Вершители Эпох (СИ) - Евдокимов Георгий. Страница 79

— Подъём! — ёё взяли за шиворот и за наручники, подняли и толкнули к заведённому грузовику. В одном из ведущих она узнала того, кто оставил ей шрам, и, ухмыльнувшись, подставила ему щёку, на которой от удара не осталось даже следа. — Твою ж мать!

Вайесс засмеялась. Её усадили назад, за решётку, громко захлопнули дверь. Зажужжали колёса, и Вайесс узнала дорогу по рытвинам и ухабинам, каждым раз неудобно кидавшим её на скамейку. Джон сидел рядом, напротив, и пялился в потолок, запрокинув голову назад и сложив на коленях руки. Странно, но внутри было… пусто. Не как от грусти или обиды, а просто пусто: ни знакомые очертания стен и небоскрёбов, ни тот же самый путь, что она проделала в начале, не вызывали ни радостной ностальгии, ни сожалений. В последнее время много хотелось спать, и она откинулась на зеленоватую ткань тента, закрыв глаза и замедлив дыхание. Вайесс в который раз снилась она сама — одновременно изнутри и со стороны, — и каждый раз она сливалась с пустыней, обнимая всё вокруг нежной мягкостью песков времени. А потом она протягивала руки, и чернота послушно плясала под мелодию её жестов и фраз, понимая всё с полуслова, с движения губ, направления взгляда…

Арденна ей нравилась внешне и не нравилась изнутри. Это сияние благополучия, белизна, идеальность, стандарты — всё манило матовостью достатка и счастья. И не скажешь, что это не так: всё на своих местах, всё хорошо и правильно, и в то же время что-то действительно не так — может быть, в самих людях, их взглядах, жестах, фигурах. То самое место, где все условия присутствуют, но обществу это не нужно. Город копится каким-то никуда не направленным негодованием, и в этом смысле похожее ощущение Вайесс испытывала, выбираясь из иллюзии Бога. Он весь как посетитель, всегда нелюдимо сидящий за самым дальним столиком, но обязательно в костюме, и обязательно алкогольные коктейли, желательно подороже и побольше. Как шипящая газировка — сладкий и приятный, но если встряхнуть, может перелиться через край. Что-то в нём есть ненормальное, одинокое и отчуждённое, словно за мнимой улыбкой он скрывает мучающую много лет депрессию, от которой глаза начинают наливаться красными сосудами, а спина затекать и болеть.

— Пока мы не приехали, — заговорил Джон, когда они преодолели стену. — Хочу тебя спросить.

— Давай.

— Что, если нам придётся уйти? Насовсем, — он деловито почесал затылок. — Что тогда? Я пока не знаю, чего ждать, будущее Судей и связанного с ними закрыто от нас.

— Не бойся, — она улыбнулась. — Тебе не придётся меня заставлять.

— Я рад, — он тяжело выдохнул. — В каждом мире Фатум оставил союзника, шестёрку. Если встретимся с ним, держись позади.

— Я уже говорила, что ты добрее, чем кажешься?

— Уже говорила.

Шагать по вычищенному асфальту было очень непривычно: ноги не тонули в песке, казалось, что усилий вообще не нужно прикладывать — здесь на много километров всё было ровным, как зеркало. Подошвы наполовину стерлись, одежда висела серыми клоками, да и вообще Вайесс не вписывалась в этот пейзаж света и прохлады. Она почувствовала это ещё тогда, когда их завезли в богатые районы: пустыня накапливала в себе жару, а здесь днём температура держалась на одном уровне. Повсюду царила тишина: днём все жители в большинстве сидели по домам, только иногда шумели фабрики и карьеры юга, и ездили редкие колонны грузовиков, битком набитые солдатами. Джон заметно нервничал, но это был первый раз, когда она видела его настолько сосредоточенным. Их выбросили близко к центральным кварталам, выстроив колонну из пары десятков сопровождающих, каждый в бронежилете и с оружием. В конце колонны между домами вместилось небольшое трёхэтажное здание — без надписи, но по виду что-то вроде полицейского участка.

— Нам туда? — Вайесс уловила мимолётный взгляд Джона, направленный на вершину башни «Свобода».

— Верно, туда.

— Как нам выбраться?

