Черные и белые(Повесть) - Плотниек Янис Адольфович. Страница 1

Янис Плотниек

ЧЕРНЫЕ И БЕЛЫЕ

Повесть

Я УБЕГАЮ ИЗ ГОРОДА

Воспоминания обычно сравнивают с давно прочитанной, взволновавшей тебя книгой. Многие ее страницы поблекли, герои и события позабылись, но они живут где-то в тайниках твоей памяти и до поры до времени молчат. Стоит, однако, неожиданно увидеть знакомое лицо или услышать старую песню, как вдруг теряешь покой, пытаясь воскресить в памяти давнопрошедшие события, друзей юности. И тогда долго ходишь сам не свой, мучительно вспоминая, где и когда ты видел раньше этого человека или слышал эту песню. Только в такие минуты не надо бродить по городу, иначе разгневаешь всех шоферов и регулировщиков уличного движения. Лучше всего взять рюкзак, затем, сосредоточив все свое внимание, добраться до вокзала, купить билет и ехать куда глаза глядят. Где-нибудь на сельских просторах ты сможешь спокойно ходить, думать, вспоминать, размахивать руками, разговаривая сам с собой, в полной уверенности, что не попадешь под колеса автомашины. Может быть, только какая-нибудь сердобольная старушка, поглядев на тебя, покачает головой и скажет:

— Бедняга, совсем свихнулся в городе…

То же самое случилось и со мной. Однажды утром, полусонный, я бежал на работу. Очень хотелось спать, так как я всю ночь трудился над очерком, то и дело глотая крепчайший черный кофе.

На углу улицы Кирова я чуть не сбил с ног моложавого на вид, но уже седого полковника. Буркнув что-то невнятное, что на языке нормального человека значило бы: «Извините, пожалуйста!», я собрался бежать дальше. Но военный улыбнулся, кивнул и… поздоровался со мной. Улыбка его показалась мне какой-то загадочной, где-то уже виденной, знакомой. Только потом, на работе, я припомнил, что по всей его левой щеке — от угла рта до виска — тянулся чуть заметный шрам. Эта встреча лишила меня покоя. Всю неделю, тщетно напрягая память, я пытался вспомнить этого человека. У меня было такое ощущение, будто я забыл сделать что-то очень важное или же обманул друзей, не выполнив какого-то своего обещания.

Нервы мои не выдержали. Я выпросил отпуск и исчез из города…

Через несколько дней я уже был на берегу реки Педедзе. Срезал длинный прут, прикрепил к нему леску, надел на нее поплавок и привязал крючок. Разбросав камни, собрал в старую немецкую каску червей. Выловив парочку пескарей, я вообразил себя заядлым рыболовом.

В селе Дауксты, где жили мои родители, я выпросил у седого столяра Юлия велосипед, оставшийся от сына, не вернувшегося с войны, и превратился в заправского туриста. Изъездил и исходил все большаки, все сельские дорожки и лесные тропки бывшего Малиенского края. Выловил нескольких окунишек и плотвичек в Ушурском озере и реке Лиеде, где, как всерьез утверждают бывалые рыболовы, водится даже форель. Побродил по берегам рек Тирзы и Азанды, покатался на лодке по Стамериенскому озеру… Но больше всего меня манила Педедзе. Голубая лента реки, с ее глубокими заливами или маленькими спокойными излучинами, послужила мне той дорогой, шагая вдоль которой я встретился со своей юностью. Роща могучих столетних дубов, державших на плечах густую шелестящую крышу листвы, казалась мне родным домом.

