Штуцер и тесак (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович. Страница 54

Здесь все проще и понятней. Никакой милиции и протоколов. Есть враг, который пришел на твою землю, и его нужно убить. Потому что не свободу и равенство он нам принес, а рабство и смерть. В Европе Наполеон отменил сословия и привилегии, а в России не стал – рылом не вышли. Равенство – это для своих. Ну, так получите! Неважно как будем бить французов, соблюдая правила и обычаи войны, или без оных. Нет их здесь, правил, не придумали еще. Раненых, да, трогать не станем – незачем. Сами сдохнут от инфекций и гангрены. Спасать будем своих. Тех, с кем делил кусок хлеба и ложку каши, кто стоял с тобою плечом к плечу в бою, спас, подобрав на обочине, и заслонил от удара пальником. Это мои люди и моя Родина. Как же так, спросите, ты же белорус? Какое отношение имеешь к России? Простое. Нет здесь еще такой нации, как белорусы, не сформировалась. Край называют Литвой, а ее жителей – литвинами. У них один язык и вера с «московитами», а вот с поляками – разные. Присоединение этих земель к России облегчило жизнь самого угнетенного класса – крестьян. Русские помещики не подарок, но по сравнению с польскими – ангелы. Те «хлопов» считают «быдлом», то есть скотом. Отношение крестьян к панам соответствующее – видели они их в гробах и белых тапках. После 1772 года на территории бывшей Ржечи Посполитой случилось несколько восстаний против России, и ни разу в них не участвовали крестьяне. Бунтовала шляхта. В свое время я прочел немало статей о «благородных» предводителях восстания 1863 года, которые спали и видели, как дать волю народу. Счас! За шляхетские вольности они топили, за великую Польшу «от можа до можа». А крестьяне этих «освободителей» ловили, вязали и сдавали властям. Так что Россия для меня Родина. Пусть не такая, какой бы хотел ее видеть. Пусть здесь крепостное право. Его отменят: не сейчас, но обязательно. А потом случится революция, и миллионы ранее бесправных людей получат доступ к образованию и нормальной жизни. И они так двинут страну вперед, что некогда отсталое государство в считанные десятилетия станет великой державой с передовой наукой и самым справедливым в мире обществом. Она покорит космос и создаст великую культуру. Советские фильмы будут получать призы на международных кинофестивалях, книги советских писателей переводиться на десятки языков, наши музыканты и балет станут эталоном. А каким был спорт! И ведь не за бабло бились – за Родину. Советский «бахатый» спортсмен – нищеброд в сравнении с каким-нибудь нынешним футболистом из занюханного Задрищенска. Все просрали… Не сумев одолеть нас в войнах, Запад разрушит страну изнутри, подменив в сознании миллионов идеи добра и справедливости жаждой потребления. Будет гнить сам, но и нас втянет в этот процесс.

Может, удастся это предотвратить? Ну, насколько возможно. Только как? Убить Наполеона? Без Бонапарта вся его лоскутная империя развалится мгновенно. Беда таких правителей, что они, вольно или невольно, выжигают вокруг себя сильные личности, способные их заменить. Умер Александр Македонский, и его империя мгновенно распалась. Умер Сталин, и пришел конец СССР. Не сразу, но ведомая мерзавцами страна покатилась в пропасть. То же произошло с Францией после свержения Наполеона. Я могу ускорить этот процесс. Только как? Подобраться к императору мне не дадут – даже думать смешно. Остается убивать его солдат и офицеров, у меня это получается. Вот и займусь…

Я не заметил, как уснул. Разбудили меня на рассвете. Я успел умыться и пожевать хлеба, как примчался посыльный от Паскевича. Рота, разделившись на два отряда, отправилась на назначенные ей позиции. И едва успела их занять, как загремели пушки, и в Смоленске разразился ад. Ацкий…

Батальон Закржевского скорым шагом шел по улице города. Вернее, остатки батальона. Треть его пала при штурме ворот крепости, еще столько, считай, осталась у баррикад, которые русские нагородили поперек улиц и обороняли их остервенело – до тех пор, пока последние защитники не падали под пулями и штыками польских солдат. Потери батальона огромны, но они того стоили. Корпус Понятовского [110] первым ворвался в Смоленск. Уже не в первый раз русский город-крепость покоряется польскому оружию. Этот подвиг не останется незамеченным императором Франции. Польша прирастет «кресами всходними» [111], вновь станет королевством, и на ее трон сядет военный министр Герцогства Варшавского и командующий польской армией Юзеф Антоний Понятовский [112]. Пан Юзеф не забудет тех, кто сражался под его началом в этой кампании, Закржевский получит в награду земли с хлопами и заживет, как надлежит высокородному шляхтичу. Останутся в прошлом ночевки на бивуаках у костров, холод, голод, кровь и боль. Если майор и жалел о чем-то сейчас, так о том, что идет пешком. Первого коня под ним убили у ворот, второго застрелили у последней баррикады, третьего адъютант найти не успел – пал от русского штыка. Ничего, кони будут. Сейчас батальон Закржевского выйдет к переправе через Днепр, захватит ее, перерезав путь отхода остаткам засевших в городе русских. За такой подвиг не то, что коня, табун дадут…

