Город (СИ) - Белянин Глеб. Страница 3

Тишина. Звук уходящих вдаль шагов.

Молодой голос приободрял покалеченного. Помогал ему подняться. Что-то спрашивал.

Принял благодарности в свою сторону. Ещё принял. Попрощался.

Рабочие затихли, словно ночной пруд. Не стало видно лиц, не стало слышно людских голосов. Все смешались, вперили свои глаза в дверной проём. Тишиной сменился общий гул.

Дверь распахнулась. Морозный воздух порывами ворвался внутрь. Неприятно жёг нос и щеки.

В дверях стоял Павел. Скрипач.

— Я присяду? — поинтересовался у маленькой девочки музыкант.

Столовая обмелела, будто волны сошли с берегов, смены уже давно начались, охраны поубавилось. Да и те, что остались, знали:

Павел — это человек неприкасаемый. Если тронут его, с ними и пострашнее будет. Поэтому он и садился туда, куда хотел, например, к маленькой, с виду потерявшейся девочке. И говорил то, что хотел, да и ел всегда усилку. Шёл вровень с патрульными. Порой даже выше.

— Не занято? — повторил Паша, пытаясь как-бы сковырнуть ракушку, в которую закуталась девочка. Усаживался рядом.

Музыкант был одет чересчур красиво для Города. Даже слишком. На голове особого вида кепи, которую в помещении он всегда снимал, вот, например, как сейчас. Серое, вычищенное пальто. Под ним всего пара свитеров. Брюки, было видно, изначально имели чёрный окрас, но, будучи подвержены старению, выцвели. Стали такого же цвета, как и пальто. И ботинки. Далеко немногие позволяли носить себе настолько непрактичную одежду.

Девочка, как и все дети, была насильно укутана в несколько слоёв. Вся ребятня в Городе была похожа на маленькие луковицы с окошком, из-за которого выглядывало милое розоватое личико. Этот ребёнок, будучи явно лишенным родительского контроля, позволял себе надевать чуть меньше одежды, а потому был чуть более свободен в движениях.

Не отрываясь музыкант смотрел на неё. Скользил взглядом по её юному лицу.

Девчонка сопела всё сильнее и сильнее, хмурилась, пыталась не замечать гостя, уклоняться от его проникающего взгляда.

Не получилось.

— Ты отдал им свои талоны? — Вдруг спросила она, видимо, не вытерпев давящую обстановку.

— Отдал. А как ты догадалась?

— У тебя нет чашки. Значит нет еды. Нет талонов.

— Сообразительная, — подмигнул ей музыкант. Она жеста не оценила. Отвела взгляд.

Они молчали.

Тринадцатилетний Максим отдал какие-то приказы поварятам на кухне, после чего вышел в зал и стал прибираться.

Девочка бросила на него неловкий, слишком долгий взгляд. Затем она поймала себя на этом и, казалось, на её щеках появился еле-еле заметный румянец. А может так только показалось?

— Зачем ты здесь сидишь? — Вновь спросила девочка, чтобы разрядить обстановку.

— Хочу и сижу, — показательно лениво отвечал музыкант.

— А зачем ещё приходить в столовую, если не для того, чтобы поесть? — Продолжала спрашивать девочка, заполняя тишину и разглядывая потолок.

— Поболтать. Поговорить, например. Вот как мы сейчас с тобой разговариваем. А тебе что, не нравится?

— Здесь так не принято. Я не хочу разговаривать. К нам могут подойти те в чёрном, — она удержалась от того, чтоб тыкнуть в них пальцем.

— Ха, боишься?

— Нет.

— Да ну, боишься. Я тоже, честно, боюсь. А кто не боится — тот дурак. Не переживай, не подойдут.

— Вряд-ли.

Ракушка была вскрыта, но, как и её наряд, она имела несколько слоёв.

— Слушай, — сказал музыкант. — А почему ты одна? И почему ты в этом корпусе? Почему не в детской столовой?

— А почему ты не в столовой для таких как ты? — Резанула она.

— А для таких как я столовых нету. Я хожу туда, куда захочу. Во как.

Максим начал убираться за соседним столом. Его сутулой спины всё чаще касались взгляды девочки.

И снова она заговорила, только чуть тише:

— Откуда у тебя столько талонов?

— Интересно? — Паша улыбнулся.

— Я тоже так хочу. Откуда?

