После (СИ) - Шнайдер Анна. Страница 18

— Это ерунда, если знать подробности, как мы с вами. Но простые люди ничего не знают. Они знают только факты, напечатанные в газетах — попытка убить наследницу, двести шесть человек погибших, однако наследница жива. А может, Агаты там вообще не было, в том магмобиле? Или была, но все организовали так, чтобы девочка не погибла.

— И за каким… зачем мне это? — поинтересовался Арен, устало потерев занывшие виски. — Устраивать портальную ловушку в центре города, недалеко от музея, где собрались представители других стран… неужели кто-то в это верит?

— Конечно, — произнес Дайд сочувственно. — Еще как верят. Аристократия особенно, да и некоторые нетитулованные… которые без мозгов. Вспомните, что творилось на Дворцовой площади почти четыре месяца назад. Чтобы устрашить союзников Аарона, вы его испепелили на глазах у сотен людей. Что вам двести человек, если вы брата не пожалели?

— Аарон пытался меня убить. На глазах у сотен людей.

— Я не обвиняю вас, ваше величество. Я рассказываю вам легенду, которую используют наши заговорщики для того, чтобы хоть как-то обелить себя. Думающие люди, конечно, понимают, что правдой это быть не может, но далеко не все люди умеют думать. И они вполне способны поверить в то, что подобным образом вы пытаетесь заставить аристократию подчиниться вашим реформам.

— Я понял, Гектор. У тебя все?

— Да, ваше величество.

Поначалу Виктории казалось, что Силван Нест задал ей очень простой вопрос. Любит ли она мужа? Ну конечно же, да. Как тут можно сомневаться?

Но шли часы, и у Виктории возникало все больше сомнений насчет собственного ответа на этот вопрос. Не зря же психотерапевт его задал! Значит, есть какой-то подвох. Но какой?

— Анна, — сказала Виктория тихо, пока Алекс и Адель вместе рисовали на большом листе бумаги, окуная пальцы в краску, — как ты думаешь, я люблю Арена?

Сестра мужа посмотрела на нее с откровенным удивлением.

— Вик, я же эмпат. Или ты забыла?

— Я поэтому и спрашиваю.

Анна покачала головой.

— Нет, ты не любишь его, Вик. Ты любишь себя. И давай на этом закончим. Я не считаю, что вправе вмешиваться в ваши отношения. Поговори лучше с Ареном.

«Ты не любишь его. Ты любишь себя».

Эти слова обидно жглись изнутри — Виктории казалось, что они несправедливы. Она прекрасно помнила, как восемь лет назад, практически сразу после свадьбы, она стала боготворить мужа. Ей нравилось в Арене абсолютно все — его голос, улыбка, запах, большие и теплые ладони, нежные, но настойчивые губы… Все-все! Она ловила каждый его взгляд, и ей так хотелось, чтобы и он тоже восхищался ею.

Разве это была не любовь? Виктория никогда в жизни не испытывала подобных чувств. Ей очень хотелось быть рядом с Ареном постоянно, но она не смела мешать ему днем, когда он был занят. Но и вечером муж не всегда оставался с ней. Это очень обижало — Виктория мечтала о том, чтобы Арен ночевал с ней каждую ночь, но такое было редкостью. Почти всегда он уходил к себе, и Виктория ничего не говорила по этому поводу — боялась рассердить, опасалась, что муж потом вовсе перестанет приходить. А ей так нравилось, когда Арен ночевал с ней! Невообразимо нравилось. Она обожала прижиматься к нему, нюхать, целовать, трогать. Но еще слаще, чем ночь, было утро, когда муж ласкал ее, и в этой сонной неге Виктории казалось, что он действительно любит ее. Особенно когда Арен говорил, что она красивая.

Разве это была не любовь? Никто другой не был ей нужен, Виктория ни на кого не смотрела — ждала только мужа, но как же мало времени он ей уделял! Конечно, у Арена и не было больше, но ей все равно было мало!

Она очень хорошо помнила, когда именно поняла, что влюбилась. Нет, это случилось не во время помолвки — тогда они с Ареном виделись один-два раза в неделю, и это были слишком официальные встречи. Чаще всего он водил ее в театр или на концерты, пару раз — в ресторан, и Виктории все нравилось, но сильных чувств она не ощущала.

