Человеческое и для людей (СИ) - Тихоходова Яна. Страница 29
А.
Это, кстати, было очень хорошей идеей — жаль, она сама до неё не додумалась.
И возможно, Иветте следовало испытать ужас и отвращение от пути, который выбрали её мысли, однако ощущала она лишь монотонное, стылое, неестественное спокойствие.
Что ж. Наверное, настоящая лавина всех последних дней снесёт её позже.
— Нет, ваше преподобие. Никакие яды мы не замешивали.
— Это хорошо, — опустив руку, ровно проговорил Хэйс. — Они вам не понадобятся. Ни они, ни абортивные — я даю вам слово представителя Оплота.
И ответить ей было нечего: она понятия не имела, чего стоит «слово представителя Оплота».
На несколько секунд комната временного содержания снова пропиталась гнетущей тишиной, которая, признаться, уже невыразимо надоела — а затем Хэйс тяжело вздохнул, опустил голову, немного сгорбился и… внезапно стал очень похож на человека.
На немолодого, уставшего, обычного человека. Который, скорее всего, не спал — целую ночь. И которому нечего было делать в комнате временного содержания Дома Стражи Каденвера.
Иветта моргнула, — один раз, и два, и три, и четыре — но это неожиданное впечатление оказалось невероятно навязчивым.
Оно отказывалось стираться и подчиняться забвению.
— Возвращайтесь домой, эри Герарди. Никаких обвинений против вас выдвинуто не будет. Возвращайтесь домой, отдохните, успокойтесь и выспитесь. И зайдите в мой кабинет завтра в… пять часов вечера. Мы поговорим — просто поговорим, клянусь, вам ничто не угрожает.
Упрямо продолжая выглядеть замотанным и удивительно человечным, Хэйс выразил изменяющее намерение — наручи Вины, обхватывающие руки Иветты, разошлись и с оглушительным звоном упали на пол.
— А… мои друзья? — шёпотом спросила она, смотря вниз, на них, но не очень-то что-либо видя.
По-хорошему, с данного вопроса следовало начинать, но, как говорится, лучше поздно, чем никогда, правда?
— С ними всё в порядке. Они находятся под домашним арестом, который будет отменён в течение часа.
И это было хорошо.
Это было просто замечательно.
Так почему в происходящее-то не верилось — абсолютно?
Как бы ей того ни хотелось, Иветта не могла избавиться от ощущения, что она бредит: бредёт по закоулкам собственного разума, принадлежащим давно ушедшему детству — отвечающим за наивные и нелепые мечты о том, что всё, вопреки реальности и здравому смыслу, закончится хорошо: выяснится, что Приближённые на самом деле никогда не приходили на Каденвер; получится одним хитрым, оригинальным и решительным действием изменить ситуацию целиком и полностью; каким-то образом удастся уговорить время проявить сострадание к глупости и повернуться вспять…
Каким-то чудом окажется, что Этельберт Хэйс способен проявить милосердие.
— Хорошего вам дня, эри Герарди.
А потом невозмутимо пожелать хорошего дня — попрощаться так, словно бы ничего особенного не случилось.
И просто выйти, аккуратно и тихо прикрыв за собой дверь.
***
Перед уходом Иветта размяла пальца, мысленно досчитала до двадцати, сосредоточилась и представила стоящую на столе лампу не горящей — и, выразив изменяющее намерение, погасила свет.
***
Она вернулась домой и первым делом залезла в ванную — точнее, она сотворила воду чересчур тёплой (совершенно ученическая ошибка, которую даже школьники второго круга совершать не должны, что уж говорить о студентах Университета Магии), и потому какое-то время понуро сидела на бортике, пялясь в потолок, но затем всё же дорвалась до попытки отогреться, отмокнуть и хоть что-нибудь осознать.
Расслабиться не получилось: по ушам ударили ноты Четвёртой симфонии Аханолзара, и Иветта очень надеялась, что пришли к ней именно те, о ком она думала.
Закрыв глаза, она вспомнила свою дверь (светло-голубую, «деревянную», покрытую фиолетовыми иллюзиями качающихся на ветру георгинов); вообразила оранжевые буквы, складывающиеся на её фоне в предложение «Заходите, располагайтесь, я скоро к вам выйду!», немного подождав, их уничтожила — и начала домываться как можно стремительные.
