Капитан и Враг - Грин Грэм. Страница 9

— Я никогда не был силен в арифметике.

— Грамотно писать.

— А я и так грамотно пишу.

— Изучать географию. Вот вернулся бы Капитан, он бы тебя научил. Понимаешь, он ведь очень много путешествовал.

— А сейчас он тоже путешествует?

— Наверно, да.

— А ты не думаешь, что он мог сжечь себя заживо? — спросил я, вспомнив про вторую страницу газеты.

— Господи помилуй, нет. С чего ты это взял?

— А об этом писали в том номере «Телеграф», который он тебе прислал.

— Так ты читал ту газету?

— Да.

— И ничего не сказал. Нечестно это с твоей стороны. А Капитан хочет, чтобы ты был честным. Он говорит, когда его не станет, ты будешь заботиться обо мне.

— Но его же нет и сейчас.

— Он имел в виду — когда его вообще не станет.

— А ты будешь по нему скучать, да?

— Для меня это будет как смерть — только еще хуже. Я хочу первой уйти. Но он говорит, я должна заботиться о тебе. Потому, наверное, он тебя и привел сюда. Он хочет быть уверенным, что я не уйду первой.

— Ты что — очень больная? — спросил я с холодным любопытством, свойственным моему возрасту.

— Нет, но раньше мне было очень худо. Как раз тогда он в первый раз и увидел меня — пришел с твоим отцом ко мне в больницу. Иногда он так смотрит на меня — смотрит испуганно. Точно я все еще лежу больная в той постели… Я на него за это сержусь. Не хочу я, чтоб-он за меня боялся. Он ведь может тогда что-нибудь выкинуть.

Этот разговор был для меня, пожалуй, вторым уроком по части того, что такое любовь между двумя взрослыми людьми.

Любовь — мне это стало вполне ясно — означала страх, и, наверное, именно этот страх гнал Лайзу каждое утро на улицу за газетой: она бежала покупать «Телеграф», чтобы узнать, не случилось ли самое худшее, страшное продолжение того, о чем она прочла на второй странице, однако, вернувшись в свою спокойную кухоньку, Лайза не знала, где это может быть напечатано, переворачивала все страницы, просматривала даже спортивную и финансовую хронику и уже не скрывала от меня, что со смертельной тревогой ищет, нет ли сообщения о Капитане.

Я не берусь утверждать, что все происходило именно так, как я по памяти стараюсь воссоздать, но сейчас, когда мы больше не живем вместе, мною владеет настоятельная потребность оживить этих двух людей, высветить их перед моим мысленным взором и заставить сыграть свои грустные роли как можно ближе к действительности. Я отлично сознаю, что, возможно, приплетаю к фактам вымысел, но отнюдь не из стремления исказить правду. Прежде всего я сам хочу яснее понять этих двух людей, чтобы они продолжали жить в моей памяти, как если бы на полочке у кровати стояли перед моими глазами две их фотографии, но ни одной фотографии у меня нет. Почему они так неотступно владеют моими мыслями? Ведь о Капитане я уже многие годы не имею вестей, а Лайзу, от которой я ушел по собственному желанию, я вижу лишь изредка и всегда испытываю при этом чувство вины. И не потому, что я их люблю. Просто я совершенно хладнокровно решил сделать из них героев своей книги, подчиняясь страстной тяге к писательству.

4

Прозвенел звонок, но только раз — это не мог быть Капитан.

— Пойти открыть? — спросил я. — Может, это почтальон?

— Он уже был, когда ты бегал за газетой. Не ходи. Это, возможно, кто-то из соседей.

Звонок прозвенел еще раз.

— Там же видно, что в подвале горит свет, — сказал я Лайзе.

— Вот любопытные сволочи, — сказала Лайза. — Эта Миссис Лаундс, что живет в двадцать третьем, спрашивала меня про тебя. Я на улице как раз мыла ступеньки. Я сказала, что ты мой сын и что ты жил с отцом, пока он не помер. И знаешь, что она сказала? «А почему он не в школе?» — спросила она.

Звонок прозвенел в третий раз, уже более властно.

— И что ты ей ответила? — спросил я.

— Я сказала: «Он берет частные уроки», но не думаю, чтоб она поверила.

Звонок снова прозвенел — на этот раз дважды.

— А что, если это полиция? — сказала Лайза.

— Чего им тут может быть нужно?

— Лучше пойди взгляни. Будь осторожен. Если спросят про Капитана, ты его не знаешь, никогда не видел и его тут нет.

