Письмо из прошлого - Коулман Роуэн. Страница 7

— И мы это знаем, правда? — говорит блондин, толкая зеленоглазого красавчика локтем в бок.

Девушка с короткими волосами стоит очень близко, взгляд ее карих глаз неподвижно сосредоточен на мне.

— Слушай, я не хочу вмешиваться, — говорю я ей, а сама не могу понять, где я раньше видела этот мягкий вздернутый нос, хотя точно знаю, что видела, потому что он кажется немного неуместным на ее угловатом лице. — Я вижу, что вы неплохо постарались. Но я была бы очень благодарна, если бы вы ушли и оставили этот дом в таком виде, в каком он был, когда вы сюда пришли.

— Ты только послушай, что она несет! — Девчонка тыкает в мою сторону большим пальцем, отступая в сторону и обращаясь к кому-то, сидящему позади.

И тут я снова слышу его — зов сирен. Он доносится откуда-то и проходит прямо сквозь меня. Я внимательнее вглядываюсь в человека позади курносой девчонки. Еще одна девушка… Она сидит на коричневом диване, зарывшись ногами в подушки. Пальцы на ногах крепко сжаты.

Я смотрю на нее не отрываясь. Мое сердце замирает. Такое чувство, будто из моего тела разом выкачали весь кислород. Ее длинные стройные ноги скрещены, а темные локоны, стекающие с плеча, похожи на черный лед.

На глаза наворачиваются слезы, и я торопливо смаргиваю их.

Это же моя мама. Не такая, какой ее знала я, гораздо моложе. Но это та самая девушка, которую мой отец впервые сфотографировал в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году.

Я вспоминаю о камере, висящей на шее, и подношу ее к глазам. Разыскиваю девушку в объектив. Она на месте.

И смотрит на меня.

Глава 6

Я умираю — наверное, в этом все дело. То, что я приняла за несколько долгих минут, на самом деле длилось меньше наносекунды. Мир фантазий, наколдованный эндорфинами и нейротоксинами, — вот он, прощальный подарок смерти. Возможно, мои «видения» — это симптом эмболии или недиагностированной опухоли. Что-то просто сдало в моей голове. Вот и все. Это единственное объяснение. Но я не могу умереть прямо сейчас, не могу вот так просто бросить папу и Горошинку, они нуждаются во мне, очень нуждаются.

И все же… все же я смотрю на нее. Я смотрю на маму, и она улыбается мне. Я так хочу к ней подойти!

Страх, переполнявший мое тело, сгорает в одной яркой вспышке, и я почти вижу, как он отступает, остывает и оседает пеплом. Мне нечего бояться. Просто побудь здесь немного, безмолвно говорю себе я, побудь, пока это возможно. Погрейся в лучах ее теплой, но такой не знакомой тебе славы. Что бы это ни было, сон или… даже если это смерть, встреть ее как полагается. Все это стоило того, чтобы увидеть ее вот такой, насыщенной и яркой, в точности как на фотографиях из старых альбомов и пленках дома. Как естественно она чувствует себя в том мире, который до этого я видела лишь пойманным в ловушку из прозрачного пластика или спроецированным на экран.

Все здесь кажется более ярким и глубоким. Края острее, тени глубже, и четкость такая, какой я никогда не видела прежде.

Должно быть, мой мозг просто воссоздал этот образ из тысячи позабытых фрагментов, потому что я, хоть и не знала, какой она была в двадцать лет, точно знала, что это именно она — вплоть до крошечной выпуклости на слегка асимметричном носу и маленького шрамика в форме полумесяца на плече. Она говорила, что получила его, когда в восемь лет упала с велосипеда. До родинки над ухом и того, как она слегка наклоняет голову, когда замечает мой взгляд и испытующе смотрит на меня в ответ. Даже католический медальон на цепочке, подарок ее покойной матери на конфирмацию, который мама, по ее собственным словам, носила не снимая, пока однажды не потеряла, поблескивает у нее на шее.

Все эти маленькие факты о ней, которые я знала, все то, что я могла выкопать из самых дальних уголков своей памяти, все это теперь передо мной, но это не просто лоскутное одеяло из квадратиков старых воспоминаний, сшитых вместе в случайном порядке. Вот она, прямо здесь, такая, какой я никогда ее не знала, — Марисса Люпо. Уверенная, сильная, с решительно вскинутым подбородком, оценивает ситуацию, потягивая «Pepsi» через красно-белую соломинку, и уже готова вынести приговор странной лупоглазой старушке, которая влезла в их компанию.

