Капитан и Враг - Грин Грэм. Страница 24

— Не вижу, каким образом.

— Ну, как один журналист другому.

— Это имеет какое-то отношение, — я помедлил, прежде чем назвать имя, — к мистеру Смиту?

— Не прямое.

— Извините, — сказал я ему, — тут я вам не помощник. — И, не взяв у него денег, в прескверном настроении пошел прочь.

Описывая все это, я начинаю понимать, что в моем повествовании есть серьезный пробел. Я же все-таки должен был почувствовать горе по поводу смерти Лайзы. Все эти годы со времени моего неожиданного появления вместе с Капитаном у Лайзы она исправно заменяла мне мать, проявляя, казалось, естественную привязанность, а при случае и естественное раздражение — причем куда более искусно, чем моя тетка. И я не могу пожаловаться, что мне было у Лайзы плохо. Капитан считал, что ей был нужен ребенок — для полноты счастья и чтобы она не страдала от одиночества во время его долгих отсутствий. Возможно, он поступил неверно — возможно, он лишь взвалил на нее дополнительное бремя ответственности. Но разве может человек быть уверен в том, что чувствует другой? Лайза, бесспорно, никогда не относилась ко мне как к своей собственности, и я даже ребенком, наверное, ценил это, хотя и бессознательно. Это-то ее отношение и позволило мне без зазрения совести вырваться на свободу, когда пришло время стать самостоятельным, — правда, я продолжал разыгрывать из себя покорного сына и навещал ее раз в неделю, если не подворачивалось ничего более заманчивого. И вот сейчас я обнаружил правду: в моем повествовании был пробел. Когда мне сказали в больнице, что Лайза умерла, я ничего не почувствовал — как не чувствовал ничего, когда расставался с нею после очередного еженедельного визита и шел к себе, в свою однокомнатную квартирку в Сохо. Если в связи с ее смертью у меня и возникло какое-то чувство, это было чувство облегчения: больше не надо выполнять свой долг.

В больнице Лайза кое-что оставила после себя — письмо, адресованное Капитану без указания апартамента, номер которого она, видимо, забыла; к тому же ни она, ни я не могли понять, что это означает. Я уже собрался было вскрыть конверт, но холодный расчет остановил меня. Я ведь ехал к Капитану — не мог же я дать ему вскрытое письмо, а я уже решил, что, вручая ему письмо, сообщу и о ее смерти — это может даже объяснить, почему я воспользовался его чеком и прилетел к нему. Но теперь поступить так было нельзя, и я, не читая, разорвал письмо, а клочки бросил в урну.

Я поступил опрометчиво, резко порвав с мистером Квигли, так как уж очень было скучно целыми днями торчать одному в этом городе, где все мне было чужое. Я даже обрадовался бы возвращению Пабло, и если таинственный полковник Мартинес считал, что Капитан должен взять на себя роль моего телохранителя, то почему же он исчез, не успев вернуться? Да и вообще на кой черт мне нужна охрана? Я не чувствовал себя в опасности среди международных банков, в одном из которых обменял немного принадлежавших мне денег — вернее, того, что осталось после Лайзы. Телохранители и банки, с моей точки зрения, — это был совсем другой мир, чем тот, где жили я и Капитан. Пожалуй, только мистер Квигли чувствовал себя среди них в своей тарелке.

Случилось так, что я не очень долго оставался один. Капитан, войдя в номер, даже извинился за свое отсутствие.

— Надо было решить кое-какие проблемы, — сообщил он мне. — А теперь мы можем спокойно наслаждаться жизнью, и я покажу тебе красоты Панамы.

— Только, пожалуйста, не банки. И не трущобы. И того и другого я видел предостаточно. А тут есть красоты?

— Красоты развалин, — сказал он мне. — Они нас кое-чему учат.

— Чему?

— Сказать по правде, я не уверен, чему именно.

«Сказать по правде» — было излюбленным выражением Капитана. Как часто мы с Лайзой обменивались ироническими взглядами, услышав эти слова, ибо правда и Капитан не очень-то сочетались. Тем не менее в данном случае он, пожалуй, действительно пытался найти правдивый ответ — так долго он стоял в почтительном молчании на берегу моря, среди развалин старого города, который сэр Генри Морган уничтожил более трехсот лет назад.

