Пожиратель Пространства - Вольнов Сергей. Страница 8

Никелированный, вздутый на конце ствол болезненно ударил меня в солнечное сплетение. Обезьян одобрительно прорычал и по—военному чётко приказал: «Вышвырнуть прочь из стен нашего высокого заведения этого невоспитанного ублюдка!».

Я засомневался в своей видовой принадлежности к этим самым «ублюдкам», и хотел было указать на их типичного представителя во всеувидение… но получил неожиданный сильный удар в ухо и покачнулся. Остановила моё падение стена, о которую я болезненно стукнулся корпусом. Беспорядочно взмахнув руками, случайно сорвал тот самый плоский «лист» со списком отпускников, послуживший детонатором взрыву моей ярости. Экран повис на сетевом шнуре и закачался, со скрипом царапая стенку…

После этого «лесорубы» стали меня беззастенчиво избивать. Взвизгнула и выбежала секретарша, поднялся из своего кресла замдекана, а Кирст Скала и пара его подчинённых вовсю работали кулаками. Я тихо, без крика, сносил эти удары, лишь инстинктивно прикрывал ладонями глаза и низ живота.

«Я сказал, вышвырните его вон», – обыденно, не повышая голоса, почти беззлобно, сказал Обезьян. Подхватив под руки, меня протащили по длинному тёмному коридору к выходу. Турникет, резко захлопнувшись из—за того, что не все выходящие прошли идентификацию, болезненно ударил меня по пояснице, впившись крючьями в тонкую ткань брюк. Брюки, подвергаемые воздействию двух разнонаправленных сил, беззвучно, но безобразно лопнули.

Из разорванного кармана посыпалась разная мелочь, начиная с бланка и расчески, и заканчивая настоящей драгоценностью. Я выменял её на раритетную вещицу – шахматную фигуру из слоновой кости, – и стал обладателем одной из первых, ещё земных, кредитных карточек, за которую нумизматы могли отвалить целое состояние.

Вместе с бесценной коллекционной кредиткой на землю упала и кредитка современная, неколлекционная. Один из «лесорубов» наступил на вещи, выпавшие из кармана, и перенёс свой вес на ногу, под толстой подошвой ботинка которой находились кредитки и всё остальное. Он специально сгрёб всё в компактную кучку – чтобы удобнее было давить, – и с наслаждением услышал треск хрупкого пластика.

«Лесоруба» этого звали Тэддор Новохацкий, и по его лицу было видно, что нет, не—ет, не позабыл он тот смешной конфуз, произошедший из—за моей издевательской подсказки на третьем курсе: профессор спросил, что такое, по его мнению, философская теория, и Тэдд вполне серьёзно, как нечто заученное до тошноты, произнёс: «Философская теория есть испражнения человеческого разума». Сейчас Тэддор отыгрывался – даже не задумываясь, какую уникальную вещь давит своим ботинком.

Ещё пару раз приложившись к моему лицу своими огромными кулаками, они свалили меня под символом и талисманом нашего Коллежа – неуклюжим и большим, допотопным лазерным орудием, снятым с корабля, опустившего на поверхность планеты Косцюшко первых колонистов.

Орудие, несмотря на антикоррозийное покрытие, кое—где успело потемнеть и даже проржаветь.

Тропа, что вела к кампусу, была узкой, с обеих сторон её сжимали зелёные заборы леса. Того леса, который постоянно наступал на человека, и, я подозреваю, когда—нибудь победит его окончательно. Лес был рациональной стихией, человек был иррациональным существом. Лес давил массой, изводил силы своим фактическим бессмертием, прибирал к рукам стратегическую инициативу. Когда—нибудь лес победит, и вездесущие джунгли поглотят цивилизацию.

Дверь моей комнаты была приоткрыта, и за ней слышался звук перекладываемых вещей, шарканье ног, металлическое позвякивание. Неужели обыск?!

Примитивный, попахивающий настолько дремучими глубинами как в историческом, так и в моральном плане, что хотелось то ли смеяться, то ли бежать сломя голову прочь – в чащу леса. Будто от одного прикосновения к этому мерзкому атавизму заболеешь каким—нибудь неизлечимым и уродливым кожным заболеванием, постепенно превращающим тебя в монстра, на которого не только другим, а и тебе самому будет гадко смотреть.