— Ты кто? — спрашивает меня первая девчонка, и теперь я наконец понимаю, кто она. Это же Стефани, мамина старшая сестра. Тетушка Стефани, которая даже не явилась на похороны.

— Никто, — отвечаю я. — То есть, я имею в виду, мое имя Луна. Я только сегодня приехала и остановилась неподалеку, у миссис Финкл…

— Миссис Финкл?

Она говорит со мной, моя мама говорит со мной, и звук ее голоса, такого юного и чистого, переполняет меня радостью.

На моем лице расползается, растягивая щеки, совершенно идиотская улыбка, потому что я еще раз хочу услышать ее голос, встретить ее острый мрачный взгляд и почувствовать сверхъестественное взаимопонимание.

— Этого не может быть, там уже нет мест, я знаю, потому что…

— Ах да, точно не там! — Я в панике подыскиваю слова, потому что боюсь, что если позволю своей легенде рухнуть, то с ней рухнет и это видение. — Да, точно, я остановилась в другом месте, там, где она же и посоветовала, потому что у нее уже занято.

— У «Оберманов» на Девяносто первой? — спрашивает красавчик и подбадривающе приподнимает плечи.

— Да, точно! — хватаюсь я за соломинку, хотя тут же задаюсь вопросом, с какой целью он мне ее бросил. Возможно, мой мозг создал его именно для этого.

— Да уж, они с Финкл вечно выручают друг друга, — поддерживает меня он, и я благодарна этому прекрасному плоду своего воображения. — К тому же, как мы знаем, Финкл просто рук не покладает, чтобы все были счастливы…

— Ой, заткнись, Майкл, это просто отвратительно, — говорит Марисса Люпо, отмахиваясь от его слов. А затем наклоняется и смотрит на меня долгим, тяжелым взглядом. — Мы с тобой нигде не встречались? — спрашивает она. — У меня ощущение, что я тебя знаю.

— Не думаю, — говорю я. Потому что, если скажу то, что мне хочется, — да-да, я твоя дочь, твоя малышка, та самая, которую ты бросила, когда решила покончить с собой! — все это исчезнет.

Все остальные девочки смотрят на нее и ждут. И в этот момент я понимаю, что она — Полярная звезда этой компании, компас, за которым они следуют. Местный лидер и альфа-самка.

Это — версия моей мамы, которую я наколдовала со снимка в своем кармане, фантастическая, с которой я никогда не сталкивалась в реальности. Стефани — единственная, кому удается ей сопротивляться. Она, как только видит, что Марисса перехватила инициативу, отходит от девочек к мальчикам и берет за руку какого-то светловолосого парня.

— Ты из Лондона? Я знаю кое-кого из Лондона. — Покрытые блеском губы моей мамы трогает легкая улыбка. — Вообще-то он мой парень. Он фотографировал съемки фильма, а когда все закончилось, остался со мной. Мы встречаемся уже три месяца. Его имя — Генри Сенклер, знаешь его?

— Нет, — виновато говорю я и в самом деле чувствую вину.

С внезапным приступом тоски я вспомнила о папе. Он сейчас дома, совсем один, брошенный даже своими дочками. Быть может, прямо сейчас он сидит в своем старом кресле напротив того, в котором раньше обычно сидела мама. Она шила, а он читал или писал. Иногда она посматривала в сад, на посаженные ею цветы — буйство красок и ароматов, льющееся за пределы клумб.

Генри Сенклер, мужчина, о котором Марисса Люпо говорит с такой нежной улыбкой, покинут всеми и в одиночестве созерцает великолепие английского лета в тридцати годах и целой вечности отсюда.

Вот, значит, как выглядит окончательно развалившийся разум. Своего рода прекрасный хаос, ни порядков, ни правил, и все возможно. Хотела бы я рассказать обо всем Брайану и увидеть, как он улыбается и приподнимает брови, пытаясь все это понять.

— Эй, Рисс! — Красавчик подмигивает мне, хотя сам обращается к моей маме. Я и не подозревала, что у нее было такое прозвище, но с таким же успехом могла и сама его нафантазировать. Рисс. Мне нравится. Ей подходит. — Давай я налью чего-нибудь нашей гостье. У нас тут гости нечасто бывают, так? Пусть видит, что мы гостеприимный народ.