Гибель Урании - Дашкиев Николай Александрович. Страница 37

— Антинейтроны? — шепотом спросила Тесси.

Ей никто не ответил. И отец, и Кольридж щелкали переключателями, не отводя глаз от экрана.

А столб желто-фиолетового света становился все ярче, все яснее. Его цвет оставался неизменным на всем протяжении. И вот за аппаратом, который Тесси назвала «холодильником», появился ореол зеленого сияния.

— Смотри внимательно, Тесси!

Затаив дыхание, девушка смотрела на чудесную игру света. Ореол рос, распадался на отдельные пряди. А те, в свою очередь, рассыпались на «мохнатые» длинные нити. Уже не было желтого и фиолетового — весь «холодильник» был окутан буйным зеленым пламенем.

— Достаточно, Кольридж!

Щелкнул выключатель. Пряди исчезли из космотрона, однако таинственный аппарат сиял, не угасая.

К нему неспешно подползла «мисс Долли», схватила за специальный крюк, перенесла в кабину лифта. Площадка скользнула вниз. Отверстие закрылось тяжелой металлической плитой.

Вытирая пот с лица, Кольридж поднялся, умными глазами внимательно взглянул на Тесси.

— Ну, как?

— Красиво! — тихо ответила она.

— Красиво… Нет, Тесси, это — ужасно!

— Почему?

— Аппарат сейчас спустится в глубокую подземную камеру, и тогда откроется. В него хлынет воздух — обычный воздух…

— Ну, и что?

— Увидишь…

Ждать пришлось недолго. Минуты через три на пульте вспыхнула красная лампочка. На экране снова появился окутанный зеленым сиянием «холодильник». Теперь он стоял посреди невысокого, похожего на склеп помещения.

— Ну, боже помоги! — бледный Торн резким движением нажал на кнопку. Невыносимо ярко вспыхнул экран. Погас. Качнулся, завибрировал пол. Раздался глухой, раскатистый грохот, и все стихло.

— Вот тебе, Тесси, и новая бомба, пострашнее атомной и водородной, — грустно сказал Кольридж. — Если те бомбы используют только десятую часть ядерного горючего, а остальное распыляется в окружающем пространстве, то эта дает коэффициент полезного действия — сто процентов. Процесс в ней будет продолжаться до тех пор, пока существует хотя бы один атом антивещества.

— Ну, зачем так, Кольридж? — раздраженно сказал Торн. — Прежде всего, это не бомба, а источник энергии. А если и бомба — то «чистая».

— «Чистая» бомба? — Тесси смотрела на отца растерянно. — Я не понимаю…

— Ну, видишь ли, это бомба, которая после взрыва не отравляет атмосферу радиоактивным пеплом.

— Но ведь она… убивает?

Торн промолчал. А Кольридж положил руку Тесси на плечо.

— Убивает, Тесси! Сейчас взорвалось такое количество антивещества, что его не взвесишь ни на каких весах. А теперь представь, что взрывается настоящая бомба из антивещества… Все будет сожжено и уничтожено на огромном расстоянии… Вот и спроси своего отца, зачем он выпустил на свет божий еще одно средство уничтожения, страшнее которого уже не придумаешь!

— Достаточно, Кольридж! — взорвался Торн. — Мы можем серьезно поссориться! Почему ты не возражал, когда мы вместе работали над первой атомной бомбой?

— Э, друг, то было другое время…

Замолчали. Хмурились. А Тесси прошептала, не надеясь на ответ:

— Разве не все равно, от какой бомбы погибает человек — от «чистой», или от… «грязной»? — И пожала плечами. — Не понимаю!

Как сплетаются дороги

Ночь. Тихо. Поперек широкой кровати на смятых подушках, подперев голову кулаками, лежит Тесси Торн. Перед ней — несколько фотографий и рассыпанная кипа писем.

— Чистая бомба… — шепчет Тесси.

Час назад отсюда ушел Кольридж. Он приходил, чтобы успокоить свою названную дочь, но только взбудоражил ее рассказом о давно минувшем.

Нет, недаром Тесси Торн так избегала воспоминаний о матери. Они были все еще слишком болезненными, давняя рана еще не зажила.

