Самый счастливый день - Алексин Анатолий Георгиевич. Страница 4
— Мы вот и стараемся, чтоб не зависела!
Папа очень старается. Это я знаю.
Сейчас я думал о маленьком сгусточке крови, из-за которого все случилось.
— Папа, скажи, пожалуйста… ты мог это предвидеть?
— Врач должен предвидеть все, — сердито ответил он.
И все-таки я снова задал вопрос:
— А сделать так, чтобы этого не случилось… ты мог?
— Я был обязан!
Я понял вдруг, что папа злится не на меня, а на себя самого. Этого я не мог допустить!
— Ты был обязан? Или ты мог? Скажи мне, пожалуйста…
— Ты никогда не станешь врачом, — сказал папа.
— Почему?
— Потому что все время думаешь обо мне. То есть, и о себе! Вместо того, чтобы… Да ладно! — Папа махнул рукой.
— Должен же о тебе кто-то думать, раз ты сам о себе никогда не подумаешь, — повторил я фразу, которую не раз слышал от мамы.
Мы вошли во двор. И тут выяснилось, что папа не знает номера квартиры. Он помнил только про кинотеатр, а про номер забыл.
Полный седой мужчина поливал кусты и траву. По тому, как он держал в руках шланг, я сразу понял, что он не дворник, а поливает двор по собственному желанию. Мужчина заметил, что мы оглядываемся по сторонам.
— Вам кого?
— Где тут квартира Егорова? — спросил папа.
— A-а, сына ведете на исправление? — почему-то обрадовался мужчина. — У нас в доме, как только парень споткнется, так его к Ивану Павловичу ведут. Имеет он к ним подход! А теперь, значит, из других домов потянулись… Он в первом подъезде живет. На втором этаже… Квартиру не помню! Но сейчас он в больнице. — Мужчина вздохнул. Вода из шланга лилась на один и тот же куст. — Без него вон ребята стол поломали… Стойку делали. Акробаты! Мы до его возвращения чинить не будем. Пусть они ему в глаза поглядят! При нем бы не поломали. Ни за что! Уважа-ают… О цветах и кустах они, будь здоров, как заботятся. А почему? Иван Павлович посадил. И яблоня эта — его. Он в первом подъезде живет… А в какой квартире-то? — обратился он к женщине, которая тащила мимо нас сумки.
— Вы про кого?
— Про Егорова.
Женщина сразу опустила сумки на землю. Грустно так опустила, тяжело.
— Он в том подъезде живет! Седьмая квартира. Скорей бы уж возвращался! У меня сын к математике неспособный. Так он Ивана Павловича полюбил, а потому уж (из-за него!) — математику. Четверки стал приносить. Я отсюда никуда не уеду. Пока сын не вырастет! Давайте я вас провожу. Мать его дома, наверно…
Мне было страшно, что папа скажет: «Ивана Павловича уже нет…» Но папа молчал. Наверно, он хотел хоть немного продлить жизнь Егорова для этих людей.
Мы пошли за соседкой. Я тащил одну ее сумку, а папа другую. Она все рассказывала:
— Тут из школы приятели приходили к сыну. Очень без Ивана Павловича соскучились. Я ведь тоже в школе училась. Помню… Когда у нас урок отменяли, мы от радости не знали, куда деваться! А эти тоскуют. В больницу к нему собрались идти. Я здесь, на первом этаже… А вы поднимайтесь выше. Он там живет!
Не глядя, она ткнула пальцем в кнопку звонка. Дверь ей открыла соседка — ужасно какая-то недовольная и озабоченная.
— Что же вы ключи с собой не берете? От дел отрываете…
— Тут вот люди квартиру Ивана Павловича ищут, — зачем-то сообщила женщина с сумками.
Соседка заулыбалась, словно ей было стыдно перед людьми, которые ищут его квартиру.
— Иван Павлович над нами живет. Прямо над нами!
