Данте. Преступление света - Леони Джулио. Страница 19

Внезапно Данте заметил в поведении механической куклы что-то новое и совершенно неожиданное. Ее нежная грудь дрожала, словно ее наполняли воздухом легкие. Казалось, Антиохийская дева действительно часто дышит, ощущая тревогу и беспокойство собравшейся толпы.

— Святую Землю Палестины слишком долго попирает пята язычника! — стала монотонно вещать Антиохийская дева. — Разве вы не слышите плач тех, кто, как и я сама, дорого заплатили за верность Господу Богу?!

При этом она обвела глазами толпу и простерла руку к безмолвствующему монаху.

— Разве вы не слышите глас Божий, призывающий нас устами святых угодников освободить землю, в которой родился и пострадал Иисус?!

Монах торжественно склонил голову.

— Беритесь за оружие и идите в Святую Землю! Жертвуйте на этот поход! Собирайтесь под знамена Христовы, пока еще не поздно и ваши души не ввергнуты в адское пламя за леность и нерадивость! — возопила реликвия страшным голосом.

Данте с трудом поборол желание упасть на колени. Ему показалось, что бледная кожа девы немного порозовела, словно от усилий к ней прилила кровь. Грудь этого человеческого обрубка вздымалась теперь быстрее, чем раньше.

В этот момент торс девушки открыл рот, и Данте явственно увидел, как поднялась грудь, вбирая в себя воздух. Потом под сводами церкви вновь зазвучал громкий и звонкий голос. Дева пела латинский псалом.

Данте растерялся. Перед ним был явно не механизм. Даже гениальный Аль-Джазари не смог бы создать машину, столь правдоподобно изображающую человека.

Данте уставился на маленький столик с реликвией и на его тоненькую ножку. Было не понятно, как даже самый гибкий и ловкий человек может за ней спрятаться. Ящик же, в котором хранился реликварий, и его опора явно были пустыми. Поэт невольно разинул рот, как неграмотный крестьянин. Неужели действительно настало время чудес?! От этой мысли сердце Данте застучало быстрее. Толпа вокруг него упала на колени. У него самого тоже подгибались ноги.

Антиохийская дева пела приятным мелодичным голосом. Она чуть приподняла голову, словно отыскивая вдохновение где-то под потолком или не желая созерцать разбушевавшуюся толпу.

— Завтра мы будем записывать добровольцев под знамена Антиохийской девы! — воскликнул Брандан. — Собирайтесь с духом! Готовьтесь к нелегкому походу в земли неверных! Но не теряйте надежды! С нами Бог! В Риме, что на нашем пути, нас благословит сам папа римский, и Божественная Благодать снизойдет на нас, как Святой Дух на апостолов! Народ Флоренции, возлюбленное чадо Святой победоносной Церкви, верь в Антиохийскую деву!

Девушка в реликварии, словно в знак согласия, медленно кивнула головой, не отрывая взгляда остекленевших глаз от возбужденной толпы. Однако ее лицо помрачнело и покрылось едва заметными морщинками. Казалось, ужасная рана мучает ее, и она поморщилась, словно страдая от возвращения на землю после непродолжительного разговора с небесными ангелами.

Монах, наверное, тоже прочел усталость на ее лице. Подойдя к ней, он ласково коснулся ее плеча. Казалось, для Антиохийской девы это был своего рода сигнал. Она тут же замолчала, закрыла рот и глаза, а потом медленно сложила руки на груди, словно защищая ее от того, что могло произойти в течение ожидавшего ее сна.

Поэту показалось, что полузакрытые глаза девы сверкнули странным огнем, словно та испытала сильную боль или глубокое отвращение, но его тут же отвлекло происходившее вокруг. Толпа в церкви наверняка прониклась словами девы и заволновалась. Мужчины и женщины, воодушевленные возможностью спасти собственные души, а заодно и Гроб Господень, пришли в крайнее возбуждение. Они что-то кричали, к чему-то призывали, вопили о том, что надо немедленно действовать. Казалось, многие из них уже знают, что надо делать и куда идти.

Тем временем поэт продолжал думать, пытаясь найти рациональное объяснение увиденному, но ему ничего не приходило в голову. Интуиция что-то ему шептала, но шепот этот был слишком неразборчив. И все-таки поэту хотелось понять, почему Антиохийскую деву показывают в деревянном ящике, а не просто на алтаре. — Может, ее прячут в ящик не потому, что боятся за нее, и не для того, чтобы ее украсить?