А потом была свадьба. И во время церемонии, и после, на дворцовом приеме, она ощущала поддержку Арена. Он во всем старался облегчить ее участь, и это было настолько заметно, что она даже растрогалась.

Но от страха перед первой брачной ночью ничего не спасало. Виктория прекрасно знала, что происходит в супружеской спальне, да и заставала пару раз отца с любовницами — ничего, кроме брезгливости, у нее этот процесс не вызывал. Она приходила в ужас, когда представляла, что ей скоро предстоит нечто подобное.

— Не бойся, — сказал Арен перед тем, как они отправились в ее спальню, — тебе не будет неприятно, я обещаю.

Она помнила, как смутилась в тот момент, осознав, что муж должен чувствовать ее страх.

— Будет больно, — прошептала Виктория, глядя на него с опаской.

— Это ненадолго, — улыбнулся Арен, и в этой улыбке не было ничего обидного — только ласковая теплота. — Пойдем.

В спальне у Виктории от страха начался озноб. Она стояла посреди своей комнаты, тогда еще совсем незнакомой, и тряслась так, что зубы стучали.

Арен молча обнял ее и поцеловал в макушку, как маленькую, и продолжал обнимать, согревая, пока она не перестала трястись.

— Может, не надо? — прошептала Виктория, и он засмеялся, но и смех этот обидным не был.

— Тебе будет хорошо, Вик. — Он вдруг сделал шаг ей за спину и начал расстегивать платье. — Стой, не двигайся.

Раз, два, три… десять крючков. Она ожидала, что Арен сразу снимет платье, но он не стал этого делать. Вместо этого он погладил ее по спине теплыми ладонями — медленно, тягуче, и от этих движений Виктории вдруг захотелось застонать.

Арен ласкал ее спину, плечи, шею — сначала только руками, но затем к ним присоединились и губы. И когда Виктория почувствовала первый поцелуй возле лопатки, она сдавленно охнула, задрожав, но уже не от страха. Ей захотелось, чтобы Арен прикоснулся не только к спине. Но даже говорить о таком было стыдно.

А он все медлил, все гладил и целовал, и с каждым движением, с каждым прикосновением Виктория ощущала, как быстрее колотится сердце, учащается дыхание, а внутри все сильнее и сильнее скручивается тугой и жаркий узел чего-то невероятно приятного.

Да, именно тогда все и началось. Той ночью, когда Арен, сам того не ведая, навсегда избавил Викторию от страха перед физической близостью. Она ведь так боялась! Но настал момент, когда она, не выдержав, прошептала:

— Еще… — и замолчала, не зная, как сказать о таком. Как объяснить, что хочет, чтобы он наконец снял с нее это дурацкое платье?

— Я чувствую, что тебе приятно, Вик, — произнес Арен, разворачивая ее лицом к себе. — Но раз ты просишь, сейчас будет еще приятнее.

Приятнее? Нет, это не то слово. Она просто горела от страсти и желания, пока он целовал и трогал ее, всю и везде, и не заметила никакой боли. Кровь была, и утром Виктория с изумлением рассматривала большое алое пятно на простыне. Судя по нему, ей должно было быть очень больно. Но ей не было!

— Ты убрал боль как-то… ментально? — спросила она Арена вечером следующего дня, и он покачал головой.

— Нет, Вик. Я просто хорошо тебя подготовил.

Она смутилась, и он засмеялся, этим смехом разрушив ее смущение.

Разве же это не любовь?.. Нет-нет, конечно, она очень любит Арена. И всегда любила.

Но почему, почему же тогда психотерапевт задал этот вопрос?

Попросив Хозяйственный комитет обеспечить ему связь на следующий день в девять утра, Арен перенесся к сестре. Она уже давно была в своих покоях, сидела на мягком бронзовом ковре и играла с Адель в куклы. Император поцеловал сначала племянницу, потом сестру, и сел рядом с ними.

— На, — сказала Адель, протянув ему одну из кукол — свою любимицу, светловолосую красавицу Анжелику. Правда, это имя Адель в свои год и четыре месяца выговорить не могла, называя куклу Икой. — Иай.

— Играю, — кивнул Арен и сделал вид, что ходит куклой по полу. Адель важно кивнула и отошла к игрушечным качелям, где сидели еще три куклы. Плюхнулась рядом и начала их качать, что-то напевая себе под нос.