Человеческое и для людей (СИ) - Тихоходова Яна. Страница 4

Намерение — изменяющее: плавная волна; цель — воплощающий намерение, «Я»; действие — принятие; средство — разум, методы работы которого не ведомы никому из живущих.

Она хотя бы уважала Университет Каденвера и сам Каденвер.

Первым всегда идёт суть намерения, в остальном порядок не важен.

И пусть по силе она в сравнении с Приближённым — ничто, её воля вполне могла оказаться ничуть не слабее.

Иветта жестикулировала, воображая почти то же самое, что и видела: Приближённого и стоящего перед ним, преклонив колено, Хранителя, за спиной которого простирался Университет Каденвера…

…и саму себя между ними.

Её горло сдавило, и растеклась по гортани вязкая, горькая, режущая щёлочь; в виски вонзились раскалённые иглы, а затылок обожгло расплавленным (тусклым) серебром; глаза превратились в жидкую массу, которая стремилась то ли вытечь, то ли нагреться ещё сильнее и испариться; отнялись и растрескались руки, раскололись ноги, вогнулись вовнутрь рёбра, вздрогнуло и взорвалось сердце…

Кажется, она упала на землю — пол — кости — холодный мрамор.

Кажется, из её рта потекла слюна — кровь — сила — магия.

Кажется, на неё смотрели расширившимися бело-голубыми глазами, находящимися близко-близко — впрочем, как она могла видеть их, если её собственных глаз больше не было?

Точно. Всё это ей только казалось.

Глава 1. Ничего не известно

…но мир, пусть он и был ранен, не изменился. Не изменились ни принципы магии, ни её источник. Вы спрашиваете, какова наша Воля? Она остаётся всё той же: берегите творцов и артистов. Берегите писателей, поэтов, бардов, художников и актёров. Берегите всех тех, кто способен вызвать в вас чувства, захлёстывающие с головой — таков наш завет.

Иолан, второй Архонт Надежды; 527-ой год от Исхода Создателей

Глаза удалось открыть с трудом и не с первой попытки, и всё перед ними расплывалось, подрагивало и норовило спрятаться за мечущимися белыми искрами. Иветта лежала на мягкой кровати в комнате, в которой было по-вечернему темно и по-настоящему тихо: слышалось лишь её собственное сбивчивое дыхание, мерное и глубокое дыхание кого-то ещё…

И шёпот Университета.

Намерение — созидающее: разжечь огонь, зажечь свет, показать (непреодолимые горы, высохшие реки, южных птиц), защитить (студентов, коллег, жителей, «тех, кто внутри»)…

…намерение — изменяющее: усилить яркость, ослабить натяжение, переместить (камень, дерево, воду, металл), избавить от (кашля, простуды, боли , прыщей)…

…намерение — разрушающее: избавиться от (пыли, грязи, лишних волос, пепла, осколков, объедков, бутылок, черновиков)…

Иветта, коротко застонав, зажала руками уши, но это не помогло, потому что шёпот шёл не извне — он был её частью. Она была хрупким, мутным, неустойчивым зеркалом, отражающим и полы, и стены, и потолки; и в ней самой взвивались и вспенивались сотни намерений, неизбежно сводящиеся до трёх сутей, объединённые Университетом и пронизанные знанием, что все они — лишь поверхность Дал-Вершада, самого глубокого моря из известных людям.

Она была зеркалом, холстом под кистью художника, землёй, на которую падала тень, принимающей стороной — но не была Хранительницей.

У неё… ничего не получилось. Точнее, получилось только частично, удалось лишь в некоторой степени: бесконечно малой по сравнению с тем, что она хотела — намеревалась — сделать.

(И не узнать теперь, чего именно не хватило: оставшейся к ночи силы, воли, воображения, знания или всего вместе; но звенела внутри не симфония Университета, а всего одна её партия, и даже это — слишком громко, слишком много, слишком…).

— …в порядке? Иветта? Проклятье! Держись, я позову целителя…

Дориан. Дориан Кёрген — портальщик, насмешник и балагур, хотя честное слово, шуточки у него в основном были ну очень дурацкими.

