Данте. Преступление света - Леони Джулио. Страница 14

Данте схватил Бернардо за рукав:

— Вам что-то угрожает? Скажите мне что, и я воспользуюсь всей своей властью, чтобы вас защитить!

— Меня не защитили бы и все римские легионы, — с кривой усмешкой ответил Бернардо. — Моя моча уже давно пахнет медом, а внутренности мне жжет огнем. — Я молю Бога лишь о том, чтобы он дал мне время закончить мой труд, — добавил он и снова приник к фонтану.

Поэт подождал, пока Бернардо утолит жажду. Наконец тот поднял голову, облизывая губы с таким видом, словно не хотел потерять ни капли воды. Казалось, ему стало немного лучше.

— Надо было и мне подписать Иерусалимский договор, — пробормотал Бернардо.

Данте с непонимающим видом уставился на него, и историк невесело усмехнулся:

— Говорят, что, оказавшись во время крестового похода в Иерусалиме, Фридрих вступил в сговор с неверными, которые открыли ему секрет панацеи — чудодейственного средства, излечивающего все недуги и прогоняющего смерть назад в царство теней. Поэтому-то некоторые и считают, что Фридрих не умер и вернется по истечении пятидесяти лет со дня своего исчезновения. Представьте себе эту сцену, мессир Данте, явление Антихриста в юбилейный год! Вот испугался бы Бонифаций!

— Возможно, Папа Римский объявил этот год юбилейным именно для того, чтобы умолить Бога навсегда избавить его от Фридриха, — пробормотал Данте.

Вскоре Бернардо распрощался с Данте и удалился, с трудом волоча ноги.

Поэт хотел было пойти за ним, но передумал и направился обратно в мастерскую Альберто. А вдруг механик уже разобрался в предназначении механизма! Кроме того, Данте никак не мог позабыть о книге «Китаб аль-Мир’Аж». Искаженные ужасом лица мертвецов на галере чередовались перед его мысленным взором с неясными райскими образами из будущей поэмы. Казалось, в тумане неопределенности перемешались смутные образы блаженства и уродливые гримасы злодеяния.

Из размышлений поэта вывела фигура широкоплечего человека, возникшая перед ним из переулка рядом с древним Колизеем.

— Здравствуйте, мессир Монерр! — крикнул Данте.

Француз тут же обернулся и стал искать в толпе человека, окликнувшего его по имени. У него был встревоженный вид, но, узнав Данте, он тут же успокоился.

— Вы не против, если мы с вами немного побеседуем на ходу? — спросил Данте француза.

— Побеседовать с вами, мессир Данте, для меня большая честь, хотя я и догадываюсь, что именно побудило вас проявить внимание к такому заурядному человеку, как я. Наверняка при других обстоятельствах мы поговорили бы об ученых материях, а сейчас нашей темой станут злодеяние и смерть, — Монерр говорил на правильном тосканском наречии с еле заметным французским акцентом.

— Вы прекрасно говорите на нашем языке!.. Но какие ученые материи вы имели в виду?

— Науку Урании! [16] — воздев перст к небесам, ответил Монерр. — Я посвятил ей всю свою жизнь. Сначала в родной Тулузе, потом Венеции, где я изучал карты небес, составленные древними, и в первую голову Птолемеем [17], иногда внося поправки в те места, где мои великие предшественники допустили неточности. Я пытался распространять свет своих знаний, но безуспешно. Этим-то и объясняется то, что вы меня не знаете…

Монерр криво усмехнулся, и шрам у него на лице стал еще заметнее.

«Так он — астроном!» — подумал пораженный этим совпадением Данте.

У поэта, наверное, был такой удивленный вид, что Монерр не выдержал и вновь усмехнулся:

— Если вас интересуют мои занятия в вашем городе, скажу, что он — лишь одна из остановок в моем последнем путешествии.

— А куда вы направляетесь? — заинтересовавшись, спросил Данте. — И почему это путешествие у вас последнее?

Произнеся это зловещее слово, поэт вздрогнул. Неужели Монерр, как и Бернардо, знает, что дни его сочтены?!

