Город (СИ) - Белянин Глеб. Страница 28

— А мы ничего не скажем, — остановился и взглянул на него Родион. — Пошли, у меня есть план.

Он повёл его куда-то, огибая сугробы, на возвышенность. Когда они оказались на самой-самой вершине, то присели оба на одно колено и устремили свой взор на лагерь — снежный купол с вытяжкой дыма, входом, а также оградой и хламом в своеобразном подобии дворика.

— Кем ты был в прошлой жизни, Эм? — Начал издалека его напарник.

— Я то? А какая разница?

— Ну, скажи.

— Кассиром. В продуктовом.

— Спроси меня кем я был.

— А кем ты был, Родион? Откроешь тайну? — Уголки его губ приподнялись точно на верёвочках.

— А я, — не уловив сарказма в голосе товарища, продолжал он: — А я был военным.

— И какое же у тебя было звание?

— Это не важно. Мне доверили ружьё не просто так, — для наглядности он дёрнул ремешок на плече пару раз. Ружьё, которое он ласково называл «Топорик», дёрнулось и утихло. — И у меня есть военное образование, между прочим. Хочу тебе сказать, что голод и холод делает с людьми страшные вещи, и, когда эти страшные вещи придут, тебе их лучше не видеть. Страх — это настоящая зараза, порча, плесень, расползающаяся у человека внутри. Он оковывает разум своими путами, не даёт здраво принимать решение. Я ничего не боюсь, но я хочу сделать как лучше для этих людей, хочу спасти их от голодной смерти.

— У тебя патрон то всего один, а даже если и попадёшь, одного волка нам надолго не хватит. Да и не факт, что умрёт.

— Тебя не перебивать старших не учили?

— Ты меня на год всего старше.

— И что? Кто здесь вообще о волках говорит?

— А что же ты тогда предлагаешь, мой друг? — Эмиль насупился, прислушался.

— Надо бы нам, — будто бы это даётся ему с непосильным трудом, он тяжко вздохнул и сказал: — Выкинуть лишних.

— Выкинуть лишних? — Взревел Эмиель.

— Да, именно так. Мы не можем прокормить с десяток голодных ртов. Я принял решение избавиться от тех, кто ничего не приносит, а только забирает. Они забирают нашу с тобой еду, Эм, это будет правильно.

— И как же ты, позволь, собираешься это провернуть?

— Я уже косвенно обсудил эту проблему с несколькими людьми, они меня поддержали, но руки пачкать в крови не хотят. Мы просто придём сейчас в лагерь и убьём тех, кто уже порядочно засиделся в нашем убежище.

— Убить? А убивать зачем?

— А смысл им мучиться на пустошах? К тому же, зачем добру пропадать? Мы убьём их, разденем, заберём одежду, а их тела пойдут нам на пользу.

— На какую ещё пользу, чокнутый? — Эмиль вдруг почувствовал удивительную лёгкость в своих карманах и за поясом, такую лёгкость ощущают люди, для которых в норме выходить из лагеря без оружия.

— Мы их съедим. И не называй меня чокнутым, иначе я тебе так тресну, что ты правда чокнутым будешь. А что ты так на меня смотришь? Другого выбора нету. В Город мы не пойдём, все знают, что там сейчас происходит. В Тринадцатый сектор нас не примут, ну а о других поселениях вообще нет смысла даже думать. Эм, перестань так на меня пялиться. Да, твою каштанку нам тоже придётся умертвить. Девочка хорошая, красивая, молоденькая, от цинги всего пара зубов выпала, просто прелесть, но она слабая и ничего не умеет. Даже за рыбой ни разу не ходила. Нет, так не пойдёт. Я бы хотел её пожалеть, но, боюсь, другие не поймут. Если всех, то всех без исключения. Самый молодой из нас, ну, ты знаешь его, он и вовсе согласился съесть собственную мать. И ничего. А ты из-за девушки ноешь. Если так хочется, то давай ты её сам убьешь, а потом мы все выйдем и дадим тебе минут пятнадцать с ней развлечься. Только ты потом запомни что и как ты с ней делал, чтобы мы это мясо не трогали. Бе, — он поморщился.

Эмиль некоторое время смотрел на него внимательно, а потом изменился в лице, взглянул на него как-то прозаически.

— А ведь и правда, Родя, а ведь и правда, тяжело это признавать, но ты совершенно прав. А иначе никак, — ему было трудно это говорить, но всё же он признал его правоту.

