Славяне и варяги (860 г.)(Исторический рассказ) - Разин Алексей. Страница 8

— Бабушка! Милая! Расскажи, что же там на стрелке делают варяги? Убили они кого из наших? Или опять уводят в Царьград?

— Хуже, глупенькая! Дань наложили.

— Что же, бабушка? У нас всего много. Мы им дадим.

— Ну, вот видишь, что глупенькая! Не мехов жалко, не меду, но воску, а стыда и позора жалко!..

— Не плачь, бабушка милая! Что же за беда! Им нужны меха, вот мы им и дадим, и больше ничего…

— Экая ты какая! Поймай ты вот птичку вольную, выдери ты у нее из крылышка одно перышко, — оно бы и ничего; а свяжи ты ей крылышки, или обрежь, да всякий день выдергивай еще по перышку, хоть из хвостика… Птичка ли это будет?

— Какая птичка, когда летать не будет?

— Ну вот так-то и мы. Жили мы волей вольною, как птички небесные, а вот пришли варяги, да крылышки нам и скрутили, и у всех у нас теперь руки связаны и подрезаны… Прошло золотое наше времечко!..

— Вздор мелешь, баба! — заметил тут угрюмый Улеб, — Ловать не потекла из озера назад в Кривичи! Земля славянская не вся еще вверх дном стала, и не все мы еще вымерли! Ну, пусть у нас на стрелке строится чужое гнездо: захватили нас эти варяги врасплох, и все тут… И всегда так бывало, что мы соберемся с духом поздненько, да за то крепко. Неужели таки у нас ни рук не стало, ни мечей, ни топоров?.. Не тужи, баба, не убивайся! Вот и внучек моих в слезы ввела… Поди ко мне, Люлюша, поди сюда, Тана! Не верьте вы бабе! Прогоним мы этих рыжих, останемся опять одни русые на подбор. Не такова русая наша земля, чтобы не подняться, если Перуну-Сварогу и угодно было ее пригнуть…

И костлявыми руками своими он гладил русые головки внучек, и мозолистыми ладонями вытирал им глаза…

Стемир вернулся домой с работы довольно поздно и с горькою усмешкой сказал Любуше:

— Ну, моя бедная! Слышала?

— Дань положили, — отвечала сердито кроткая Любуша.

— И поработали мы всем миром по приказу… чего спокон веку не бывало, — прибавил помолчав Стемир. — Поработали, и на то спасибо не сказали, и завтра велели приходить на работу.

— Перестань, Стемир, горевать, а вот поешь-ка лучше: смотри, каких я тебе блинов напекла… Нашли рабов эти гости, чтобы на них работать! Да ведь недолго они погостят, Стемир? Правда? Ведь недолго? Ведь найдутся у нас и руки на них, и копья, и топоры?

— Вишь ты у меня прыткая какая! — сказал Стемир, дружески глядя на свою жену, — только не знаешь ты этих варягов, душа моя. Их немного, едва ли насчитаешь одного на нас десятерых, да сила в них велика. Обычны они к бою, и когда надо, то стоят так дружно, что будь хоть сто на одного, они не подадутся. У них такой зарок и закон постановлен, чтобы всякий раз одолеть; а у нас этого нет: и привычки нет драться, и недружно стоим. В драках своих, домашних, у нас всякий за себя стоит, будто от себя воюет, а они стоят и идут стеной, и ничем их не проймешь, пока всех до одного не переколешь. Ну, и мечи же у них хороши: своими глазами видел, как размахнется, так барана пополам перерубить и с потрохами совсем. Трудно, трудно будет нам справляться…

— Да ведь не в овечье же стадо они попали, — сказала Любуша, — неужели наши мужи, как бараны, будут смирно протягивать шею, когда варягам вздумается пробовать свои мечи? Если так, то бабы возьмутся за топор, а то лучше не жить…