Из ванной она вылетела в одном халате и намотанном на голову полотенце, чуть ли не добежала до гостиной, а затем, всплеснув руками, рванулась вперёд — к Дориану, Клавдию и Лете.
Живым, здоровым, невредимым, резко поднявшимся навстречу — и она обняла каждого с восторгом, ликованием, благодарностью, невыразимым облегчением; так крепко, как только могла… И закрыла лицо руками, услышав вопрос Дориана: «Что случилось? Нам сказали, что тебя арестовали!»
Ей нисколько не хотелось говорить о том, что случилось и не случилось, поэтому она быстро ответила: «Всё в порядке, меня отпустили, я всё расскажу позже, лучше скажите, что было у вас», — упала на диван и приготовилась слушать.
Начал как обычно Дориан: к нему тоже пришли вечером и тоже трое — попросили разрешения войти, печально сообщили, что дом подвергнется обыску на три-два-один, перевернули вверх дном всё, что можно и даже что нельзя; забрали «хавчик» на проверку, вежливо пообещав вернуть, если «следов запрещённых веществ не обнаружится», и заявили, что хозяину выходить на улицу «до выяснения обстоятельств» запрещено, извините.
— Я хотел было спросить, нужно ли мне подписать подписку о невыезде, но потом вспомнил… Да мы все тут уже и так под подпиской о невыезде!
Иветта, не удержавшись, прыснула — она питала определённую слабость к чёрному юмору. Клавдий с напускным раздражением протянул: «До-о-о-ориан», — а Лета привычно закатила глаза и сказала, что с ней произошло ровно то же самое, только:
— Мне всё вернули уже — но у меня и хранилось-то мало в сравнении с вами.
А вот с несчастным алхимиком-Клавдием пришедшая троица была менее вежлива: к нему прикопались с сотней жёстких вопросов «Что вы варили?», «Когда?», «Из чего?», «С какой целью?»; сгребли все склянки с угрожающим обещанием проверить всё и очень тщательно и мрачно предложили признаться, пока не поздно — бедолага же никак не мог понять, в чём ему следует признаваться и что вообще происходит.
Иветта вздохнула и сказала:
— Они думали, что мы готовим яды и собираемся травить… видимо, их. Не смотрите на меня так, это же не я придумала.
Лета спрятала лицо в ладонях, Дориан начал громко и не совсем цензурно возмущаться, а Клавдий, сложив руки на груди, немного подумал и ответил:
— Знаешь… Вспоминая список ингредиентов и объёмы, я их обвинить не могу: подобное предположение вполне логично. Из того, что мы накупили, я сварил несколько десятков целебных зелий — а мог бы, теоретически, сварить десяток ядов. Любви же на Каденвере к Приближённым не питает никто.
«Ох, Клавдий, — грустно подумала Иветта. — И ты ведь даже не знаешь полного списка».
— Так что, — закончив выражать своё отношение к Печальным Клоунам и их мыслительным процессам, спросил Дориан, — претензии к нам как начались, так и закончились?
— По словам Хэйса — да.
— О-о-о-о! Лично Хранитель с тобой говорил о терзавших их всех подозреньях?
— Угу. Лично Хранитель. Я обязательно расскажу вам всё в подробностях, но не сегодня, хорошо?
Не было у неё сейчас сил переживать этот разговор ещё раз.
Ребята — спасибо им огромное — отнеслись к её нежеланию с уважением, и какое-то время они все просто как обычно потрепались одновременно ни о чём и обо всём, а затем гости разошлись по домам, сославшись на усталость.
Иветта их прекрасно понимала: она тоже чувствовала себя откровенно разбитой.
«Спасибо вам, — подумала она, закрыв за ними дверь и поставив защитные стены. — Спасибо, что не стали обвинять: я и сама всё знаю и обязательно перед вами извинюсь… Как будто бы этого будет достаточно».
Она осознавала, что не заснёт.
И потому весь остаток дня и вечер задалбывалась — приводила в порядок дом после «визита» Приближённых: расставляла по нужным местам безделушки, развешивала одежду, раскладывала посуду, рассортировывала книги — и до постели (снова целой: спасибо «Печальным Клоунам», сшившим то, что сами же порвали) в итоге добралась лишь в ночи.