Героинщики (ЛП) - Уэлш Ирвин. Страница 34

Я отчаянно хотел увидеть эту часть города. Там было гораздо лучше, чем в западной: никаких билбордов, которые только портили бы красоту старых сооружений. Мы трижды позавтракали от души всего за тридцать пенсов. Она сделала мне минет в парке; то была наша особая перчинка, которая становилась только острее, учитывая наличие вооруженной охраны. Почти опоздав на последний поезд, мы оказались на Фридрихштрассе и попытались вернуться в отель другим транспортом.

Позже мы сидели в кафе, пили черный кофе, а звуки города - электропоездов, гудков машин и говора людей - проносились мимо нас, даря нам странное, но прекрасное настроение, какое-то тихое восхищение. Глаза Фионы сияли, их переполняли чувства:

- Помнишь белую комнату в классе Ноэля?

- Да, она всегда была такая светлая, солнце светило прямо в глаза.

- Помню, однажды, когда солнце просто ослепляло и лучи попадали тебе на лицо, ты, прикрывая лицо ладонью, спорил с Ноэлем о формировании капитала в меркантильной Европе.

- Э-э-э ... ага ...

- Как же я тогда хотела тебя трахнуть ...

Это был триумф, но в то же время меня расстроило ее признание:

- Это было почти полгода назад ... Мы могли бы с тобой быть вместе целых ебаных шесть месяцев ...

Мы с удовольствием зашагали на восток, несколько шатаясь от дешевого вина и под брюзжание остальных в нашей компании. Мое сердце находилось в бесконечном бурном буйстве, и то же самое происходило с Фионой. Мы построили собственную безмолвную удивительную вселенную праздника вокруг себя, затягивая в него всех и вся, что встречалось на нашем пути, когда мы пели песню о Стамбул-Константинополь со сладким американским акцентом прямо в поезде, который вез нас Европой.

Почему же это случилось с Константинополем?

Это, кроме турок, никого не касается.

К ночи, когда мы возвращаемся в отель, ослепленные своей внезапной близостью, мы благодарно падаем в объятия друг друга и становимся чрезвычайно живыми, чтобы достойно завершить еще один замечательный день. Она роскошно массирует мне низ спины своими нежными пальчиками, пробегая ими по моим ноющих позвонкам, извлекая из них боль, нанесенную государством. Мы придумали прозвища друг другу: она называла меня своим парнем с лейтской ванны, я люблю спать в ванне. Когда мы добрались Турции, Бисти и Джоанна как-то неожиданно сблизились и начали гулять вместе. Нам это казалось порочным, потому что они не любили, это обстоятельства толкнули их в объятия друг к другу.

Стамбул - прекрасное место, где бродят угрожающие компании озабоченных хачей, которые, кажется, никогда раньше не видели девушек, прямо как в Лейте. Я не отпускал Фиону ни на минуту. В ресторане мы заказали себе что-то экзотическое. В Бисти проснулся абердинец, когда нам принесли блюдо с «kos yumurtasi», баранину на ребрах по-нашему; он никак не мог решить, что с этим делать - есть их или биться ними.

Сложней всего нам пришлось, когда мы плыли на пароходе по Босфору к пирсу Бешикташ. Безумное, безжалостное полуденное солнце достигло зенита, продираясь сквозь тяжелые тучи. Моя одежда прилипла к телу, как вторая кожа. на обратном пути мы решили глотнуть кислоты, которую я приобрел в какого-то парня в ночном клубе днем ранее. Сделал я это исключительно для того, чтобы не соблазниться на героин, который он мне тоже предлагал. Путешествие душило нас, как тонна кирпичей - палубу парохода. Вдруг я понял, что мы плывем на другой континент, оставляя Азию и возвращаясь в Европу. И как только я это понял, перед моими глазами открылся вид, который разделила со мной Фиона. Я не видел ни Бисти, ни Джоанну, только она стояла рядом со мной, я чувствовал ее близость, мы как бы стали одним зверем с двумя головами. Я чувствовал, как она дышала, как двигалась ее кровь, будто у нас были общие вены, легкие и сердце. Моя жизнь - прошлое, настоящее и будущее, - казалось, превращалось в пространства панораму, которая открывалась мне с широкой палубы; спальня в Форте превращается в мой берлогу в жилой ассоциации, как Босфор постепенно переходил в реку, потом я вижу восточную террасу Истер-роуд, затем гостиную нашей квартиры на Монтгомери-стрит, а впоследствии передо мной снова простираются незнакомые пейзажи и безымянные улицы, по которым - я точно знал - я когда-нибудь с увлечением пройдусь ...