— А я тебе о чем, каннибализм — это не болезнь, это выход, вынужденная мера, смекаешь? Никто нас за это не осудит, тем более не должны судить себя из-за этого и мы сами. Ну, — он поднялся с колена, поправил «Топорик». — В путь.

— А у тебя есть что-нибудь из оружия?

— Например, что?

— Ну а чем я должен им глотки резать? Ладонями? — Засмеялся Эмиль, ветер подул сильнее.

— Не знаю. Можешь просто душить. Главное, не всех подряд, а только тех, на кого я пальцем покажу. Но если так хочется, то вот, на, — Родион вынул из-за пояса самодельный нож из древесного обрубка, обломка стали и скотча, перематывающего это всё.

Эмиль схватился за рукоятку, примерил к руке, покрутил, повертел, затем, когда пообвык к клинку, товарищески указал приятелю дорогу:

— В путь.

— В путь, — согласился Родион, делая первый шаг по направлению к лагерю. Солнце начинало вставать.

Первый удар пришёлся в бок, в ребро. Эмиль ткнул его как-то неумело. Второй удар угодил в тазобедренную кость, чуть пониже того места, куда он целил. Третий удар остановился в замахе, ибо Родион извернулся так, будто и вовсе не был ранен, а затем с размаху вдарил прикладом ружья по виску Эмиля.

Тот уже почти было потерял сознание, но успел ухватиться за ногу нападающего — он опрокинул его на себя, и они вдвоём покатились вниз. Вспарывая брюшко холма, заставляя ошмётки снега взмывать к небу, каждый из них пытался подняться на ноги, но ни у одного это не получилось. Эмиль держался за голову и катился вниз, Родион не знал за что ему держаться, но продолжал неумолимо оставлять за собой кровавый след.

Свалившись к подножию, Родион потерял ружьё, в глазах у него начало темнеть и он не сразу пришёл в себя. Начал ползать по снегу в его поисках, искать своё оружие, приговаривая:

— Мой топорик, мой топорик…

В какой-то момент он посмотрел под себя и обнаружил пятно крови, которое растекалось прямо у его коленей.

Слева прилетел удар ноги. Родион свалился на бок, перекатился наугад от опасности, попытался встать, едва ли успел зацепить силуэт Эмиля, как тот снова пнул его ногой, на этот раз в место, где пару минут назад проделал ему дыру. Родя взвыл от боли, свалился на спину, поперхнулся снегом.

Силуэт накинулся на него с голыми руками, вцепился в его шею и начал душить.

Владелец ружья отбивался, бил запястьями по лицу нападавшего, впивался в его лицо затвердевшими ногтями.

Эмиль не выдержал, отпрянул, размахнулся и ударил его локтём. Затем ещё раз и ещё. Теперь и он, сидя на Родионе, измазался в крови. Его руки начали загребать снег, создавать сугроб прямо над головой человека, который хотел перерезать половину лагеря.

Эмиль засыпал его лицо, а после и голову белыми хлопьями, давил на них сверху локтями, утрамбовывая и снова засыпал. Он хоронил своего врага под снегом, хоронил заживо.

Родион, не в силах вынырнуть из под этой толщи снега или снова дотянуться до лица обидчика, в приступе страха вытянул руки в разные стороны, попытался зацепиться за что-нибудь, чтобы вытянуть себя. Под его правой рукой оказалось что-то твёрдое. Он почувствовал знакомое на ощупь дерево и металл, потянул на себя и наотмашь, не глядя, вдарил по тому месту, где предположительно должна была находиться голова Эмиля.

Ружьё врезалось обо что-то очень твёрдое и, казалось, даже проломило это что-то.

И вовремя. На последнем вздохе Родион смог высвободиться из под окутавшего его с головой снега и задышать полной грудью.

Некоторое время он просто лежал на боку и дышал. Пытался придти в себя.

Из последних сил он прижал к груди ружьё онемевшими руками, сел на колени и нашёл глазами своего бывшего товарища.

Тот успел отползти на пару метров и лежал почти без сознания. Два удара в голову тяжёлым предметом окончательно выбили из него весь дух.

Солнце пламенной свечой вилось ближе к небу, выплывало из-за горизонта, но холм, у подножия которого они боролись, скрывал этих двоих от этого света.