Данте. Преступление света - Леони Джулио. Страница 42

На полке стояла странная латунная лампа восьмиугольной формы, высотой более локтя. С одной стороны она имела окошечко, защищенное толстым стеклом.

Арриго провел пальцем по лампе, словно наслаждаясь ее формой.

— Это последнее творение моего учителя Илии Кортонского, — с улыбкой объяснил он.

— Эта лампа?

— Да, — кивнул Арриго. — Но это — не простая лампа. Брат Илия говорил, что ее свет прольется за море и озарит даже язычников в Палестине.

Сбоку странной лампы была дверца с маленькой ручкой. Открыв дверцу, Данте заглянул внутрь, но увидел лишь плошку, за которой был укреплен параболический диск, наверняка предназначенный для того, чтобы собирать свет в пучок и направлять его к окошку, закрытому стеклом… Поэт с разочарованным видом повернулся к Арриго.

— Она мало чем отличается от обычной лампы, — сказал он. — Разве что — размерами. Однако на галерах встречаются лампы и побольше.

— Она замечательная не своей формой, а источником света. Смотрите!

Философ порылся в шкафчике и извлек из него запечатанную колбу. Сквозь ее стекло просвечивал какой-то белесый порошок. Арриго поднес колбу к самому носу поэта.

— В последние годы жизни Илия усердно занимался алхимией. Этот порошок — его самое замечательное открытие. Впрочем, он никому не сообщил его состав, но настаивал на том, что порошок — крайне опасен.

— А каковы его свойства?

— Достаточно зажечь что-нибудь в плошке и подогреть на огне эту колбу. Через несколько мгновений порошок возгорится и начнет излучать очень яркий белый свет, не подверженный никаким колебаниям, как свет самого Солнца.

Данте машинально потянулся за колбой, но Арриго тут же ее убрал.

— Берегитесь! Тепла руки достаточно, чтобы порошок возгорелся!

— Почему же Илия не открыл этот секрет императору? Этот порошок можно с успехом использовать на войне в целях освещения.

— Илия не любил войну, — покачав головой, ответил Арриго. — Кроме того, другого такого порошка он не приготовил.

— Что-то ему помешало?

Арриго снова покачал головой. Данте ждал его объяснений, но философ упорно молчал, погрузившись в собственные мысли. Он смотрел куда-то в пустоту, словно вернувшись во времена своей молодости и созерцая темный силуэт своего учителя.

— Ему ничто не мешало, — пробормотал он. — Другой порошок ему был просто не нужен. Одной попытки вполне достаточно. Omnia in uno — все в одном…

Внезапно философ встрепенулся, пришел в себя, осторожно убрал колбу в шкаф и закрыл его дверцу.

— Попробуйте этого вина, мессир Алигьери! Уверяю вас, вы испытаете райское наслаждение!

— Его Высокопреосвященство повелел передать вам вот это! — заявил гонец официальным тоном, протягивая поэту сложенный вчетверо лист пергамента, перевязанный тесьмой, скрепленной печатью.

Сломав печать, Данте пробежал глазами содержание послания. Церковный иерарх приглашал его как можно скорее посетить резиденцию папского посольства, дабы поговорить о делах, не терпящих огласки.

— А почему твой хозяин не пришел к нам во дворец? — раздраженно спросил гонца Данте, складывая лист с посланием.

— Его Высокопреосвященство считает, что это было бы неразумно. Его появление здесь обнаружило бы важность дела, о котором пойдет речь. Кроме того…

— Что еще?

— Дело касается вас лично.

Данте задумался, прикусив нижнюю губу. Гонец явно не собирался больше ничего говорить. Поэту очень захотелось бросить его в подземелье и вздернуть на дыбу, где недавно побывал Фабио, чтобы у него развязался язык. Впрочем, Данте сомневался в том, что хитрец Акваспарта откровенничает со своими слугами.

Наверное, придется принять вызов и отправиться прямо волку в пасть!

Священнослужитель из свиты кардинала провел Данте по залам резиденции, переходившим один в другой в виде анфилады. На пороге последнего зала священнослужитель остановился и жестом пригласил поэта войти.