Француз задержался у развалин римской арки. Вдали виднелась глухая мрачная стена флорентийской тюрьмы. Проведя рукой по лицу, словно отгоняя внезапную головную боль, Монерр сказал:

— Я направляюсь в Африку. В места, населенные кровожадными маврами. Потом я проследую дальше на юг, где живет беспощадная мантикора [18]. Я хочу пересечь далекий экватор и узреть южное небо, еще не виденное глазами христианина. В древних преданиях говорится о том, что там сверкают неизвестные нам звезды, а на своде небес встают и опускаются новые созвездия, предвещающие невероятные повороты судеб. Я надеюсь дополнить ими каталог Гиппарха… [19]

Монерр говорил сверкая глазами. Казалось, в них на самом деле сияет свет далеких звезд. Погрузившись в мечты, он словно забыл, где находится, что-то пробормотал себе под нос по-французски, а потом снова заговорил на родном языке Данте:

— Говорят, что на тамошних небесах сияет крест из четырех звезд. Он словно свидетельствует об истинности нашей веры или предрекает ее участь… Однако мессира Данте интересует совсем другое, — напомнил себе Монерр и сразу сник.

— А почему вы считаете это путешествие последним? — настаивал Данте, с содроганием подумав о том, что Флоренция уже почти превратилась в обязательную остановку на последнем пути человека.

— Я уже бывал в землях неверных. Рана, полученная в последнем путешествии, повредила мне правый глаз, и по какой-то странной взаимосвязи парных органов нашего тела его слепота стала постепенно распространяться и на левый. Скоро я ослепну, и звезды будут сиять мне только в воспоминаниях… Мне надо спешить!

Некоторое время Данте с французом шагали молча. Поэт старался не отставать от Монерра, обгонявшего его, несмотря на невыносимую жару.

— Вы несетесь как берберийский конь! — заявил наконец поэт, не раз пускавшийся бегом, чтобы не отставать от француза. — Вы выработали у себя такую походку в дальних странствиях?

Монерр усмехнулся и остановился:

— Совершенно верно. Я бывал в таких землях, где всего лишь один час опоздания равносилен смертному приговору. В пустынях, где надо успеть добраться от одного оазиса до другого. В землях, кишащих язычниками, где наши укрепления находились ровно на расстоянии дневного перехода. Стоило человеку чуть замешкаться в тех краях, и он становился легкой жертвой неверных в ночном мраке. Там мы ездили вдвоем на одном коне, чтобы второй мог отдохнуть для дальнейшего пути.

— В каждой земле свои опасности, — пробормотал Данте. — Вы ведь знаете, что случилось с одним из постояльцев, живших под одной крышей с вами.

— С декоратором Брунетто? — кивнув, уточнил Монерр. — Я часто видел, как он разглядывает свои чертежи.

— Он был не декоратор. И звали его не Брунетто. Убитый — Гвидо Бигарелли — величайший скульптор нашего времени.

Француз ничем не выдал своего удивления.

— А вы об этом не подозревали? — настаивал поэт.

— Нет. Но путники часто скрывают, кто они такие на самом деле. По разным мотивам.

— По каким, например?

— Чтобы не попасть в руки к властям, если те настроены к ним враждебно. Или чтобы не попасться в лапы злоумышленников, если у них с собой нечто ценное.

Данте поджал губы и задумался. Бигарелли был убежденным гибеллином — сторонником императора, и во Флоренции, где правили сторонники римского папы — гвельфы, он вполне мог скрывать свое настоящее имя по политическим мотивам.

— Возможно… Возможно, дело было именно в этом, — продолжал Монерр.

— В чем? — встрепенулся Данте.

— Вечером накануне убийства я столкнулся с ним, поднимаясь к себе в комнату. Он стоял на лестнице вместе с толстым купцом Риго из Колы. Они о чем-то оживленно разговаривали, но, увидев меня, тут же замолкли. Однако я расслышал их последние слова.

— О чем? О чем же они говорили?! — воскликнул Данте, невольно сделав шаг к французу.

— О золоте, мессир Алигьери. О горах золота, и о том, что его можно получить, только заключив свет в кольцо.