— Представь, что ты и воздух вокруг, капли воды, линии света, камень стен — это одно целое. Подумай, что ты — это мир, материализуй эту мысль, растворись в ней, растворись в пространстве вокруг, выйди за пределы их возможностей увидеть. Подумай о том, что неоспоримо, что не нужно объяснять или понимать, подумай о жизни, о сплетающейся вокруг судьбе, о себе и о том, что твоё место здесь — каждый клочок пространства, что ты можешь быть где угодно и когда угодно, стоит только захотеть. — В голове промелькнули образы, задвигалась татуировка, и вот она уже снаружи, и внутри колонны её как будто никогда и не было, а воздух давит свинцовой тяжестью жары — чем дальше, тем такие прозрения даются ей гораздо легче. Джон поманил её рукой, и они зашаркали в сторону башни — одни среди стоящего на иллюзорной паузе мира. «Свобода» тонула в дымных облаках. Вокруг больше не было ни души, казалось, что башня много лет пустует. Сами открылись стеклянные двери, и их встретил наполненный пылью и роскошью, позолотой и мрамором зал. Сверху висела огромная люстра, а дальше, в глубине, вверх уходила лестница — бетонная и серая, никак не вписывающаяся в этот ареал достатка.

— Ты как? — Джон не очень хотел показывать это, но Вайесс краем глаза заметила, как в области поясницы чернеет кровавое пятно.

— Да ничего, — он поднял руку, призывая передохнуть перед лестницей. — Сейчас соберусь с мыслями, и нормально.

— Рана серьёзная, почему ты не можешь залечиться?

— Не восстановился до конца, — покачал головой он. — А это, ты сама знаешь, когда прикрывал…

— Хватит, — она сказала это серьёзно, посмотрев на него сверху вниз, и Джон увидел в её глазах то, что давно потерял в своих. — Хватит строить из себя героя. Ты не герой, ты проводник. И чтобы мы смогли осуществить задуманное, ты должен меня вести. Не нужно жертв, хорошо?

— Хорошо…

Пролёты уходили так высоко, что терялись в бесконечной перспективе бетона и перил одинаковостью бесчисленных повторений. На втором пролёте Джон чуть не потерял сознание, на третьем начала кружиться голова у неё самой, всё поплыло фиолетовым и размытым. А потом под ногами замелькали высеченные из камня лица, знакомые до каждой детали, они смотрели на неё серыми белками глаз, въедались в сердце воспоминаниями. Но при всём этом, они были в другом мире, в том, откуда она ушла, поэтому она уверенно ступала по мешавшим идти портретам, оставляя за собой только пустоту и безразличие.

— Испытания, похоже, — Джон сжал зубы, схватившись за рану, — с тобой не работают.

— А с тобой?

— Ещё как, они ведь для меня. Мне, к несчастью, есть о чём сожалеть, и это место — оно испытывает на прочность.

— Получается, я уже тебя превзошла? — улыбнулась Вайесс.

— Может, и так.

Всё плыли облака, с характерным, еле слышным шуршанием ветра огибая стены, иногда пищали снаружи какие-то маяки. Вершина оказалась дальше, чем они предполагали, и по мере восхождения становилось всё сильнее и сильнее ощущение какой-то мизерности и ничтожности. Там, наверху, за самой кромкой облаков оказался огромный кабинет с панорамными закруглёнными окнами. Совсем без мебели, только тёмный деревянный стол и кожаное кресло на колёсиках. Оттуда по комнате разносился сигаретный дым, оседая на стенах и потолке, таких же серых, как он. Джон тяжело дышал, куртка пропиталась кровью, пришлось поддерживать его под плечо, пока он всё непонятно бормотал под нос что-то про перемещение и осторожность.

В кресле сидел человек. Похоже, в отличие от Вайесс, он заметил их сразу, потому что когда их взгляды встретились, а дверь на лестничную площадку закрылась сама собой, человек поднялся и вышел из-за стола, направившись прямо к ним. На нём был тёмно-синий деловой костюм, под ним чёрная рубашка и белый галстук, ещё Вайесс сразу заметила на руке часы и запонку в виде башни — он постоянно поднимал руки и поправлял её. Волосы аккуратно зачёсаны вбок, на ногах вычищенные до блеска туфли с длинным носком, одним словом, он выглядел деловито и вычурно.

— Не подходи ближе, — прохрипел Джон. Человек остановился в десятке метров от них. Вайесс осторожно отпустила руку, и тот облокотился на стенку.