Данте вошел в помещение и двинулся к его центру, где на небольшом деревянном троне, украшенном символами власти, восседал грузный человек, скрывавший природную беспринципность за лицемерной маской добродушия. На коленях у кардинала лежала украшенная витым шнуром широкополая шляпа.

— Вот мы и снова увиделись, мессир Алигьери, — пропищал кардинал неожиданно высоким для его телосложения голосом, ухмыльнулся, тряся двойным подбородком, и протянул приору руку, украшенную массивным перстнем.

Данте же и не подумал ее целовать, а лишь шагнул к трону и скрестил руки на груди.

— Мне сообщили, что вы желаете меня видеть. Почему же вы не обратились прямо в совет флорентийских приоров?

Кардинал убрал руку, прикинувшись, что не замечает дерзкого поведения Данте. Его настоящие мысли выдали лишь слегка поджатые губы и огонек, вспыхнувший в глубине его глаз. Впрочем, он тут же напустил на себя снисходительный вид, не очень шедший его лицу, украшенному носом огромным, как у римского бюста.

— Беседуя с человеком, лучше обращаться прямо к его разуму, не теряя времени на разговоры с его конечностями или кишками. Вы же, судя по всему, как раз и есть ум вашего совета.

— Неужели Бонифаций снизошел до того, что приказал своим лакеям следить за такой ничтожной персоной, как я? — прошипел сквозь зубы поэт.

— Слуги Бонифация служат Церкви. Они пастыри, а вы — часть их паствы, которую они мудро наставляют на путь истинный, укрепляя ее веру и оберегая от волков, алчущих зарезать заблудших овец. Что же до вас! — воскликнул кардинал, с угрожающим жестом воздев украшенную перстнем руку. — Что же до вас, то ваши действия давно привлекли к себе пристальное внимание Святой Церкви!

Данте выпрямился во весь рост, но от слов кардинала у него побежали по коже мурашки. Он с трудом удержался от того, чтобы начать озираться по сторонам в поисках зловещих черно-белых сутан доминиканцев, которые что-то вынюхивали, как ищейки, еще в аббатстве Святой Марии Магдалины. При этом поэт не сомневался в том, что глава местной инквизиции Ноффо где-то рядом. Возможно, в соседней комнате.

— Так что же вы хотите?

Кардинал с довольным видом усмехнулся:

— Мы хотим, чтобы вы изложили нам свои политические пристрастия.

— А с чего это они вас заинтересовали?

Кардинал молча взял с лежавшей неподалеку подушечки небольшую стопку бумаг. Пробежав глазами первый лист, он посмотрел на Данте с таким видом, словно уже выучил наизусть содержание остальных.

— Вы, кажется, любите историю? — спросил поэта кардинал и, не дожидаясь ответа, продолжал: — При этом вы, судя по всему, интересуетесь тем же, что и Бернардо, с которым вы теперь почти неразлучны. А ведь этот человек копается в отбросах прошлого далеко не в самых благовидных целях!

— Записывать произошедшее и подробно излагать события, связанные с самой замечательной династией за прошедшие сто лет — благороднейшее занятие. Почему оно вам так не по душе? — сквозь зубы процедил Данте.

Неопределенно махнув рукой, Акваспарта снова взялся за бумаги.

— Не буду с вами спорить. Ведь речь сейчас идет не о судьбе этой злополучной династии, а о вашем собственном будущем, мессир Алигьери.

— О моем будущем? — удивился поэт. — Вот уж не думал, что оно вас волнует!

— Еще как волнует. За ваше жизнеописание с удовольствием взялись бы древние авторы, но у нынешних стражей добродетели вы вызываете серьезные опасения.

— Почему это? — мрачно спросил поэт.

— Потому что вы непредсказуемы. А непредсказуемость порождает неуверенность. Неуверенность же источник неверия. Неверие же — враг веры. Врата, через которые Сатана проникает в людские души.

Кардинал на несколько мгновений замолчал, теребя бумаги и тряся головой на бычачьей шее.