Начало (СИ) - Вязовский Алексей. Страница 31

Состав выдвинувшихся на меня войск – не был секретом. От самого Альметьевска правительственные войска сопровождали пикеты верных мне башкиров и казаков. Они же доставляли в Оренбург языков и перебежчиков. Полковник Чернышев привел к Бугульме 2000 человек при 12 орудиях. Из них тысяча – солдаты симбирского пехотного полка. Еще десять сотен конных казаков и калмыков. У Кара ситуация была похуже. Его пехота представляла собой сборную солянку из гарнизонных рот, которые он забрал из Казани, снял из крепостей Верхне-яицкой линии. Так называемые легкие полевые команды. Кроме того у него было два полубатальона Томского полка и 2-го гренадерского. А также с тысячу конных – дворянское ополчение плюс татары и мещеряки. Артиллерии у Кара считай не было – лишь три старые 3-х фунтовые пушки.

Чем располагал я? Два казачьих полка – Лысова и Шугаева ушли к уральским заводам, крепостям Оренбургской линии и брать Яицкий городок. Остались разросшиеся полки Чики-Зарубина и Мясникова. Почти по тысячи человек каждый. Их я сразу отправил к Юзеевой тревожить наступающего противники.

– В бой вступать запрещаю! – инструктировал я полковников на военном совете – Токмо камариная стратегия.

– Это как? – удивился Мясников.

– Укусил, улетел. Тревожьте арьергарды Кара, кусайте его с боков и за задницу. Уразумели?

– Царь-батюшка! Бога ради, дай с собой новоманерные пушки – взмолился Овчинников – Мы Кару такую баню устроим…

– Кару господню – пошутил Подуров.

Полковники и генералы засмеялись.

– Только пять штук – принял решения я. Слишком велики был риск потерять пушки. А пудовых единорогов на санях у меня было мало. Лишь пятнадцать штук. Кузнецы клялись за неделю сделать еще десяток, но в этом были серьезные сомнения.

Кроме казачьих частей, у меня были также два пехотных полка. Которые за три недели строевой научились худо бедно ходить в ногу и стрелять залпом. Штыковая была под большим вопросом. Энтузиазма больше мастерства. Плюс в день, когда Овчинников с конными полками отбыл к Юзевой вернулся Хлопуша. Он привез семь пушек, из них три – пудовых единорога. И привел пятьсот рабочих и заводских солдат. В основном инвалидов, т. е. старослужащих.

– Второй завод порушили ироды – пожаловался Хлопуша, когда мы вышли на площадь инспектировать выстроившихся рабочих.

– Белорецкий?

– Его. Только подошли – зарево. Запалили, лиходеи, посад вокруг цехов, а там и здания занялись.

Черт! На это я не рассчитывал.

– Кто запалил? Заводские?

– Поди дознайся. Может и управляющий, а может и заводские. Многие под хмельком были.

– Вот что Хлопуша – я схватил с балясины крыльца снега, протер им лицо. Головная боль слегка унялась. Внизу, на площади люди строились поротно под хриплые команды унтер-офицеров, рядом гарцевал на лошади срочно вызванный Ефимовский. Я заглянул за входную дверь – никого. Рядом тоже пусто.

– Будет тебе дело тяжелое и опасное.

– Я за тебя царь-батюшка хоть в пекло адово пойду.

– В пекло не надо. Надо в Казань. Какими-нибудь окольными дорогами.

– Это нам по силам – Хлопушка повел огромными плечами.

– Возьмешь у Васьки Птичника пяток голубей, спрячешь их в каком-нибудь ларе. Я тебе дам золота и рисовой бумаги.

– Зачем? – удивился каторжник.

– Мне нужно знать, что происходит в городе. Какие войска квартируются, какие укрепленя строятся. Все самое важное. Уразумел?

– Нет, царь-батюшка. Ну приехал я туда, может и местечко в слободе нашел – старые дружки поди остались. А дальше што?

– Ты пока на заводы ездил писать выучился?

– Сержант Неплюев крепко учил, троху могу уже буковки писать. Кривые токмо.

– Сойдет. Пишешь мне письмецо, вкладываешь в берестяную облатку на спине голубя. И шлешь. Тишком!

– Неужель долетит??

– Даже не сумлевайся.

– А ежели поймают? Письмецо то в чужие руки попадет.