— Дал личный концерт Капитану, — двое стражников рванулись взглядами к их столу, стали наблюдать. Девочка поёжилась. Скрипач продолжил. — Он наградил меня гроздью талонов на усиленные пайки. Я решил сберечь, вдруг пригодятся. Пригодились.

— Не пригодились, — ответила она.

Помолчали.

— Что значит «дал личный концерт»?

— Сыграл лично для нашего многоуважаемого Капитана, — он полуобернулся и подмигнул парням в чёрном. Обернулся обратно. — Хотя, знаешь, сыграть две-три стандартные мелодии — это и рядом не стоит в сравнении с тем, какие концерты я давал в Москве.

— Ты жил в Москве?

— Не-а. Ездил туда с бабушкой. Жил чуть подальше.

— А что с ней стало?

— Не знаю.

— А что стало с твоими родителями?

— А что стало с твоими? — Он попытался вернуть инициативу беседы.

— Сначала ты.

— Ладно, — Павел принял правила игры. — Вся моя семья вместе со мной эвакуировалась на одном из кораблей. На вот этих новых на пару, ты поняла. Это были одни из последних кораблей и мы тогда еле-еле успели в Архангельск на его отбытие. Но… так уж получилось, что мы разъединились. Не знаю где они сейчас и… живы ли вообще, больше я их не видел, — он глянул куда-то в сторону, не показывал лица пару секунд и вновь обернулся к девочке. — Твоя очередь.

— Мама умерла от пневмонии. Недавно. А папа… он выходит за стену. В разведгруппе номер два; Алексеевская.

— Ага. Поэтому ты сняла с себя пару свитеров и поэтому же ходишь где попало? Потому что твой отец сейчас за стеной?

— Не поэтому.

Половицы жалостно поскрипывали под ногами тех, кто уже отобедал и отправлялся по своим делам. Дверь открывалась и закрывалась всё реже. Температура в столовой почти устаканилась.

— Не поэтому, — она повторила. — Я больная. Я всё равно скоро умру. Так врачиха другой врачихе сказала, а я слышала.

Павел не в первый раз сталкивался с подобной ситуацией. Когда человек опускает руки, тем более человек маленький, ему как можно скорее их нужно поднять. Люди недооценивают силу духа, а зря. Вера в себя и в людей вокруг творит чудеса. Она может проделать невообразимые вещи. Будто собака, никогда до этого не тренировавшаяся, с первой же попытки крутанёт сальто. Чудо, сравнимое с дождём, последний из которых шёл, наверное, лет так пять назад.

Паша хотел было приободрить девочку, уже открыл рот и набрал полные лёгкие воздуха, но вдруг она спросила:

— Куда попадают люди когда умирают? Нет, я говорю не про тела, которые сваливают за одной из стен в большую яму или отвозят на чернуху. Я спрашиваю куда уходит его… душа.

Музыкант решил, что ещё успеет приободрить девчонку, а пока не будет столь навязчивым и ответит на её вопросы. Он переплел пальцы рук, подпер ими грудь, выдохнул и сказал:

— Ну как же куда? В рай.

— А там тепло?

— Там очень тепло. Так тепло, что можно даже без одежды ходить. Голым.

— Врёшь.

— Не вру. Это правда.

— А сколько там дают талонов?

— Сколько захочешь, столько и дадут.

— Неправда. Не может быть, — вспылила девочка, завидуя всем тем, кто живёт в раю.

— Ещё как может. Там всегда светит солнце, очень тепло, еды полно, — он вздохнул. — Там все счастливы, — выдохнул.

Она отвела взгляд куда-то влево, даже не в сторону Максима, но на этот раз не из-за стеснения, а поддавшись размышлению и собственным раздумьям.

— А почему тогда нам всем не умереть и не отправиться в рай? Если там так хорошо… — Наконец спросила она.

— Ну, это неправильно. Так нельзя. Сначала нужно прожить свою жизнь полностью и умереть уготованной тебе участью. А потом рай. Вот так вот.

— А зачем это?

— Так надо. Я сам точно в этом не разбираюсь, так что лучше спроси у отца. Он старше меня и, скорее всего, больше знает об этом.

— Он может не вернуться. Я не знаю увижу ли я его ещё… — её глаза пересохли, как пересыхает скалистый берег перед тем, как об его рифы разобьётся волна.

— Встретишься, встретишься. Ещё как встретишься. Он обязательно вернётся. Не может же он оставить свою дочку на произвол судьбы? Я бы такую дочурку ни за что не оставил! Вернётся!