Путешествия с тетушкой - Грин Грэм. Страница 62
— Я был очень счастлив, — заключил я, словно жизнь моя нуждалась в оправдании.
— Да, милый, да, я знаю, — повторяла она.
Я рассказал, как был добр ко мне сэр Альфред Кин, про банк и про то, как сэр Альфред грозился перевести свой счет в другое место, если меня не оставят управляющим.
— Милый мой мальчик, — сказала она, — все это в прошлом. — И она погладила мне лоб своей старческой рукой, как будто я был школьник, сбежавший из школы, и она обещала мне, что больше я туда не вернусь, все мои неприятности кончились и я могу остаться дома.
Я прожил уже больше полувека, но тем не менее я прислонился головой к ее груди.
— Я был счастлив, — повторил я, — но как мне было скучно все это долгое время.
8
Я не мог и представить себе, что праздник приобретет такой размах: ведь накануне я застал тетушку одну в пустом, необставленном доме. Причиной этого, как мне казалось, могло быть только то, что среди сотни гостей не было ни одного друга дома в подлинном смысле этого слова, если, конечно, не считать другом О'Тула. Прибывали все новые и новые гости, и я не переставал удивляться, где их только раскопал в таком количестве мистер Висконти. Вдоль улицы выстроились ряды машин, в том числе две бронированные: начальник полиции, как было обещано, приехал сам и привез с собой очень толстую и уродливую жену и красавицу дочь по имени Камилла. Я увидел даже молодого полицейского, который меня арестовал в День независимости, — он дружески хлопнул меня по спине, желая показать, что он на меня зла не держит. (На моем ухе до сих пор белел кусочек пластыря там, куда он меня ударил в нашу предыдущую встречу.) Подозреваю, что мистер Висконти посетил бары всех гостиниц города и рекомендовал даже самым случайным знакомым привести с собой друзей. Прием должен был стать его апофеозом. После этого вечера уже никто не вспомнил бы того мистера Висконти, который лежал больной и нищий в убогой гостиничке около желтого вокзального здания в викторианском стиле.
Большие ворота, отчищенные от ржавчины, были распахнуты; люстры сверкали в зале, даже нежилые комнаты были освещены, а от дерева к дереву тянулись нити с цветными шариками; шарики висели также над танцевальной площадкой — деревянным настилом, положенным на траву. На террасе двое музыкантов настраивали гитару и арфу. Явился О'Тул; а чех, не сумевший распродать два миллиона пластмассовых соломинок, привел из отеля «Гуарани» жену; неожиданно я увидел, что в толпе незаметно шныряет, время от времени исчезая, как в норку, представитель экспорта-импорта, наш сосед по столу на пароходе, серый и тощий, по-кроличьи дергающий носом. На лужайке дымился и потрескивал бык на гигантском железном вертеле, аромат жарящегося мяса вытеснил благоухание цветущих апельсинов и жасмина.
Воспоминания мои о вечере были очень смутными потому, вероятно, что я еще до обеда приналег на шампанское. Женщин было больше, чем мужчин, что характерно для Парагвая, где мужское население сильно поредело в результате двух жестоких войн, и получилось так, что мне не один раз выпало танцевать или беседовать с красавицей Камиллой. Музыканты играли главным образом польки и галопы, я не умел их танцевать и был поражен, видя, с какой легкостью тетушка и мистер Висконти моментально, прямо-таки по наитию, овладели незнакомыми па. Когда бы я ни посмотрел на танцующих, они всегда были среди них. Камилла, почти не говорившая по-английски, безуспешно пыталась обучить меня танцам, но она делала это единственно из чувства долга, и наука не шла мне впрок.
— Хорошо, что я сегодня не в тюрьме, — сказал я.
— Как?
— Вон тот молодой человек арестовал меня.
— Как?
— Видите — пластырь? Он ударил меня сюда.
Я старался просто поддерживать легкую беседу, но, как только музыка смолкла, Камилла поспешила прочь.
Рядом вдруг возник О'Тул.
— Шикарный прием. Шикарный, ничего не скажешь. Вот бы Люсинда была здесь. Ей бы тоже было интересно. А вон датский посланник — он разговаривает с вашей тетушкой. Только что я видел вашего британского посла. И никарагуанского. Удивляюсь, как мистеру Висконти удалось заполучить к себе весь дипломатический корпус. Дело, наверное, в фамилии — если это его настоящая фамилия. Конечно, в Асунсьоне делать особенно нечего, так что если получаешь приглашение от человека с фамилией Висконти…
— Вы не видели Вордсворта? — спросил я. — Я допускал, что он тоже объявится.