Словно подтверждая мысли майора, в дальнем конце улицы показались всадники. Залетев в пространство между домами, они быстро спешились и встали в шеренги. До них было с полторы сотни шагов, и Закржевский ясно разглядел зеленый цвет русских мундиров. Москали решили остановить его батальон? Пусть попробуют! Их ведь не более полусотни – хлипкая преграда для порядком потрепанного, но еще грозного батальона.

– Не стрелять! – бросил майор шагавшему рядом капитану. – Подойдем ближе. Сметем их одним залпом.

Капитан кивнул и отдал приказ. Передние ряды солдат взяли ружья на изготовку. Через сотню шагов они встанут и прицелятся. Залп, другой, и от москалей, вздумавших преградить путь славным сынам Польши останутся хладные трупы. Тем временем русские закончили построение, сбоку первой шеренги встал офицер и извлек из ножен не шпагу, а… тесак. Это Закржевский заметил с изумлением, как и то, что командир русских был одет не в мундир, а в какой-то охотничий костюм и шляпу. Ополченец, наверное. Их много было на баррикадах. Сражались храбро, но неумело. Этот, видимо, из таких. Тем временем странный статский вскинул клинок кверху. «Дурак! – подумал майор. – На такой дистанции попасть трудно даже в плотный строй».

Грохнул залп, позиция русских окуталась дымом. Рядом с майором, застонав, упал капитан. Закржевский оглянул. По переднему ряду батальона словно коса прошла. Солдаты и офицеры, выронив ружья и шпаги, валялись на утоптанной земле улицы: кто, свернувшись клубком, кто, рухнув ничком в пыль. Второй ряд притормозил, ожидая команды.

– Напшуд! – крикнул майор и выхватил из ножен шпагу.

Повернувшись к русским, он с удивлением увидел, что шеренг более нет. Вместо них, колесо к колесу стояли четыре пушки, и фейерверкеры уже подносили к запальным отверстиям дымящиеся фитили пальников. Проклятые русские обманули! Их хлипкий строй прикрывал орудия. «Матка Боска!..» – успел подумать Закржевский, и мир исчез. Рухнувший в пыль майор не видел, как картечь выкосила передовые ряды наступавшего батальона. Тот затоптался в нерешительности. Тем временем впереди пушек встали егеря, успевшие перезарядить ружья. Их залп вновь снес передовую шеренгу батальона, затем русские юркнули за подготовленные к стрельбе орудия, а те не замедлили выпалить. После чего лишившийся офицеров батальон (те, как надлежит, шли в первых рядах) заметался между заборами и побежал. Видеть такое слишком тяжко для храброго шляхтича, так что Матка Боска проявила милосердие и уберегла майора от горького зрелища…

День в пламени и дыму… Горели подожженные огнем французских пушек дома. Высушенные летним зноем, они вспыхивали, как облитые бензином, и выбрасывали высоко к небу прозрачные языки племени. Вместе с ними взмывали в горячий воздух и головешки. Падая на крыши соседних домов, поджигали сухую дранку [113]. В дыму и пламени метались люди в мундирах, стреляли, кололи штыками, убивали и умирали сами. Французы перли вперед, как паровой каток. Захватив ворота крепости, растеклись по улицам, где наткнулись на баррикады. Возле них закипели ожесточенные схватки, которые закачивались одинаково – взятием преграды. Врагов было слишком много – по десятку на одного защитника, а то и более. Остановить эту волну было невозможно – только придержать, чем мы и занимались. Паскевич использовал роту, как пробку для упавшей бутылки с вином, вернее, как две пробки. Мы подлетали к прорвавшемуся противнику и давали несколько залпов, заставляя того притормозить. В рукопашную не лезли – нас бы просто смели. Полчаса, иногда четверть часа передышки давали возможность обороне соседних улиц оттянуться назад и уберечься от фланговых обходов. Мы стреляли, стреляли и в нас. Визжавшими пулями, казалось, был напоен воздух. Теряя людей и коней, рота отступала к Днепру. Плохо было с лошадьми: они выбывали быстрее – слишком крупная мишень. На последний рубеж обороны катить пушки пришлось вручную. Едва успели – строй поляков отделяла от перекрестка пара сотен шагов. Несколько залпов заставили их побежать. Но не приходилось сомневаться: полчаса, четверть часа – и они вернутся.