Волнуясь, я не спеша стал подниматься по лестнице, так что звонок успел прозвенеть еще раз. Подойдя к двери, я пригнулся и заглянул в замочную скважину, но увидел лишь кусок серого пальто с карманом. Я открыл дверь — передо мной стоял мой отец.

— Сатана! — невольно вырвалось у меня.

Отец был крупный мужчина с седой бородой и отличными для его возраста зубами, хотя, возможно, это были коронки.

Он широко улыбнулся мне, сверкнув двойным рядом белоснежных зубов.

— Так можно Сатане войти? — спросил он, и я отступил, пропуская его.

— Лайза! — позвал он. — Лайза! — И поднял голову, глядя вверх.

— Она в подвале, — сообщил я ему, и он пошел вниз, осторожно ступая со ступеньки на ступеньку, потому что они были узкие, а ноги у него были большие.

— Так это, значит, ты, — сказала Лайза. Она стояла у кухонного стола с большим ножом в руке просто потому, что мыла посуду. — Как ты узнал?

— Я получил открытку от Роджера.

— От Роджера?

— На ней был изображен собор в Брюгге. Он просил меня разыскать вас, потому что, может, вам нужна помощь, а он давно уже отсутствует.

— А кто это — Роджер? — спросил я.

— Ох, я и забыл. Он же любит, чтоб его звали Капитаном, верно? — И отец повернулся ко мне: — А ты немало наделал хлопот, Виктор.

Это имя разозлило меня. Я сказал:

— Я теперь Джим.

— Ну, это твоя мать выбрала тебе имя Виктор. Мне оно никогда не нравилось. В нем есть что-то хвастливое. Я думаю, она так решила потому, что ты родился где-то в мае, когда мы отмечаем день победы над немцами.

— Ничего подобного. Я родился в сентябре.

— Ну, тогда, значит, по другой причине. Может, твоя мать считала своей победой уже само твое появление на свет. Победой надо мной. Я, знаешь ли, не очень хотел иметь ребенка.

— Ну, в общем, я теперь Джим.

— Джим — чуть лучше, но все равно немного банально.

— Никакая твоя помощь нам не нужна, — заявила Лайза.

— Жаль, этот дурак не сказал мне раньше, где вы оба прячетесь. Это избавило бы меня от многих хлопот в связи с Виктором. Ладно, ладно, пусть будет Джим, если тебе так больше нравится. Сначала на меня налетела эта твоя тетушка, а потом некий идиот по имени Бэйтс. Он прислал мне удивительное письмо. Заявил, что он директор твоей школы. До той минуты в жизни о нем не слыхал. Деньги-то я всегда платил человеку, которого они там зовут казначеем. Но, конечно, больше всего я натерпелся от твоей тетушки. Как ты, старушка?

— В порядке.

— Никаких неприятностей по части нутра?

— Нет.

— А как дела у Роджера, то есть я хочу сказать, Капитана?

— Он заботится о нас. Можешь не волноваться. Говорю тебе, он отлично о нас заботится.

— Из Брюгге?

— Он вынужден время от времени уезжать по делам.

— По делам? Это Капитан-то? Не смеши меня. — Он оглядел кухоньку. — А ты не предложишь мне чайку, Лайза, — по старой дружбе?

— Садись, если тебе так уж хочется пить.

Я заметил, что ее нежелание общаться с ним нисколько не обескураживало его.

— Он, по-моему, снова попал в беду.

— Снял бы уж ты пальто, раз собрался чай пить.

— Нет, нет. Я у вас не задержусь. Я ведь, как птица, залетел на минутку, Лайза. Но твой Капитан все-таки перегнул палку, когда выкрал мальчишку. Неудивительно, что он скрывается в Брюгге.

— Ничего он в Брюгге не скрывается. И вовсе он его не выкрал. Он же выиграл его у тебя. Выиграл по-честному в трик-трак. В трик-трак ведь не сплутуешь.

— Еще не придумано такой игры, в которой нельзя было бы сплутовать. И играли мы не в трик-трак, а в шахматы. В трик-трак сплутовать трудновато, а вот в шахматах… особенно после стаканчика-другого. Человек немного устает. Внимание его рассеивается. Переставишь пешку — вот тебе и мат. Ты ведь знаешь, Роджер любит чуточку сдвинуть детали. Взять хотя бы это имя — Капитан, как ты называешь его. Он же был сержантом, а вовсе не капитаном, когда немцы его сцапали, и я не думаю, чтобы в плену его могли повысить до офицера. Если он вообще был в плену — плену такого рода. Больно богатое у него воображение.