– На сей случай есть вот такой шифр – я подаю Хлопуше одну из двух матриц, вырезанных мной из плотной бумаги. Объясняю, что матрица накладывается на письмо, в проемах пишутся буквы послания. Потом оставшиеся промежутки заполняются другими буквами от балды. Шифр примитивный, но для этого времени – вполне рабочий. А главное доступный даже таким малограмотным людям, как Хлопуша.

– Ох, грехи мои великие, справлюсь ли я?

– Должен – я спустился с крыльца, направился к новому полку – Пришли мне Неплюева, да того капрала, что с валов убег… как его?

– Долгопят – Хлопуша направился вслед за мной.

– Точно. Будет им дело в новом полке.

Деваться было некуда – вход шло все, включая последних офицеров и унтеров, что были в запасе.

– А назовем его как?

– Кого?

– Да полк.

– Первый заводской.

– Господа! – генерал Кар стоял по колено в снегу, рассматривал в подзорную трубу две сопки справа от дороги. Рядом бродили, кутаясь в шубы Фрейман и Чернышев – Нет, это совершенно невозможно! Что за варварская тактика??

На возвышенностях возле пушек копошились люди.

– Не угодно ли, – задыхаясь, сказал Кар – Пять! И так далеко ставят, подлецы!.. Наши до них, чего доброго и не до…

Он не докончил фразы, на правом фланге разорвалась граната, пущенная пугачёвцами из единорога. Она повалила сразу шестерых солдат – троих насмерть. Снег окрасился в красное.

– Видали, каковы? – крикнул Кар стоявшему рядом с ним Фрейману и послал к месту поражения своего лекаря.

Воинские части Кара стали поспешно выходить за пределы дороги, строиться к обороне. Расставили по удобным местам свои пушки. Началась артиллерийская перестрелка. Ядра и гранаты пугачёвцев ложились как по заказу, бунтовщики стреляли метко. У пушек же Кара были все недолеты. И лишь единственный единорог действовал прилично, но и он вскоре перевернулся вверх колесами: в его лафет брякнуло двенадцатифунтовое ядро. Потери солдатах тоже росли. Вот новобранец уронил ружье, перегнулся вдвое, с глухим стоном ткнулся головою в снег. Здесь, в длинной шеренге, тоже упал солдат, еще один упал, еще… словно в огромной, поставленной на ребро гребенке валились зубья. С воем летит граната; пехотинцы, спасаясь от смерти, валятся плашмя. Взрыв. Осколки ранят лошадь, солдата и лекаря, что подле саней делал перевязку.

– Анафемы! – рассвирепел Кар. – Какие же это к дьяволу мужики?.. Неужель мужики столь искусно артиллерией управлять могут? Прямо с саней палят. А где же наши конники, где татары и мещеряки? Чернышев, я вас спрашиваю! Где ваши калмыки?

– Отказываются идти в бой, ваше сиятельство! – потупился полковник – Уже пытались наскоком сбить казачков. Только за пушками погнались, те тикать. У них тройки – поди нагони сразу. А за следующей сопкой – казачки да башкиры с киргизами. Наши говорят там их несколько тысяч. Да на свежих лошадях.

– Что?.. – заорал Кар и, размахивая подзорной трубой – Я их расстрелять прикажу!

– Нас и так расстреляют… – огрызнулся Чернышев – Ежели мы тут стоять дале будем.

Сразу два ядра пропахали целую просеку в рядах томского полка. Раздались крики, стоны.

Кар, проклиная изменивших ему конников, направился к возку за меховой шапкой: морозом под треуголкой сильно прихватило уши. А молодой офицерик из симбирцев, отобрав, по приказу Фреймана, с полсотни лучших стрелков, побежал с ними далеко вперед и, прячась за пригорками и чахлыми деревцами. Открыли меткую ружейную стрельбу по пугачёвцам. Но те уже сворачивались и уезжали к следующей сопке.

– Плохие новости, государыня!

В Белом зале Зимнего дворца гремел оркестр преображенцев: там шли танцы. В Золотой гостиной, где присутствовала Екатерина и с десяток придворных чиновников несколько актеров и актрис императорского театра разыгрывали сценку. Сатиры спасали от Фавна критскую царевну Ариадну.

Императрица сидела в удобном кресле, в некотором отдалении от стены. Позади нее стояли два пажа. Под ногами её лежала гобеленовая подушка.

– Ах, это ты Степан… – Екатерина резко сложила веер, холодно взглянула на подошедшего Шешковского – Почему в такой час неурочный?