— Бедная мамочка…

Тесси не сводит глаз с фотографии молодой красивой женщины в комбинезоне. Она стоит возле какого-то сложного прибора, сверкающего стеклом и металлом. Маму, видимо, сфотографировали неожиданно для нее: лицо повернуто на чей-то оклик, еще сосредоточенное, брови нахмурены, а глаза словно спрашивают, кому и зачем понадобилось мешать человеку работать. На щеке у нее — грязная полоса; волнистые волосы, случайно выбившиеся из-под косынки.

Есть и другие фотоснимки матери — в роскошных вечерних туалетах, за рулем автомашины, на пляже, — но Тесси больше всего любит тот, первый. Там мать такая, какой была на самом деле.

Видимо, и матери эта фотография нравилась.

На обратной стороне фотографии написано энергичным, торопливым почерком: «Дорогой друг! Помни нашу лабораторию и меня!»

Тесси знает, кому адресована эта надпись. Вот рядом лежит портрет молодого привлекательного мужчины с печальными выразительными глазами. Это ученый-атомщик Риттер Лайн — сын профессора Лайн-Еу, ближайший друг академика Торна и бывший жених матери Тесси.

Вот здесь, в этой стопке писем, вся история их любви. Они полюбили друг друга давно, еще в колледже. В предпоследний год Доатомной эры состоялась официальная помолвка. Но влюбленные вдруг поссорились. Чтобы насолить жениху, Тессина мать нежданно-негаданно вышла замуж за безнадежно влюбленного в нее медлительного Торна. После свадьбы опомнилась, но было уже поздно.

Мать не любила отца. Самолюбивая и гордая, она покорилась судьбе, которую выбрала сама, и все. Все ее чувства остались с Риттером Лайном. В минуты печали и грусти она писала ему письма… и складывала их в ящик.

Тесси родилась через шесть лет после того, как Риттер Лайн наложил на себя руки. Казалось, матери следовало бы уже и остановиться. Но даже появление дочери не вывело ее из состояния самоуглубления, холодного равнодушия к семье. Сколько Тесси помнит, с ней нянчились только отец и папаша Кольридж, а мать появлялась изредка — холодная, невыносимо справедливая и очень далекая.

Тесси чувствовала это безразличие, протестовала против него озорством, преднамеренным непослушанием, порой просто ненавидела мать… и все равно любила ее горько и безнадежно.

А потом случилось несчастье. Однажды, когда началось испытание первого атомного двигателя, испортился защитный механизм ядерного реактора. Колоссальная энергия вышла из-под контроля исследователя и уже рвалась наружу, чтобы уничтожить, стереть в порошок все вокруг. Лишь несколько секунд имел в своем распоряжении тот, кто рискнул бы сбросить в реактор кадмиевые тормозные стержни голыми руками. И Фрея Торн успела это сделать.

Ее пронзило радиоактивное излучение такой мощности, что о спасении не могло быть и речи. Лучевая болезнь — самая страшная из болезней, которую принесло человечеству развитие науки, — своих жертв не отпускает.

Больная умирала медленно, страшно. Но именно эти декады и принесли девочке неожиданную горькую радость. Она нашла, наконец, настоящую мать, любящую, нежную.

Словно желая искупить долг перед мужем и дочерью, Фрея Торн поддерживала семью в тяжелейшее время. Не ее успокаивали, а она утешала всех; смеялась, когда другой кричал бы от боли; шутливо упрекала себя за чрезмерное увлечение наукой, и клялась, что после выздоровления станет совсем-совсем другой…

Нет, не суждено ей было стать другой… Болезнь распространялась, подтачивала, разрушала весь организм. Приближался конец.

Однажды больная попросила врачей выйти вон и протянула руку к дочери.

«Тесси, сядь рядом. Я вскоре умру… Ты еще маленькая, моя крошка, но только на тебя моя надежда. Спаси отца, потому что он сам не свой. Я очень виновата перед ним. Если бы у меня было две жизни, я отдала бы и вторую, чтобы искупить свою вину. Но теперь уже поздно. Вон там, в ящике, ты найдешь бумаги, которые раскроют тебе все. Прочитаешь их, когда станешь взрослой. Только не суди меня слишком строго. Я все время пыталась сломать себя и не смогла… Еще одно, мой цветочек: ни в коем случае не становись физиком! Если бы я могла надеяться, что ты станешь врачом и найдешь лекарство против лучевой болезни, я умерла бы спокойно…»