Тихий американец - Грин Грэм. Страница 17

— Ладно. Что мне еще ей передать? Что вы не можете без нее жить?

— Нет, это слишком. И не совсем точно. Мне, конечно, пришлось бы отсюда уехать. Но человек может все пережить.

— Пока вы обдумываете свою речь, могу я замолвить словечко и за себя?

— Конечно, Томас. Это только справедливо.

— Ну как, Фуонг? — спросил я. — Хочешь меня бросить ради него? Он на тебе женится. А я не могу. Сама знаешь почему.

— Ты уедешь? — спросила она, и я вспомнил о письме редактора у себя в кармане.

— Нет.

— Никогда?

— Разве можно дать зарок? И он тебе не может этого пообещать. Браки расстраиваются. Часто они расстраиваются куда скорее, чем такие отношения, как наши.

— Я не хочу уходить, — сказала она, но ее слова меня не утешили, в них слышалось невысказанное «но».

— По-моему, мне лучше выложить свои карты на стол, — заявил Пайл. — Я не богат. Но когда отец умрет, у меня будет около пятидесяти тысяч долларов. Здоровье у меня отличное: могу представить медицинское свидетельство — меня осматривали всего два месяца назад — и сообщить, какая у меня группа крови.

— Не знаю, как это перевести. Зачем ей ваша группа крови?

— Чтобы она была уверена в том, что у нас с ней могут быть дети.

— Так вот что в Америке нужно для любви: цифра дохода и группа крови?

— Не знаю, мне раньше не проходилось иметь с этим дело. Дома моя мама поговорила бы с ее матерью…

— Относительно группы крови?

— Не смейтесь, Томас. Я, вероятно, кажусь вам человеком старомодным. Поймите, я немножко растерялся…

— И я тоже. А вам не кажется, что нам лучше кончить этот разговор и решить дело жребием?

— Не надо притворяться таким черствым, Томас. Я знаю, вы ее по-своему любите не меньше моего.

— Ладно, валяйте дальше, Пайл.

— Скажите ей: я и не рассчитываю на то, что она меня сразу полюбит. Это придет потом. Но я ей предлагаю прочное и почетное положение в обществе. Романтики тут мало, но, пожалуй, это куда лучше страсти.

— За страстью дело не станет, — сказал я. — На худой конец пригодится и ваш шофер, когда вы будете в отлучке.

Пайл покраснел. Он неловко поднялся на ноги.

— Это гнусная шутка. Я не позволю, чтобы вы ее оскорбляли. Вы не имеете права…

— Она еще не ваша жена.

— А что можете предложить ей вы? — спросил он уже со злостью. — Сотни две долларов, когда вы соберетесь уезжать в Англию? Или же вы передадите ее своему преемнику вместе с мебелью?

— Мебель не моя.

— И она не ваша. Фуонг, вы выйдете за меня замуж?

— А как насчет группы крови? — спросил я. — И справки о здоровье? Вам ведь понадобится такая справка и от нее. Может, и от меня? А ее гороскоп вам не нужен?.. Хотя нет, это обычай не ваш, а других племен.

— Вы выйдете за меня замуж?

— Спросите ее сами по-французски, — сказал я. — Будь я проклят, если стану вам переводить.

Я отодвинул стул; собака зарычала. Это привело меня в бешенство.

— Скажите вашему проклятому псу, чтобы он помолчал. Это мой дом, а не его.

— Вы выйдете за меня замуж? — повторил он.

Я сделал шаг к Фуонг, и собака зарычала снова. Я попросил Фуонг:

— Скажи ему, чтобы он убирался вместе со своим псом.

— Пойдемте со мной, — молил Пайл. — Avec moi note 31.

— Нет, — сказала Фуонг, — нет.

И вдруг вся злость у нас обоих пропала: вопрос оказался так прост — его можно было решить одним словом из трех букв. Я почувствовал огромное облегчение. Пайл стоял как вкопанный, слегка разинув рот. Он с удивлением произнес:

— Она сказала «нет»?..

— Настолько она умеет говорить по-английски. — Теперь мне уже хотелось смеяться: какого дурака валяли мы оба! — Садитесь и выпейте еще виски.

— Мне лучше уйти.

— Последнюю, разгонную…

— Нехорошо, если я все у вас выпью, — пробормотал он себе под нос.

— Я могу достать сколько угодно виски через миссию, — сказал я, направляясь к столу, и пес оскалил зубы.

Пайл крикнул на него с яростью:

— Лежать, Герцог! Уймись… — Он отер пот со лба. — Мне от души жаль, Томас, если я сказал то, чего не следовало говорить. Не знаю, что на меня нашло. — Взяв стакан, он сказал жалобно: — Побеждает более достойный. Только прошу вас, Томас, не бросайте ее.