— Он сейчас уже на судне. Отплытие в шесть утра, как только рассветет. Сдается мне, не очень-то он здесь нужен в нынешней ситуации.
— Вы правы.
Гости толпились внизу у ступеней, ведущих на террасу, хлопали в ладоши и кричали: «Bravo!» Я видел на террасе Камиллу, она плясала с бутылкой на голове. Мистер Висконти потянул меня за рукав и сказал:
— Генри, познакомьтесь, пожалуйста, с нашим представителем в Формосе.
Я обернулся и протянул руку человеку с серой кроличьей физиономией.
— Мы вместе плыли на пароходе из Буэнос-Айреса, — напомнил я, но он, естественно, не говорил по-английски.
— Он заведует нашим речным грузооборотом. — Мистер Висконти говорил так, будто речь шла о каком-то крупном законном предприятии. — Вам придется часто видеться. А сейчас пойдемте, я представлю вас начальнику полиции.
Начальник говорил по-английски с американским акцентом. Он сообщил, что учился в Чикаго.
Я сказал:
— У вас красивая дочь.
Он поклонился и ответил:
— У нее красивая мать.
— Ваша дочь пыталась учить меня танцевать, но у меня нет слуха, а с вашими танцами я не знаком.
— Полька и галоп. Наши национальные танцы.
— Названия у них совсем викторианские. — Я хотел сказать приятное, но он вдруг резко отошел.
Угли под быком почернели, а от быка остался только остов. Пир удался на славу. Мы сидели на скамейках в саду, перед нами стояли столы — доски, положенные на козлы, — и мы ходили с тарелками к вертелу. Я заметил, что сидящий рядом со мной тучный человек четыре раза брал себе огромные порции мяса.
— У вас хороший аппетит, — сказал я.
Он ел, как добрый едок с иллюстраций викторианских времен: локти в стороны, голова низко опущена, за ворот засунута салфетка.
— Это пустяки, — отозвался он. — Дома я съедаю восемь кило говядины в день. Мужчине нужна сила.
— А чем вы занимаетесь? — полюбопытствовал я.
— Я начальник таможни. — Он ткнул вилкой вдоль стола, где немного подальше сидела тоненькая бледная девушка, которой, судя по ее виду, не было и восемнадцати. — Моя дочь, — сказал он. — Я ей советую есть больше мяса, но она упряма, как ее матушка.
— А которая здесь ее матушка?
— Она умерла. Во время гражданской войны. У нее не было сопротивляемости. Она не ела мяса.
И вот, когда уже было за полночь, он снова оказался возле меня. Обхватив мои плечи рукой, он стиснул их, как будто мы были старыми приятелями.
— Вот Мария, — сказал он. — Моя дочь. Она хорошо говорит по-английски. Непременно потанцуйте с ней. Скажите ей, что она должна больше есть мяса.
Мы пошли с нею рядом. Я сказал:
— Ваш отец говорит, что он съедает восемь кило мяса за день.
— Да. Это правда, — ответила она.
— Боюсь, у меня не получаются здешние танцы.
— Это ничего. Я уже натанцевалась.
Мы направились к рощице, я нашел два пустых кресла. Около нас остановился фотограф и мигнул своей вспышкой. Лицо ее в резком свете казалось особенно бледным, глаза испуганными. Потом все погрузилось в темноту, и я уже еле различал ее лицо.
— Сколько вам лет?
— Четырнадцать.
— Ваш отец считает, что вам надо есть побольше мяса.
— Я не люблю мяса.
— А что вы любите?
— Поэзию. Английскую поэзию. Я очень люблю английские стихи. — Она с серьезным видом продекламировала: — «Из крепкого дуба у нас корабли, из крепкого дуба матросы» [строки из стихотворения Д.Гэррика (1717-1779)]. — И добавила: — И еще «Уллин и его дочь» [баллада шотландского поэта Томаса Кемпбелла (1777-1844), переведенная на русский язык В.А.Жуковским]. Я часто плачу, когда читаю «Уллина и его дочь».