- Пройдусь или уже когда-то гулял в прошлой жизни, - шепчу я Фионе, которая громко смеется, а потом говорит:

- Флигл, Бинго, Друпер и Снорки.

Я собирался рассказать ей, что мама называла меня, папу, Билли и малого Дэйви именами этих милых героев с телевизора. Как же весело нам, подумали мы в унисон, и здесь нам начинает мешать Джоанна, которой это путешествие совсем не нравится, она все время ноет:

- Я уже устала, когда эта экскурсия закончится? Ну когда уже?

И тут неожиданно мне приходит потрясающая мысль, которая бьет меня по голове, как бейсбольная бита: Паркер был прав, думаю я, и несколько книг, хлопая страницами, как крыльями, пролетают в поле моего зрения, trompe l 'oeils получает уверенную победу.

- Сейчас я все понимаю, - шепчу я сам себе, обнимая Фиону, в то время как Бисти прижимает к себе Джоанну, а море своим цветом и консистенцией стало напоминать мне гигантский шарф «Хиббс», который развевается на ветру. - Блядь, как же хорошо я все понимаю.

Фиона снова смеется, выдает странный, будто механический звук, который можно услышать от какого-нибудь механизма; я убираю ее волосы с плеча и шепчу ей на ухо:

- Ночь нежна.

Шепчу и целую ее в оцепенелые губы. Кислота только усиливает мою любовь; такая незаконная, возвышенная, ограничено, она полностью разрушает границы моего воображения.

- Когда мы уже остановимся? - продолжает ныть Джоанна. - Мне здесь больше не нравится. Хочу остановиться. Когда мы остановимся?

К нам подходит парень с фантастическим черными волосами с крашеными белокурыми прядями, которые выглядят как экзотические кораллы Барьерного рифа. У него на переносице зеркальные очки, в которых я вижу чудовище Фиономарка. У него две смешные головы с выдвинутыми языками на одном теле. Парень указывает на пирс, неожиданно материализовавшийся у другого борта, и спрашивает:

- Друзья мои, вы что, собираетесь сходить на землю?

Встревоженные, как пираты, которых собираются пустить по доске, мы, пошатываясь, сходим резиновыми ногами на твердую землю.

- Блядь ... блядь ... замечательное путешествие, чувак ... - признается мне Бисти.

- Неплохое, - признаю я.

- Удивительно хорошо ... - мурлычет Фиона.

- Когда оно уже зако-о-ончится? - мычит Джоанна.

Но ответ мы все знали очень хорошо: это путешествие закончится совсем скоро, как и все прекрасные моменты в жизни. Нам было время возвращаться; приятный настрой не оставлял нас в течение всей поездки поездом в Лондон, мы все время пели. «Стамбул и Константинополь», «Северные огни старого Абердина», «Я - из Глазго» (последнюю песню с особой неожиданной страстью поддержала Джоанна, которая объяснила, что песню о Песли еще просто не написали).

Хотел бы я спеть о Лейте, или и - обо всем Эдинбурге. Но больше всего мне понравилось светлое исполнение Фионой старинной уэльской народной песни

«Блейдонские гонки».

Мне становилось все хуже, когда поезд подвозил нас все ближе к дому; я обнимаю Фиону, по ее щекам катятся слезы, когда мы подъезжаем к станции Ньюкасл. Я целую ее в лоб. Я расстраиваюсь, когда мы с ней выходим из поезда, хочу, чтобы она поехала ко мне домой. Но с Кайфоломом у меня нет никаких шансов, тем больше я не могу привести ее в родительский дом. Зато я просто шепчу ей на перроне, когда какой-то местный мудак с красной рожей свистит в свой свисток:

- Осталось всего две недели до универа! На следующих выходных я приеду в

Ньюкасл!

Мы говорим «Я люблю тебя» друг другу, уже через стекло поезда, которое разделяет нас, потом двери закрываются, и меня неумолимо везут от нее, чтобы разбросать нас по нашим маленьких домах.

- Любовь, мечта молодых, - Джоанна выпячивает нижнюю губу с какой-то пассивно-агрессивной горечью, когда мы идем на север, некий квартет без четвертого игрока. Потом мы с Джоанной сходим в Эдинбурге, оставляя Бисти в одиночестве. Перед тем как мы холодно попрощались в Вейверли, она напускает на себя угнетенный вид и говорит: