Зеркало для героев - Гелприн Майк. Страница 80
— Изуродованную голову на подушке, — выдохнул он, — и отсечённые руки со скрюченными пальцами… И кровь, полная кровать кровищи. И все, ничего больше.
От мистера Дьяволсона пахло выпивкой, дурными зубами, темным безумием.
— Расскажи мне, Том, — велел он. — Расскажи, что видел в трюме. Не сказочку про крыс, а правду. Кто напал на старого Роджера, сколько их было. Знаю — они тебя запугали, но я защищу. Кто стоит за этим, а? Боцман? Второй помощник? Сипаи? Если сипаи… Индийцы были в трюме?
Я помотала головой.
— Крысы, сэр. Никого больше не было.
Капитан отшвырнул меня так, что я вмазалась спиной в переборку.
— Блау! — крикнул он, и его голос сорвался. Боцман тут же вошел, будто подслушивал у двери.
— Пороть мальчишку! Прямо сейчас, десять плетей… Упрямый стервец, — добавил Дэвидсон вполголоса.
Боцман ухватил меня за руку и потащил на палубу.
— Нет, нет, нет, пожалуйста! — повторяла я тихо и безнадежно.
— Не трусь, Том, — крикнул мне откуда-то со шкафута Крючок. — У меня в твои годы уже вся спина в рубчик была. Ты ж не думал непоротым на берег сойти?
Матросы вокруг засмеялись. Пороли и вправду часто, но старались не слишком больно, а десять плетей было немного…
— Вы не понимаете, — я чувствовала слезы на глазах, но меня уже тащили к борту, уже ставили у просмоленной сетки канатов. В небе догорал стремительный тропический закат, море захлебывалось кровью солнца. Матросы подбадривали меня, чьи-то руки рвали с меня рубашку, подручный боцмана нес красную бязевую сумку с плеткой-девятихвосткой.
— Да у него там слоев, как у лука, — засмеялся кто-то, — Ишь как замотался, мерзнешь что ли, Томми?
Последняя льняная полоса упала с моего тела, освобожденная грудь качнулась, и сразу стало очень тихо. Кто-то присвистнул и замолчал, слышно было только, как сэр Персиваль покрикивает с мачты. Я обвела глазами корабль — боцман качал головой, запустив руку в красную сумку, да так и не вытащив плетку. Матросы переглядывались, Крючок таращил глаза так, что это было почти смешно. Сипаи, стоявшие группой у левого борта, хмурились, а их командир смотрел на меня спокойно и надменно. Но самым страшным было лицо капитана — он застыл в дверях своей каюты, его губы шевелились, будто он повторял что-то или молился. Я сообразила, что меня больше никто не держит, подобрала свою рубашку, зябко в нее запахнувшись.
— Меня зовут Элизабет Энсон, — сказала я громко. — Мой отец был консулом Компании, моя покойная мать — урожденная баронесса Фэрфакс… Мне очень жаль, что пришлось прибегнуть к обману, но я не видела другого способа покинуть Индию. Моя семья попала в сложные обстоятельства, отец погиб…
Матросы начали переговариваться, тишина сумерек загудела ропотом. Я ждала, что скажет капитан, но он все молчал, смотрел на меня опухшими, налитыми кровью глазами.
— За борт, — вдруг гаркнул он. — За борт сучку, сию минуту!
— Позвольте, сэр, — шагнул вперёд Валентайн. — Не можем же мы… это же… сэр…
Дьяволсон выдернул из-за пояса пистолет, вскинул, наставив на второго помощника чёрный зрачок ствола.
— Я сказал: за борт! Пристрелю!
Боцман крякнул и выронил сумку для порки. Матросы подались назад, Крючок оступился и упал.
— Вы что, оглохли? Я отдал приказ! — крикнул капитан.
Все ошеломленно молчали, и тогда ко мне шагнул командир сипаев.
— Капитан отдал приказ, — сказал он и взял меня за плечи. Я попыталась вырваться, но руки у него были будто из стали.
— Но я не сделала ничего плохого… За что же… только за то, что я — женщина? Не делайте этого, — взмолилась я, хватая сипая за запястья. Он сухо улыбнулся мне.