Мы стали подниматься… Медленно, будто считали ступени или были после какой-нибудь тяжелой болезни.
«Живет… Живет… Живет!.. — стучало у меня в ушах. — Живет…»
4. «Взрослый» вечер
Мне кажется, человека можно считать взрослым тогда, когда его вместо утренников начинают приглашать на вечера.
Однажды папа пригласил меня на праздничный вечер в больницу. То есть, к себе на работу… Я согласился — и сразу почувствовал себя как-то уверенней и взрослее.
Прощаясь и внимательно оглядывая нас напоследок, мама и бабушка очень просили меня не говорить в больнице никаких глупостей и все время помнить о том, что я уже в шестом классе. Но если бы даже я и хотел об этом забыть, мне бы в тот вечер не удалось, потому что каждый из папиных сослуживцев обязательно говорил:
— Ну, а в каком же мы классе?
— В шестом, — отвечал я.
— Не может быть! — Потом каждый обязательно обращался к папе и восклицал: — У вас уже такой большой сын? Трудно поверить… Хотя очень на вас похож. Очень!
Маме тоже всегда говорили, что я на нее похож. Поэтому я никак не мог составить о своей внешности какого-либо определенного мнения.
Мама была красивая, а о папе бабушка как-то сказала:
— Красавцем его, конечно, трудно назвать…
— И не называй, если тебе трудно! — ответил я. — Пожалуйста… Но его все равно любят!
— Я с этим не спорю, — сказала бабушка. — Что ты разволновался?! Внешность для мужчин вообще не имеет большого значения.
«Действительно, не имеет», — думал я, видя, как все женщины, которые были в зале, по очереди подходили к папе и, стараясь сделать ему приятное, говорили, что я на него очень похож.
На меня в тот вечер тоже все обращали внимание. И не только потому, что я пришел с папой…
Учительница литературы часто просит, чтобы все мы, ее ученики, были по возможности «яркими индивидуальностями». В том зале, украшенном плакатами и цветами, мне первый раз в жизни удалось быть таким, каким хотела меня видеть наша учительница: ни одного шестиклассника, кроме меня, в зале не было. И поэтому я чувствовал себя вполне яркой индивидуальностью.
Наконец все расселись… Я услышал свою фамилию и чуть было не вскочил, как на уроке. Но оказалось, что это папу избрали в президиум.
— Правильно! — сказала старушка, которая сидела рядом со мной. Лицо у нее было сердитое, глаза придирчивые. От таких людей особенно приятно бывает услышать какой-нибудь комплимент.
Другие, услышав нашу с папой фамилию, вслух ничего не высказали, но громко захлопали. И я понял, что они со старушкой вполне согласны.
«Как жаль, что мама и бабушка не видят всего этого! — думал я. — Конечно, я расскажу им… Но, во-первых, папа обязательно будет мешать, И даже если я буду что-то преуменьшать, он скажет, что я сильно преувеличиваю. А во-вторых, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Это давно известно!»
Я первый раз в жизни слушал доклад! Он был коротким…
— Молодец! — с мрачным видом сказала старушка, сидевшая рядом. И кивнула в сторону трибуны, которую покидал докладчик. — Быстро управился.
А я бы мог слушать еще!
— Сейчас мы поговорим о лучших людях нашей больницы! — сказал председатель.
Все в зале притихли и слегка напряглись. Я тоже заволновался. Не за себя, конечно… За папу.
— Мы пригласили сюда наших бывших больных, — продолжал председатель. — Пусть они скажут…
Я пристально огляделся, но не смог отличить бывших больных от просто здоровых.
— А кто тут… болел? — тихо спросил я у сердитой старушки.
— Ты что, не поймешь?
— Не пойму.
— То-то и оно! — сказала она. Помолчала… А потом губы ее немного разжались: так она, наверное, улыбалась.
К трибуне зашагал огромный мужчина. Мне показалось, что здоровее его в зале не было ни одного человека.