Рог Роланда и меч Гильома - Яснов Михаил Давидович. Страница 9

На смену эквилибристам выбежал на луг веселый дрессировщик. Впрягшись в тачку и подрыгивал ногами, как норовистая лошадь, выкатил он перед публикой медведя в короткой рубахе с голубыми узорами и в капюшоне с бубенчиками. Медведь, потешно припав к волынке, исторгал из нее чудовищные звуки, вызывал у зрителей приступы громового хохота.

А потом начался шутовской турнир. Словно на боевом поле, с двух сторон бросились друг к другу два наездника. Вместо лошадей они оседлали больших белых собак, а сами рыцари, закованные в доспехи, с копьями наперевес, оказались потешными макаками. Одна обезьяна, как настоящий франк, была одета в полотняные панталоны, на которые свешивалась шелковая бахрома праздничной туники. На другой макаке был сарагосский шлем и крепкий сарацинский щит, подвешенный на шею. К ногам обезьян были прицеплены маленькие шпоры, которыми они нещадно кололи своих лохматых лошадей. Вот началась потеха! Всадники размахивали копьями, ударяли ими о щиты противника, гримасничали, стараясь посильней напугать друг друга, пока франкский рыцарь не вышиб, наконец, сарацина из седла, к невероятной радости всех присутствующих.

Завершал турнир дрессированный молодой лев, которого прислал в подарок Карлу африканский султан Абдуррахман. Лев, как человек, вышел на луг на задних лапах, приблизился к королю и поклонился ему до земли. Король засмеялся от удовольствия. Но в тот же миг глаза льва налились кровью; припав к земле и не обращая внимания на крики жонглеров, он угрожающе взревел и, ударяя себя хвостом по бокам, двинулся туда, где подле арены сидел на траве граф Ганелон. Тот побледнел и начал медленно вынимать меч из ножен.

Легкая тень бросилась наперерез льву. Зрители и ахнуть не успели, как львиная голова оказалась прижата к земле могучей рукой бесстрашного Роланда. Лев дернулся, а через минуту уже тихо мурлыкал, как большой котенок, уткнувшись в широкую ладонь своего победителя.

— Щенок! — процедил сквозь зубы Ганелон. — Опять ты унизил меня. Ну погоди же!..

Между тем шумные королевские войска уже двинулись в путь. Летним вечером подошли они к северным склонам высоких Пиренейский гор и встали лагерем при входе в Ронсевальское ущелье. Там, за ущельем, начиналась родина, начиналась милая Франция.

На вершине холма воткнул Роланд в землю королевский стяг. Вокруг него и расположились походные палатки императорского войска.

Ночь опустилась на землю. Скрылись во мраке горные отроги. Заволокло мглой холмы и расщелины. Спят французы. Не слышат, как под покровом ночи пробираются по ущелью сарацинские воины, осторожно скачут на быстрых скакунах. На каждом рыцаре латы и шлем, у каждого висит на шее легкий прочный щит, каждый сжимает в руке острое копье. Все препоясаны мечами, все настороже. Четыреста тысяч опытных бойцов разместились в засадах — кто за камнем, кто в кустах, кто за стволом дерева. Ждут, когда взойдет победная заря.

Этой ночью увидел Карл Великий во сне, будто стоит он у входа в ущелье, зажав правой рукой крепкое ясеневое копье. Схватился за копье граф Ганелон, трясет его, выдернуть хочет из руки Карла. Дернул Ганелон что есть силы — и вихрем взвились обломки под самое небо, словно души убитых героев взлетели в небеса.

Спит Карл, никак не может проснуться. Видит во сне, будто стоит он в своей молельне, в Ахене. Только хотел перекреститься, как откуда ни возьмись навалился на него медведь, рвет ему правое плечо, а сам — точь-в-точь царь Марсилий: одет по-сарацински, улыбается злобно.

Спит Карл, никак не может проснуться. Видит во сне, будто с высокой горы мчится на него леопард, нацелился схватить короля за грудь. Но выскочил из дворца борзой пес, ловкий и могучий, как королевский племянник Роланд. Отогнал пес от короля диких зверей, а медведю отгрыз правое ухо.