— Стой! Стой. Подожди…

Обычно первым предлагающий сходить куда-нибудь посидеть, расслабиться и выпить, сейчас Дориан отрезвил: несколько раз моргнув, Иветта разглядела сначала его — щуплого, темноволосого и темноглазого; знакомого и близкого человека, хорошего друга, без которого последние два года были бы гораздо скучнее и грустнее. Затем она наконец разглядела и распознала комнату, в которой находилась — одну из палат верхних этажей больницы в Башне Целительства: уютную, просторную и маломестную. В таких лежали люди, восстанавливающие здоровье после болезней, которые изначально не были особо тяжёлыми и уже остались позади — а ещё те, кто умудрился схлопотать магическое истощение, несколько раз за короткое время израсходовав полный или почти полный запас силы резко и целиком.

— Всё хорошо. — Осознание реальности успокоило и каким-то образом приглушило шёпот Университета. — Не надо целителя.

Говорить было тяжело: во рту было сухо, как в Пепельной Пустыне, а язык казался куском окаменелости из времён, предшествующих Исходу Создателей; к счастью, на прикроватной тумбочке обнаружился стакан с водой — Иветта, сознательно не торопясь, опустошила его, моргнула ещё пару раз и повернулась к Дориану.

Тот смотрел на неё с ощутимым сомнением, а она на него — наверное, с нарастающим ужасом.

Неделимый, да он же, на самом деле, на самого себя был не похож! Встрёпанный, в неказистой рубашке и штанах, — это модник-то Дориан! — а ещё с заметными кругами под глазами, бледный и, кажется, даже осунувшийся.

— Дориан… Ты в порядке? Что случилось?

Он невесело усмехнулся, провёл ладонью по лицу и тихо сказал:

— Шутишь, что ли? Ты — в порядке? И да, что случилось должен спрашивать тоже я. Ты пять дней провалялась в бессознанке, и никто ничего не знает, ничего толком объяснить не может, и… — он неопределённо взмахнул рукой и закончил медленно и сквозь зубы: — Приближённые. Воля Архонтов.

Пять дней? Целых полдекады?!

Приближённые. Воля Архонтов. Хранитель Краусс.

Опёршись на локоть, Иветта приткнула подушку к спинке кровати и села — тело слушалось заторможенно; так, словно оно и разум говорили на двух похожих, но всё же разных языках, и потому на распознавание приказов второго требовалось время.

— Рассказывай, — потребовала она, едва узнавая свой голос. — Рассказывай всё.

(«Умоляю, скажи, что все живы…»).

Ссутулившись, Дориан подошёл к креслу возле её кровати (в котором, судя по всему, сидел раньше — как долго?..) и выразил созидающее намерение — между ним и кроватью материализовался бледно-жёлтый осветительный шарик, непримечательный и непритязательный.

(Обычно Дориан создавал яркие, сложные и забавные — а то и непристойные, если позволяли компания и контекст — фигуры безумных цветов, в свете которых сидящие за столом начинали казаться существами с иных планет. Разумеется, далеко не всегда: он отнюдь не являлся глупцом и отлично понимал, когда были уместны приколы, а когда — практичность.

И либо за последние пять дней произошло что-то по-настоящему страшное и горькое, либо Дориан просто слишком устал для того, чтобы не быть исключительно практичным.).

(«Второе. Неделимый, пожалуйста, пусть правдой будет второе».).

— Про ночь тройного «П» я мало что знаю, меня-то там не было…

— Подожди. Ночь тройного «П»?

— А. Да. Мы между собой её так называем. Ночь тройного «П»: Пришествия Приближённых Печали. И ещё тройного… ну ты понимаешь. В этом шутка.

«Серьёзно? Кто вообще это придумал? Готова поспорить, что ты».

И ладно, хорошо, это действительно было… извращённо забавно.

— Так вот. Говорят, что во время передачи Университета ты внезапно заорала так, что все чуть не оглохли, а Купол не треснул только милостью Шестнадцати, и грохнулась на землю. К тебе тут же переместились аж несколько Приближённых, посмотрели на тебя, пожестикулировали, а потом, о чём-то поговорив с магистром Крауссом, перенесли сюда.

Он посмотрел на неё выжидающе и с намёком — вздохнув, Иветта покачала головой.