В этот момент дверь открылась и в проёме показалась… прелестная белокурая девчушка. Я видел её на предзащите, среди первокурсников. Она ещё запомнилась мне тем, что задала какой—то умный вопросец. Сам вопросец не запомнился.

– Добрый день, пан Анджей! Я так рада, что вы съезжаете!.. Ой, что это я говорю! Извините. Я хотела сказать, что мы с подружкой до этого вместе ютились… И вот связались со мной и говорят: хватай вещички – и сюда. Я пока вашего ничего не трогала. Я на пол пока всё… – эмоции так и переполняли девчушку. Она не замечала ни моих порванных брюк, ни вспухающего на лице кровоподтёка, ни исцарапанных рук. Не удивительно: свою личную комнату в кампусе позволялось иметь лишь за особые заслуги. Видать, девчушка заслужила. А мои, значит, заслуги – к чертям болотным в Санторинский лес! Бы—ыстренько, сельва—маць!

Я вошёл в комнату, ничего не ответив, схватил девчушкин рюкзачок и, отодвинув её, швырнул его в коридор. Она оторопело смотрела на меня, вся сжавшись и нервно ломая пальцы. Хорошая была девчушка. И неудивительно, что она оторопела: Анджей Лазеровиц, гордость Коллежа, надежда ксенологии, и вдруг – ведёт себя, как отъявленный дебошир.

Я не стал оправдываться за свои действия – хватит оправданий, пся крев! Я понимал, что она не виновата – да и симпатична была мне эта девчушка. Но не в силах был без истерики ей объяснить, что это – дурацкое и жестокое заблуждение, которое обязательно прояснится; есть управа и на Обезьяна, и на его быдловатых клевретов.

В комнату впёрся администратор и потребовал у меня сдать ему ключики—идентификаторы, а сам, между делом, пододвинул к двери жёсткое полукресло, стоявшее в углу за диваном, встал на него и принялся перепрограммировать систему впускателя. Я потребовал объяснений. Он, не оборачиваясь, сквозь прицокивания языком, которые сопровождали напряжённую работу мысли – необходимую в его патологическом случае для перенастройки дверного аппарата, – объяснил:

– Бесплатные общежития у нас только для прилежных студентов. Прилежание – оно основа… основа… основа… – он так и не сумел найти то самое ускользающее нечто, основой чему являлось прилежание.

Значит, и тут уже аукнулось. Молодец Обезьян: быстро работает.

Девчушка тихонечко подала голос:

– Извините, но пан Анджей – отличник, какое может быть плохое прилежание? – сообразила, умница, что не съезжаю я, а выселяемым являюсь. Заступница!

Сейчас выкину администратора вон из комнату, за рюкзачком схожу, прощения попрошу и… логика моя в тот миг нетореными путями пошла, потому как за этим «и» выпрыгнуло злобное: «…разряд в лоб!».

Тяжёлый день: изгнан, избит, выселен – полная коллекция. Так что энергетический импульс в лоб – исключительно к месту. Как бы апофеоз.

– А могу я получить свою комнату обратно на общих основаниях? – спросил я администратора. – Оплатив.

– Нет, – ответил он, – из Коллежа пришло сообщение о вашем хулиганском поступке. А хулиганов мы не держим даже за деньги! – последние слова он почему—то сказал с особенной злостью.

– Так за что же меня выселяют – за то, что я хулиган разэтакий, или за то, что двоечник закоренелый?

– И не надо ехидничать. Мы, если захотим, ещё сорок пять причин придумаем, – сказал администратор, спускаясь вниз.

Я вышел из бывшей своей комнаты, прошёл по коридору, свернул в прозрачную, чуть коричневатую – для затемнения, – галерею и очутился в корпусе альтер—ботаников. Мне нужно было увидеть Анастасью. В первую очередь. Я не был уверен, что потяну публичный процесс. Вступится ли за меня коллежское студенчество, я не ведал. Зато точно знал, что сам Коллеж, в лице преподавателей, единодушно окажется по другую сторону баррикад, презрев внутренние разногласия. Корпоративное единство! Да и какой «третейский суд» признает виновным в бесчестности одно из ведущих учебных заведений планеты?..

Анастасья, наш студенческий лидер, балансирующий на грани между неформальностью и формальностью, могла помочь преодолеть препятствия, так сказать, без «завываний на весь лес». Как любят на Косцюшко выражаться человеки пожилые.