…В тот день я снова сидел на огромном, поросшем мохом камне. На поверхности тихого омута слегка покачивался поплавок. Легкий ветерок прорвался в заросшую деревьями долину реки и озорно морщил гладь Педедзе. Прищурив глаза, я долго глядел на серовато-коричневый ствол дуба, который рос на крутом берегу и, наверное не выдержав тяжести своей пышной кроны, свесился над омутом. Где-то за кустарником вдруг послышались звонкие голоса. На берег вышли три паренька. Не обратив на меня никакого внимания, они присели на камни, закинули удочки и умолкли. Я стал наблюдать за ними. Двое показались мне почему-то знакомыми, хотя я хорошо знал, что никогда раньше не видел их. Они были одеты в темные курточки с металлическими пуговицами. Ах вот оно что! Пуговицы!.. Блестящие пуговицы железнодорожников! Они-то и вернули меня в прошлое…

Я совсем забыл про свою удочку и про ребят, которые не спускали глаз с поплавков, покачивавшихся на сонной волне. В моей памяти всплыла далекая осень, промерзшая ухабистая дорога, вереница веселых возниц, криками и ударами плеток погонявших лошадей. Это были подвыпившие на базаре богатые крестьяне, которые, возвращаясь из города Гулбене, устроили конные соревнования. На обочине дороги, в синеватом пиджачке и отцовской ушанке, стоял мальчишка.

Когда разгоряченные кони скрылись за поворотом, он спокойно поправил висевший за спиной деревянный ранец с краюхой хлеба, жареным горохом, кусочком засохшего сыра и копченой бараньей грудинкой. В кармане, застегнутом булавкой, позвякивало несколько латов [1] — летний заработок маленького пастуха.

Почесав затылок, паренек уверенно, как взрослый, зашагал в сторону Гулбене.

Спешить некуда — воскресный вечер. Лишь бы к восьми часам добраться до дому, тогда хватит времени и выспаться. В понедельник утром уже надо в школу. Ведь пастуху и поспать-то некогда летом. А если не выспишься, заснешь на уроках.

Пецис — так звали паренька — задумчиво посмотрел на дорогу, покрытую гравием, и улыбнулся. Завтра долгожданная встреча с друзьями, которые и окрестили его Пецисом. Обычно, отвечая урок, каждое предложение он начинал словами: «Пе-ец… пецтам…» [2] Отсюда и пошла кличка. В классном журнале было записано другое, звучное имя — Янис Дзелзитис. Яниса уважали все ребята. Весной они выбрали его писарем своего отряда — полка черных. Однако выполнять эти обязанности ему помешали пастушьи дела…

Я все смотрел и смотрел в воды Педедзе. Мне казалось, что ее течение проносит мимо меня воспоминания прошлого. Как на экране кинотеатра, видел я «исторический» бой в нашем городском парке, когда потерпел позорное поражение полк белых — шайка головорезов Юрки Буллитиса, по прозвищу Репсис [3], вместе с полицейским Румбой. Потом я видел события, связанные с освобождением нашего разведчика Назитиса, попавшего в плен к вождю белых Репсису, «казнь» предателя Папуаса и…

— Эй, клюет! — закричали вдруг ребята.

И в самом деле — красно-желтый поплавок нырнул в омут под корни ольхи. Как говорят рыбаки, я сделал подсечку — и над водой описала дугу довольно солидная щука. Будь я настоящим рыбаком, я сказал бы — с доброе полено. Но я не умел правдоподобно рассказывать всякие рыбацкие истории. Да и счастье мое было мимолетным — королева речных глубин, сверкнув в воздухе, молнией ухнула в омут.

К вечеру солнце село на макушки дубов, а затем по могучим их ветвям постепенно скатилось вниз, в сторону моря. Ребята свернули удочки. Я свою, без крючка, — тоже. Подсчитали улов. Мальчишки поймали штук пятнадцать крупных окуней, я — три, и то величиной с большой палец.

На противоположном берегу, за дубами, медленно разгорался пионерский костер. Струйки синего дыма плыли над черемухами, которые местами росли почти у самой воды, оставив только узкую полоску песка и камней, где днем на солнышке грелись утки, лягушки и стрекозы.

Ребята, узнав, что я тоже когда-то учился в Гулбене, пригласили меня в свой лагерь. Из наших разговоров выяснилось, что воспитательницей у них Мара Даболиня, с которой я учился в одной школе. Отказаться было неудобно. К тому же я и не собирался делать этого, так как был рад впервые в своей жизни провести вечер в пионерском лагере.