— Я и не думаю ее бросать.

— Может, он хочет выкурить трубку? — спросила меня Фуонг.

— Не хотите ли выкурить трубку, Пайл?

— Нет, спасибо. Я не притрагиваюсь к опиуму; у нас в миссии на этот счет очень строго. Допью и пойду домой. Меня огорчает Герцог. Всегда такой спокойный пес.

— Оставайтесь ужинать.

— Если вы не возражаете, мне лучше побыть одному. — Он как-то неуверенно улыбнулся. — Люди скажут, что мы ведем себя чудно. Ах, Томас, как бы я хотел, чтобы вы могли на ней жениться!

— Вы шутите!

— Нисколько. С тех самых пор, как я побывал там, — помните, в доме рядом с «Шале», — мне стало так страшно…

Не глядя на Фуонг, он залпом выпил непривычное для него виски, а прощаясь, не дотронулся до ее руки и только мотнул головой, отвесив неуклюжий короткий поклон. Я заметил, как она проводила его взглядом, и, проходя мимо зеркала, увидел в нем себя: верхняя пуговица на брюках была расстегнута — признак того, что брюшко начало округляться. Выйдя за дверь, Пайл сказал:

— Обещаю, Томас, с ней не встречаться. Но вы не захотите, чтобы это вырыло между нами пропасть? Я добьюсь перевода отсюда, как только кончу свои дела.

— А когда это будет?

— Года через два.

Я вернулся в комнату, думая: «Чего я достиг? С тем же успехом я мог им сказать, что уезжаю». Ему придется покрасоваться своим истекающим кровью сердцем всего несколько недель… Моя ложь только облегчит его совесть.

— Приготовить трубку? — спросила Фуонг.

— Подожди минутку. Мне надо написать письмо.

В тот день я писал уже второе письмо, но на этот раз не порвал его, хотя так же мало надеялся на благоприятный ответ. Оно гласило:

«Дорогая Элен!

В апреле я вернусь в Англию, чтобы занять место редактора иностранного отдела. Как ты сама понимаешь, большой радости я не испытываю. Англия для меня — то место, где я стал неудачником. Я ведь так же, как и ты, хотел, чтобы наш брак длился как можно дольше, хотя и не разделял твоей веры в бога. По сей день не пойму, на чем мы потерпели крушение (ведь мы оба его не хотели), но подозреваю, что виной всему мой характер. Я знаю, как зло и жестоко я порой поступал. Теперь, кажется, я стал чуть-чуть получше — не добрее, но хотя бы спокойнее, — Восток мне в этом помог. А может, я просто стал на пять лет старше, да еще в ту пору, когда пять лет — это большой срок по сравнению с тем, что осталось прожить. Ты была ко мне очень великодушна и ни разу не попрекнула меня с тех пор, как мы расстались. Можешь ли ты проявить еще большее великодушие? Помню, перед тем как мы поженились, ты предупреждала, что развод для тебя вещь немыслимая. Я пошел на этот риск, и мне как будто не на что жаловаться. И все же я прошу у тебя развода».

Фуонг окликнула меня с кровати, сказав, что трубка готова.

— Минуточку, — попросил я.

«Если бы я хотел лицемерить, — продолжал я, — то мог бы встать в благородную позу, изобразить, что все это мне нужно ради кого-то другого. Но это неправда, а мы привыкли говорить друг другу только правду. Я прошу ради себя, ради себя одного. Я люблю одну женщину, люблю очень сильно, мы прожили с ней больше двух лет. Она была мне предана, но может, я знаю, без меня обойтись. Если я с ней расстанусь, она некоторое время, вероятно, слегка погорюет, но трагедии для нее не будет. Она выйдет за кого-нибудь замуж, обзаведется семьей. Глупо, что я все это тебе пишу: сам подсказываю тебе ответ. Но именно потому, что я говорю правду, ты можешь поверить, что потерять ее — для меня смерти подобно. Я не прошу тебя „рассудить здраво“ (ведь здравый смысл и так есть только у тебя) или „быть милосердной“ (милосердие — непомерно большое слово для того, о чем я прошу, да и не так уж я заслуживаю милосердия). Наоборот, я прошу у тебя безрассудства — поступка, несвойственного твоему характеру. Я хочу, чтобы ты (тут а задумался, какое бы выбрать слово, и так его и не нашел) чутко ко мне отнеслась и, не рассуждая, сделала бы то, о чем я прошу. Знаю, что тебе было бы легче дать опрометчивый ответ по телефону, чем посылать его на расстояние в тринадцать тысяч километров. Если бы ты протелеграфировала мне одно слово: „Согласна“!