— Вы называете это красотой, — заметил я, чтобы нарушить молчание. — Но ведь это всего лишь груда разбитых камней!

Он еще ни разу при мне так долго не молчал.

— Что ты сказал?

— Вы считаете эти развалины красивыми? Они, конечно, намного лучше всех этих небоскребов, в которых размещены банки, но чтобы назвать их красивыми?!

— А ты подумай, — сказал Капитан, — сколько в ту пору надо было потратить труда, чтобы превратить все эти здания в развалины. Сколько ухлопано на это времени. А сейчас я бы мог развалить этот храм — если это был храм — за несколько секунд.

— Каким образом?

— Сбросил бы с воздуха парочку бомб.

— Если бы у вас был самолет. А у сэра Генри Моргана его не было.

— Собственно говоря, — на сей раз дело обошлось без «сказать по правде», — у меня есть маленький самолетик. Конечно, уже побывавший в употреблении.

«Интересно, выражение „собственно говоря“ означало для Капитана то же, что и „по правде сказать“, и могло считаться столь же достоверным?» — подумал я и потому промолчал.

— Я предпочитаю Моргану Дрейка, — продолжал Капитан, глядя, как мне показалось, в весьма подавленном настроении на развалины. — Дрейк завладел золотом, убив при этом несколько испанцев, но он не разрушал городов. Я могу показать тебе сокровищницу испанцев в Портобелло — до сих пор стоит в целости и сохранности.

— Так для чего же все-таки вам самолет?

— А-а, забудь об этом. Я не собирался говорить тебе о самолете. Просто сорвалось с языка. Самолет у меня ни для чего. Так — глупое увлечение. У каждого мужчины есть ведь какое-то увлечение.

Самолет представлялся мне весьма дорогостоящим увлечением, и я недоумевал, откуда Капитан взял деньги, чтобы заплатить за него. Опять всего лишь подписал бумажку?

Эта сорвавшаяся у него с языка новость оказалась куда более существенной, чем я ожидал, когда наш разговор в тот вечер свернул в весьма опасном направлении. Сначала все шло хорошо. Прошлое было областью, не внушавшей опасений, и мы бездумно болтали, по-дружески открывая для себя собеседника после того, как столько лет не виделись.

Я даже попытался чуть приподнять завесу над теми годами, полными сомнений, и необъяснимыми появлениями полиции, которые я хорошо помнил.

— Вы помните то время, когда вы много месяцев отсутствовали, а потом вернулись с бородой?

Он рассмеялся.

— Да, лихо я тогда их провел.

— А потом было сообщение в «Телеграф»…

— Ну и память у тебя.

— Понимаете, несколько лет назад я хотел стать писателем и записал многое из того, что тогда было. После несчастья с Лайзой я нашел рукопись и перечитал ее. Там было про то ограбление и про человека, которого искала полиция.

— «Человека с военной выправкой». Да, я тоже читал это сообщение. Меня оно очень позабавило. Сейчас бы они так про меня не сказали, верно, а я ведь по-своему снова воюю. Хорошие то были дни, хоть и трудноватые. Я тогда работал с тремя ребятами. Ненадежные они были и плутовали где могли, но выбора у меня не было. Кто подвернется, того и приходилось брать в напарники. Очень мне хотелось вытащить Лайзу из того мрачного подвала и дать ей настоящий дом, мне больно думать, что ей придется возвращаться туда после больницы.

Его мысли приняли опасный поворот, и я попытался свернуть разговор на другое:

— Значит, вы действительно были тем, про кого писали в «Телеграф»?

— Конечно.

— И вас разыскивали за кражу?

— Когда речь идет о драгоценностях стоимостью почти в три тысячи фунтов, это не кража, а ограбление.

— Значит, вы были тогда грабителем?

— Как и Дрейк до меня. Дрейк, а не Морган. Я не уничтожал городов. Я никому настоящего ущерба не причинил.

— А ювелиру?

— Ну уж он-то вообще никакого ущерба не понес. Связали мы его очень аккуратно. У него плохо шли дела, и он, наверное, был рад получить деньги по страховке. Эти люди всегда ведь хорошо застрахованы. Так или иначе, я не мог на это пойти.