— Это не страшно, мэм-сагиб, хорошо умрешь, храбро — в следующей жизни лучше будешь. Может, мужчина будешь, воин или пророк. Важно хорошо умереть…
Он посмотрел на капитана, дождался его кивка. Я поняла, что сейчас умру, нарушив Главный Завет — по прихоти суеверного безумца. Гнев разомкнул мои губы, ненависть закричала моим голосом. Крысы, я кричала крысам, и той, красноглазой.
— Убейте их всех! Загрызите! Сожрите заживо! Стальные руки вздёрнули меня над бортом и бросили в никуда, я с криком полетела спиной вперед в море, красное от заката.
Оливер
Ночью Оливер не сомкнул глаз. Был неловкий Том, была безрассудно смелая Элизабет — а остались лишь горечь, саднящее чувство огромной вины и потертая котомка с пистолетом «Джон Гриффин, Лондон». Оливеру отчаянно хотелось вскинуть его к виску.
Сегодняшний поступок мой — сигнал
о том, что я совсем себя не знал:
как оказалось, я слабак и рохля.
Мои мечты, амбиции — ничто.
Я должен был сегодня сделать то,
чего не сделал, будь я трижды проклят.
Мне внутреннее «я», чеканя слог,
твердит: «Ты сделать ничего не мог!
Элизабет не спас и умер сам бы!».
Мне этот голос подленько зудит,
для вящей красоты беря в кредит
рифмовки. Амфибрахии да ямбы.
Но из меня не выйдет Гесиод.
И как понять, куда меня несёт
сомнения безумная стремнина?!
Чтоб избежать её — я понял впредь, —
порой важней впустую умереть,
чем поступиться честью дворянина.
[6]
Оливер поднялся за час до рассвета, сунул пистолет за сапожное голенище. Стиснув зубы, выбрался на шканцы и щекой поймал налетевший с норд-оста порыв долгожданного ветра. Замер от удивления, потому что в полусотне ярдов, на шкафуте у левого борта, было людно, словно на ночную вахту вместо пары матросов вышли одновременно полторы дюжины человек. Оливер ошарашенно помотал головой, шагнул к бизань-мачте и лицом к лицу столкнулся с боцманом.
— Что происходит? — спросил Оливер, озадаченно глядя на перебегающих с места на место матросов.
Абрахам Блау на мгновение замешкался, его светло-голубые навыкате глаза будто остекленели.
— На нижней палубе десяток трупов, — прохрипел он Оливеру в лицо. — Вот что здесь происходит, сэр. Хотите с нами? — боцман кивнул в направлении левого борта. — Решайте, времени нет!
Оливер ахнул, отступил на шаг. Лишь теперь он разглядел, чем занимались матросы — с левого борта на талях спускалась шлюпка.
— Это же… бунт, Абрахам, — прошептал Оливер. — Вы же присягу давали!
— К дьяволу присягу, — сплюнул боцман. — Последний раз: пойдете с на…
За спиной треснул выстрел, боцман схватился за горло и рухнул навзничь. Оливер шарахнулся в сторону, обернулся. Расхристанный, с бешеными глазами капитан Дэвидсон наводил второй ствол на толпу в панике бросившихся к палубным люкам матросов. Выстрелил вновь — кто-то грянулся о палубу, застонал.
— Свистать всех наверх! — лихорадочно перезаряжая, надсаживался в крике мистер Дьяволсон. — Всех наверх, я сказал, всех ублюдков, подонков, бунтовщиков! Паруса ставить, сучьи дети! За борт это дерьмо, — махнул капитан рукой в сторону корчащегося на палубе боцмана. — Джемадара ко мне!
Верхняя палуба закипела от высыпавших на неё людей. Хлопнул и выгнулся в первых лучах восходящего солнца гафель, ухватили ветер брамселя, оделась в белый невестин наряд фок-мачта, за ней грот и бизань.
— Что, взяли? — надрывался на мостике мистер Дьяволсон и смеялся безумно и страшно, как грешник, поджариваемый в аду, смеется над чертями, если он очень зол и упрям. — Взяли, да, идиоты, подонки?! Крысы, говорите?! Крысы?! Вы сами крысы, а не британские моряки. Что стоите столбом, Валентайн? Бабу на борту от юнги не могли отличить? Позор! Джемадар Виджай!