В ящике, конечно, очень мало места…

Данте очень хотелось сдаться и признать, что его ум не может понять, каким образом, — если не по воле Божьей, — женщина может жить без нижней половины тела. Однако его мучило подозрение, что ящик не просто украшение, а приспособление, закрывающее от толпы то, что она не должна была видеть.

Чтобы проверить обоснованность своих подозрений, Данте попытался было пробраться в один из углов церкви, но тут же замер на месте, заметив за боковой колонной сутаны притаившихся там доминиканцев, которые внимательно наблюдали за происходившим. Один из них — тощий, как смерть, с тонкими поджатыми губами — был сам Ноффо Деи — главный инквизитор Флоренции и старший шпион кардинала Акваспарты, представлявшего в родном городе поэта самого римского папу.

Внезапно поэт услышал чьи-то смешки. Кто-то пробормотал что-то сквозь зубы. Говорили и усмехались стоявшие перед Данте мужчины. Судя по одежде — богатые торговцы.

Поэту показалось, что один из них пробормотал слово «Тулуза». Как ни напрягал слух Данте, он не разобрал больше ничего, кроме обрывочных слов.

О чем они толкуют? Может, Брандана видели в Тулузе?

Озираясь по сторонам, Данте стал искать в толпе знакомые лица. Внезапно он увидел Арриго. Философ стоял у самых перил с таким рассеянным видом, словно приблизился к ним от нечего делать. Тем временем Брандан, вместо того чтобы — как в первый раз — тут же скрыться в маленькую дверь, остановился у кафедры, благословляя волнующуюся толпу, а потом стал медленно двигаться туда, где стоя Арриго. У поэта сложилось полное впечатление, что продолжавший осенять собравшихся в церкви крестным знамением Брандан успел перекинуться с философом парой слов.

Всего лишь парой. И очень быстро. Исподтишка. На манер нечистой силы.

Данте хотел было приблизиться, но Брандан уже отошел от Арриго. Тогда поэт направился к выходу.

У дверей его встретил стражник:

— Человек, о котором вы говорили, уже в тюрьме!

Данте содрогнулся. Вот идиоты! Он же приказал только задержать Фабио даль Поццо для допроса, а не бросать его в мрачные застенки!

Оттолкнув ничего не понимающего стражника, Данте распахнул двери и побежал к лестнице.

Наконец поэт добрался до низкой и узкой тюремной двери в мрачной стене без окон рядом с церковью Святого Симеона. Маленькие бойницы были только у башни. Из них, как с майского дерева, свисали ленточки и веревочки. Это умирающие от голода заключенные вывесили их в надежде, что какой-нибудь сострадательный человек подвесит на них корочку хлеба.

Во дворе тюрьмы несколько заключенных мыли дубленые кожи, расплескивая по камням вонючую воду из колодца.

Не увидев среди них того, кто был ему нужен, Данте торопливо заговорил, обращаясь к стоявшему тут же стражнику:

— Я флорентийский приор. Сегодня сюда доставили человека — торговца Фабио даль Поццо. Он мне нужен.

— Ваш приятель на дыбе. Палачи спускают с него шкуру, — ухмыльнувшись, заявил стражник.

— Немедленно проведите меня к нему, — задыхаясь от ярости, приказал поэт.

Ему было стыдно за то, что произошло, и он мысленно обещал себе, что кое-кто дорого заплатит ему за это.

Смущенный гневным тоном поэта стражник провел его к деревянной лестнице, спускавшейся в сырой коридор, еле освещенный выходившими во двор узкими бойницами. В коридоре было тяжело дышать от смрада человеческих экскрементов. Поборов тошноту, Данте поднялся к одиночным камерам для самых опасных преступников и наконец добрался до довольно обширного помещения, из которого неслись продолжительные истошные вопли.

Глазам Данте предстал полуголый Фабио даль Поццо, согнувшийся в три погибели от невыносимой боли. Его руки были связаны за спиной веревкой, пропущенной в кольцо под потолком. Другой конец веревки держал один из двух находившихся в помещении палачей. Вот палач опять изо всех сил дернул за веревку, и его жертва заорала. За этой сценой наблюдал с довольным видом прислонившийся к колонне начальник городской стражи.