Государево дело (СИ) - Оченков Иван Валерьевич. Страница 7

Посол, которого мы с Катариной осчастливили аудиенцией – турецкий. В смысле, османский. Ибо Турция сейчас называется Османской Империей или Блистательной Портой. Пока что это одно из мощнейших государств, раскинувшееся на трех сторонах света и обладающее просто огромной армией и флотом. И то и другое, правда, несколько устарели, да и некогда самая передовая держава находится в затяжном кризисе, но всё ещё представляет собой смертельную опасность.

Собственно Османские земли отделены от России другим государствами, так что даже формально соседями мы не являемся, и поводов для вражды у нас нет. Кроме одного. Крымское ханство. Это вассальное от турецкого султана разбойничье государство представляет собой одну сплошную головную боль. Подвластные хану татары, черкесы и ногаи постоянно устраивают набеги на южные рубежи Руси и Речи Посполитой. На последнюю чаще, поскольку та богаче и многолюднее, но и нами, многогрешными, также не брезгуют.

Пресечь это безобразие нет никакой возможности. Во-первых, добраться до ханства не так просто. Разделяющее нас огромное и засушливое Дикое поле, очень неудобно для наступления регулярной армией. Там практически нет воды, фуража, продовольствия, а если всё это везти с собой, то обоз растянется от Курска до самого Перекопа. Во-вторых, война с Крымом – это война с Османской империей, а нам это уж совсем не надо. Хотя в этом случае, дальность расстояний и трудности логистики будут уже нашим преимуществом. Времена, когда Крымские татары угрожали Москве, давно миновали. В последний раз они это пытались сделать еще при Иване Грозном, и кончилось все грандиозным погромом при Молодях. С тех пор случаются только мелкие набеги, которые нам приходится терпеть. Пока.

Посол османского султана, как это ни странно, вовсе не турок и даже не мусульманин. Зовут его Томас, или на русский лад Фома, Кантакузен. Он грек, точнее фанариот, то есть житель Фанара. Судя по донесениям людей, побывавших в Стамбуле, лет сто назад, самые богатые греческие торговцы стали претендовать на принадлежность к громким фамилиям древней Византии. Одни назвались Комниными, другие Палеологами, а дед Фомы – Михаил, имевший прозвище Шайтан-оглу [12] – стал Кантакузеном. Трудно сказать, являлся ли он потомком басилевсов, но совершенно точно известно о его баснословном богатстве. Видимо, за это его и казнили при султане Мехмеде III. Его сына Андроника тоже казнили, правда, позже, а вот внук преуспел на османской службе, и теперь часто выполняет различные дипломатические поручения своего повелителя.

Прием прошел на высшем уровне, то есть мы с Катариной сидели, изображая из себя статуи, пока мои дьяки представляли мне посла, зачитывали грамоту, показывали дары юного султана Османа. Надо сказать, что повелитель правоверных не поскупился. Посол привез целый сундук с различными украшениями для меня и супруги, драгоценное оружие и доспехи, и многое другое. Особенно мне понравился шлем с золоченой арабской надписью по кругу. На Руси такие называют «иерихонками», а в Европе «восточными бургиньотами».

– Что значит эта надпись? – в полголоса спросила Катарина, заметив мой интерес.

Я в ответ только пожал плечами, и собрался переадресовать вопрос Кантакузену, но посол меня опередил.

– Обрадуй правоверных обещанием помощи Аллаха и скорой победы, – перевел грек на немецкий, льстиво улыбаясь.

– Это из Корана? – проявила осведомленность царица.

– Да, моя госпожа.

– Я смотрю, ты понимаешь нашу речь?

– Не слишком хорошо, но понимаю.

– Прекрасно. Передайте нашу благодарность Его Султанскому Величеству, за столь щедрые дары. Мы довольны ими.

– И Кёсем-султан не забудь поблагодарить, – криво усмехнувшись, добавил я по-русски.

Услышав меня, Фома приложил руку к сердцу и принялся отвешивать самые почтительные поклоны, какие только смог изобразить.

– О чём ты сказал послу? – спросила Катарина, когда мы остались одни.

– Попросил поблагодарить мачеху султана.

– Мачеху?

– Да. Его мать умерла, когда Осман был еще младенцем, и его воспитала мачеха. Наверное, поэтому он ещё не казнил своих братьев, как этого требуют их обычаи.

– Какой ужас. А что нам вообще известно о тамошних делах? Признаюсь, в Северной Европе о турках вообще мало что знают.