Спит Карл, никак не может проснуться…

Едва рассвело, огласили лагерь рога и трубы. Гордо скачет император перед своим войском, созывает франков на военный совет.

— Скалы здесь круты, а ущелья тесны. Должно нам оставить надежный заслон, чтобы прикрыть уходящее войско. Кого, господа, поставить нам во главе арьергарда?

— Поставьте, государь, моего пасынка! — сказал Ганелон. — Он — храбрейший из ваших вассалов, вот на кого вы можете положиться!

С гневом взглянул Карл на Ганелона:

— Вы, граф, сущий дьявол. Нет предела вашей злобе и злопамятству. А кто же пойдет с головными полками?

— А для этого дозора, — ответил Ганелон, — лучше всего подойдет Ожье Датчанин. Вот зоркий страж и опытный проводник!

Взглянул Роланд на Ганелона с неприязнью и гордостью:

— Благодарю вас, отчим, за добрый совет, который вы дали нашему королю. Вы избрали для меня арьергард? Что ж! Пока я жив, не потеряет государь ни коня, ни осла, ни мула — за каждого из обозных животных взыщу я плату с недругов мечом и копьем.

— Верно, — ответил Ганелон.

— Ах, предатель! — воскликнул Роланд. — Ты надеешься, что я уроню королевскую перчатку, как обронил ее ты от трусости, снедаемый страхом за свою подлую жизнь? Никто еще не мог упрекнуть меня в малодушии!

— Верно, — ответил Ганелон.

— Праведный король, — вскричал Роланд, — вручите мне свою перчатку в залог вашей веры в мою победу. Уж я не заслужу упрека, что уроню ее, как мой трусливый отчим. Пусть ваша перчатка будет мне защитой от сарацинского коварства!

— Верно, верно, — сказал Ганелон.

Опечалился Карл, мнет бороду, крутит ус, не хочет оставлять племянника в арьергарде.

— Вот вам мой наказ, милый Роланд, — ответил наконец король. — Оставлю вас здесь, если полвойска возьмете вы под свое начало, чтобы надежная стража спасла вас от гибели.

— Ни за что! — гордо ответил Роланд. — Не посрамлю я ни себя, ни свой род. Прошу вас, государь, дать мне только двадцать тысяч войска, а остальных ведите с миром домой. Пока я жив, никто вам не будет страшен!

Вскочил Роланд на боевого коня. Встал с ним рядом его верный друг Оливье. Встал по другую руку граф Эмери Нарбоннский. Едут за ними храбрые Жерье и Жерен, Ивон и Иворий Тибо из Реймса, гасконец Аселен и старик Жерар Руссильонский, едут гордец Ансеис и удалец Самсон.

— Клянусь головой, и я с вами! — закричал архиепископ Турпен.

— Я тоже не брошу сеньора! — воскликнул верный слуга Роланда Готье.

Двадцать тысяч войска и двенадцать отважных рыцарей-пэров остались в чужой земле.

До чего же мрачны ущелья и высоки горы! В глубине теснин чернеют неприступные скалы. По узким проходам идут французские полки. Весь день ведет их Карл в сторону Франции, на много лье разносится гул шагов и топот коней. Тяжело приходится франкам: за каждым уступом — пропасть, тоска сжимает сердце, как припомнят они оставленных в арьергарде товарищей…

Вот уже впереди Гасконь, милая родина. Воспряли духом воины. О многом припомнили по дороге: вспомнились им родные земли и поместья, дорогие невесты и жены. Слезы подступили к горлу у бывалых бойцов. У кого — от радости, у кого — от печали.

Но более всех загрустил по дороге Карл Великий: чуяло его сердце, что оставил он любимого племянника на верную погибель. Прикрыв лицо плащом, скакал он в унынии рядом со своим старым вассалом и советчиком Немоном Баварским.

— О чем печалитесь, государь? — спросил его Немон.

— Что спрашивать! — вздохнул король. — Горе и досада сжимают мое сердце. Чувствую я, что граф Ганелон посрамил нашу землю и погубил наше войско. Нынче в ночь было мне видение, будто в щепки разлетелось мое копье и разбил его граф Ганелон. Ведь это он определил в арьергард Роланда. Беда, коль погибнет мой племянник, — нет ему замены в моем сердце!