь, кого и брать! — И кивнул командиру взвода, безусому краснощекому лейтенанту Кораблеву: — Запиши сначала добровольцев.

Кораблев шагнул вперед:

— Ну, кто желает в автоматчики? Два шага вперед!

Снова недолгое молчание. Тишина.

Вот шагнул вперед один.

— Фамилия? — спросил лейтенант.

— Матросов.

Вслед за ним шагнули вперед Воронов, Антощенко, Дарбадаев, Макеев, Костылев, Белевич… Комвзвода теперь не успевает записывать.

— Автоматчики — толковые ребята, — говорит Матросов. — Пишись, братки!

Отбор закончен. Новых автоматчиков ведут в часть. В лесу они идут вольным шагом. Узкую дорогу обступает густой заснеженный зеленый ельник. Монотонно похрустывает снег под ногами. Матросову хочется заговорить с кем-нибудь из командиров, но заговорить первым он стесняется. Да может, это и не положено. И когда старшина Кедров обратился к нему, он очень обрадовался.

— Это ты первый шагнул вперед?

— Так точно, я, товарищ старшина.

— То-то я тебя заприметил сразу. Хоть у нас в Сибири и нет таких дробных, но ты, видно, сибиряк?

— Нет, я из Уфы, товарищ старшина, но нужно ж было кому-нибудь первому. Я — комсомолец, мне иначе нельзя.