– Мы, в общем, тоже. В прошлом году я посылал посольство в Константинополь, да как на грех, пока они добирались, сначала умер Ахмед I, затем через три месяца свергли безумного Мустафу. Визири менялись как перчатки, янычары постоянно бунтовали. В общем, мои посланцы вернулись ни с чем, растратив всё, что взяли с собой. Слава Богу, хоть живые.

– И много растратили?

– Одной пушнины на двадцать тысяч талеров.

– Однако!

– Что поделаешь, Восток! Тому дай, этого умасли, того одари.

– Странно, что этот грек ни слова не сказал о цели посольства.

– Так это же только первый прием. О делах на нём говорить не принято. А что касается цели, то с этим-то всё просто. В прошлом году поляки разгромили трансильванского князя Габора Бетлена, а он вассал султана. Будет война, и османы ищут союзников.

– И что ты намерен делать?

– Ничего. Пусть воюют. Поляки нам враги, но и турки не друзья, так что чем больше они будут убивать друг друга, тем лучше. К тому же на соединение с султанской армией уйдут крымчаки. Хоть и ненадолго, но на наших рубежах будет спокойнее.

– Я уж испугалась, что ты опять отправишься в очередной поход.

– Не сейчас.

– Послушай, мне показалось, или твои бояре действительно смотрели на меня осуждающе?

– Есть немного. На официальных приемах не принято общаться с иноземными посланниками напрямую. Только через дьяков и толмачей. Так что, когда вы заговорили, да ещё и на чужом для них языке, это показалось им почти святотатством. Ничего, привыкнут.

– А ты так никогда не делал?

– Я – другое дело. В моём исполнении они уже всякого насмотрелись, а ты всё же королевская дочка.

– О, кажется, я не оправдала их ожиданий? – улыбнулась Катарина.

– Всем не угодишь. Меня другое интересует, отчего на приеме не было Филарета? Я у дьяков спрашивал, а они плетут какую-то околесицу. Толи занемог, толи ещё что…

– Кажется, я знаю, – помрачнела супруга. – В свой последний визит, он говорил, что мне с детьми нужно как можно скорее принимать православие. А когда, я напомнила, что прежде он не был столь непреклонен, явно разозлился.

– Силу почуял, – хмыкнул я. – Ничего, я с ним ещё потолкую. Но, вообще-то, он прав. Нужно что-то решать и быстро.

– Я думала, мы договорились. Карл Густав, раз уж это необходимо, станет православным, а мы с принцессой Евгенией сохраним лютеранство.

– Это твое окончательное решение?

– Да. Мне нужно побеспокоиться о судьбе нашей дочери. Она – принцесса и я совершенно не желаю, что бы она сидела взаперти в тереме, оплакивая свою судьбу! Сегодня Филарет настаивает на смене веры, завтра он заявит, что царевне не следует учиться танцам, послезавтра вообще потребует, чтобы её держали взаперти, как русских боярышень, и выдали замуж только за православного. А где мы возьмем ей православного принца?!

– Ну, хорошо, убедила. Кстати, я знаю что делать. Тебе нужно устроить праздник.

– Бал?

– Боюсь, бал пока рановато. Пока давай ограничимся приемом. Я приглашу бояр, а ты их жен и дочерей. Развлечений сейчас не так много, так что им понравится.

– Прекрасная идея! Но как это поможет нам в деле с митрополитом?

– Доверься мне. Только у меня будет одна просьба.

– Какая?

– Когда в следующий раз у тебя случится что-либо неприятное с представителем церкви или боярином или ещё кем-то, ты немедленно оповестишь об этом меня!

– Хорошо. Но я не думала…

– Като! Просто сделай, как я говорю.

– Как прикажете, Ваше Величество, – кивнула в ответ царица и отправилась к себе.

Поздно вечером, когда большинство думцев уже разъехались по своим теремам и усадьбам, вокруг меня собрался «ближний круг». Для нас это давно стало своеобразной традицией. Многие догадываются про его существование и любой боярин или дьяк, не задумываясь, заложит душу нечистому, чтобы оказаться среди избранных, но попасть сюда непросто. Большинство ближников начинали со мной еще, когда я был простым беглым принцем, служившим шведскому королю. Единственное исключение – боярин Иван Никитич Романов. Когда-то он был сторонником младшего брата моей жены – королевича Карла Филиппа и, после его смерти, достался мне по наследству. Представитель старой московской аристократии – он мало с кем из них дружит, включая родного брата Фёдора, в смысле, Филарета. Если я упаду – его сожрут, и он это понимает, как никто другой. И что ещё немаловажно, он без возражений принял нашу манеру общения на равных. Хотя видно, что иной раз ему это дается нелегко.