Поздно ночью пришел и тихо постучался в дверь новгородский молодец Вадим и до свету ушел куда-то. Порассказал он много невеселого: на Волхове в порогах варяги выбрали место, начали город рубить. Говорят: хотим погостить, а сколько погостим — неизвестно. Толкует народ, что будут рубить не город, а погост. Труан стал просить, чтоб помогли, а старшина и развесил уши. Согнал свой народ, а кто-то и заупрямился, чуть ли не Лют, что так шибко торговал с Чудью белоглазою. Варяг ударил его под затылок, а он обернулся да и отрубил варягу руку. Скрутили его и привели к Труану. Для примера другим он этому Люту да еще девятерым головы снес, тела без голов закопали у самой стены этого нового погоста, а головы все воткнули на тычинки своего городка. В Новегороде было не так: Гостомысл встретил Труана как самого почетного гостя, а дружину велел разобрать по домам и угостить. Варяги заупрямились было, да он сумел как-то их умаслить. Выходит ни то, ни се, не то, чтобы покорился, не то чтобы в союз с ними вошел. На его голову оставили в Новегороде сорок варягов; будут они жить в сборной избе, а Гостомысл взялся сам поставить вокруг них тын, для всякого, говорит, случая. Труан заикнулся было насчет дани, по одной белке и по одной векше с дыма, а Гостомысл сказал, что он на это никогда не согласится, что для общего дела, для успешной торговли с Царь-градом этого мало и что он дает, вместо двух, по три шкурки от дыма, и вышло не дань, а дар. Он послал Вадима повестить всем, чтобы ласкать варягов как гостей и слушать как господ, чтоб они спали спокойно и, главное, чтобы привыкли спокойно спать. Когда придет пора, выберут денек и во всех новых погостах истребят варягов в один день. Гостомысл повестит когда это будет, а до тех пор сидеть смирно.

Когда лед на Ловати окреп, Труан оставил в новом городке человек двадцать с Ивором, собрал сколько можно было лошадей и уехал в Кривичи, туда, где Ловить, близ болотистых истоков своих становится мелка и уже не поднимает варяжской лодки. Там, среди небольшого славянского рода Кривичей, заложил он еще городок и отправился дальше, к Днепру.

Прошел праздник Коляды: шкурки в дань собрали и отдали. Весенний праздник Красной Горки отошел нерадостно: варягов не встречали уже как проезжих купцов с цареградскими товарами, а как врагов, скрывались от них и только насильно отдавали хлеб и прочие товары. Отошел и Купальный праздник, и во время летних работ Ловать, и Назья, и Пороги начали мягче прежнего смотреть на чужеземцев. Многие ворчливые старики находили даже, что оно и не совсем худо, оттого что молодежь нынче вовсе от рук отбилась, все норовит ссориться, а при варягах нет, не смеет. А дань, говорили они, это пустяки: пару шкурок отдал и знать ничего не знаю, по крайности не боюсь, что придут какие-нибудь озорники соседи, да ни с того ни с сего выжгут дом. Другие не соглашались с этим. Пары шкурок не жалко, — говорили они, — в наши поставушки попадается зверя столько, что иной раз девать некуда, а главное дело, что они занозой у нас засели и надобно нам эту занозу вон выдернуть. У меня с соседом ссора, и никому до этого нет дела, я сам эту ссору покончу как знаю: захочу — помирюсь, не захочу — подерусь. Наше это дело и чужому человеку не след мешаться…

Наступила опять зима. Самые деятельные люди ждали ее с нетерпением, посылали от себя гонцов к Гостомыслу, спросить: когда же? Но он все наказывал обождать, не спешить, чтобы всем ударить в один день.

И наконец этот день был назначен: положено снести погосты в тот самый день, когда на реках тронется лед. Так и сделали. В Новегороде, только что лед тронулся, против сборной избы стояли рядом сорок человек варягов, связанные по рукам и ногам. Они ждали, что сейчас же им одному за другим начнут снимать головы, потому что и сами так распорядились бы с своими пленниками. Правда, что они нередко продавали пленников в неволю, но только таких, которые были добры и послушны; а варяга никто не купит. Они ждали смерти без страха; они бранили своих победителей, смеялись над ними и всячески старались оскорбить, чтобы поскорее покончить дело. Вооруженная стража в три ряда окружала их плотною стеною, ожидая появления старшины. Наконец князь Гостомысл вышел. Он снял шапку и низко им поклонился.

— Почтенные гости! — сказал он кротко, — прошла ваша пора и настала наша. Но мы не желали и не желаем вам зла. Пока вы только проходили по нашему великому пути, мы жили мирно. Идите же и теперь с миром, но не возвращайтесь к нам больше: вперед мы будем «сами в себе володети» и вас к себе не пустим ни за что. Мы — русые люди и рыжих нам ненадобно. Ладьи готовы; мои люди вывезут вас за невское устье и там оставят на низменном Котлине острове. Придут другие варяги и увезут вас за море. Но скажите всему своему роду и всем варягам, что здесь нет больше пути в Греки, что кроме смерти варягу ждать здесь нечего. Простите, почтенные гости! Простите!