Меньшой потешный(Историческая повесть из молодости Петра Великого) - Авенариус Василий Петрович. Страница 4

В самом деле, в отдалении, на деревянном мосту чрез Москву-реку, показался длиннейший торжественный поезд.

Впереди, во главе стремянного полка стрельцов, ехал дородный стрелецкий полковник, по временам гулко ударяя нагайкой по привязанному у седла его котелку-набату, чтобы попадавшиеся по пути пешеходы живей сторонились. Стройною цепью тянулись за ним, в своих однообразных зеленых кафтанах, во всеоружии, молодцы-стрельцы. Ярко играли золотые лучи солнца на светлых секирах; не менее ослепительно отражались они также в слюдяных оконцах следовавшей за стрельцами большой, позлащенной царевниной колымаги. Запряжена была колымага двенадцатью снежно-белыми «возниками» (упряжными конями). По бокам и позади ее бежали стольники-пажи, а по сторонам последних двигалась быстрым походным шагом ближайшая охрана царевны — рядовой стрелецкий полк в нарядных красных кафтанах, обращая колымагу правительницы как бы в огражденную со всех сторон подвижную крепостцу.

Но особенно роскошью и пестротою праздничных уборов поражали ехавшие за колымагой верхами бояре, окольничие, думные дворяне и думные дьяки. Опашни на них были из разноцветного шелку, у многих с золотыми узорчатыми вышивками; на князьях и боярах — высокие «горлатные» шапки (из меха с горла пушных зверей), на других придворных щеголях — плоскодонные мурмолки, опушенные соболем и усаженные жемчугом и самоцветными каменьями; седла у всех — бархатные либо сафьяновые, богато расшитые золотом, а вся конская сбруя разувешена светлыми цепочками, бляшками и бубенцами, — смотреть любо-дорого.

За мужской придворной свитой ехало опять несколько обыкновенных придворных карет, в шесть темно-серых или буланых «возников» каждая. В каретах этих следовали «верховые» боярыни, карлицы и мамы царевны.

Хвост кортежа замыкался цепью пеших стрельцов в походном вооружении: с мушкетами, бердышами и копьями.

Подобно другим, и молодой Петр всматривался в пышный поезд, и между бровей его проступила зловещая складка.

— Те же янычары, — пробормотал тут кто-то за его спиной по-немецки.

Петр быстро оглянулся и увидел Зоммера, задумчиво следившего за поездом, скрывавшимся за поворотом дороги.

— Кто? стрельцы-то наши? — с горечью переспросил Петр. — Да, истинная правда: янычары! Да что нам ждать их, господин капитан! Зарядите-ка сейчас ваши пушки.

— Зарядить недолго, — отозвался капитан: — по смею доложить вашему величеству с достодолжным решпектом и венерацией: благоверная царевна Софья недаром сравнивается современниками с вавилонской Семирамидой, с королевой английской Елисаветой…

— Да, государь, потерпи маленько! — просящим тоном вступился и учитель царский Зотов. — Неравно государыня-царевна наша осерчает, что ее не обождали.

— Да мы ей вперед отсалютуем! Сейчас же, капитан, извольте зарядить.

Зоммер не смел уже возражать. По знаку его, подначальные пушкари расторопно стали забивать заряды в дула пушек, после чего засветили фитили. Ближайший пушкарь собирался уже поднести фитиль к запалу своей пушки, когда Петр остановил его:

— Постой! дай-ка я сам…

Тут около него раздался пронзительный женский крик:

— Ай, нет, соколик, миленький мой! Побойся Бога…

Но царь-отрок вырвал уже фитиль из рук пушкаря и приложил огонь к запалу.

^{Царь-отрок приложил огонь к запалу.}

Впервые после сотни лет — со времен Грозного — с Воробьевых высот в ясное солнечное утро грянул над Москвою оглушительный пушечный удар. Гора под ногами толпившегося кругом народа словно дрогнула, заколебалась, а вырвавшийся из жерла пушки вместе с пламенем и относимый назад ветром дым окутал окружающих в легкое облако.

— Господи помилуй! Не убился ли, мой светик? — заверещал тот же бабий голос, и к молодому царю, вся бледная и трепетная от перепуга, с распростертыми руками, протеснилась толстая, разряженная Олена Спиридоновна.

Такая неуместная заботливость отставной кормилицы перед всем собравшимся людом отнюдь не могла быть приятна ее бывшему питомцу. Он гневно вспыхнул и ожег Спиридоновну почти ненавистным взглядом.

— Дура глупая! заряды-то ведь холостые. Ты как сюда попала? Вон!

Не проронив ни слова, ошеломленная женщина отшатнулась, а усердные стражники мигом подхватили ее под мышки и спровадили подалей с ясных очей царских. Для Петра, впрочем, ее будто уже и не существовало. С дрожащими еще губами, но с напускным спокойствием, он отнесся к стоявшему рядом с ним учителю своему Зотову:

— Ну, Никита Мосеич, теперь твой черед.

Один за другим выпалили из всех заряженных десяти орудий Зотов, Нестеров, Зоммер, а там и кое-кто из отроков-сверстников Петровых: молодых Нарышкиных, Головкиных, Стрешневых, князей Черкасских, Мещерских, Голицыных. Пушкари с банниками захлопотались около пушек, чтобы скорее очистить их для дальнейшей пальбы.

— Этакая одиночная канонада еще что! — самодовольно говорил по-немецки Симон Зоммер. — Вот как опять зарядим да выпалим разом: так тут-то, ваше величество, узнаете подлинную канонаду.

Но и одиночная «канонада» настолько рассеяла вспышку юного царя, что он с повеселевшим лицом окинул кругом безмолвствовавшую, как бы запуганную толпу приветливым взором и сказал почтенному огнестрельному мастеру во всеуслышанье, по-немецки же, несколько благодарственных слов.

— Надо малость хоть дать остыть орудиям, — отозвался Зоммер, и, чтобы несколько обуздать нетерпенье Петра до прибытия сестры, он стал объяснять ему новые приемы артиллерийской пальбы.

V

— Наконец-то! — проговорил Петр и задорно приосанился, когда наконец из-за кустов по дороге замелькали зеленые стрелецкие кафтаны и блестящие секиры.

Поезд остановился; стрельцы живыми шпалерами стали по сторонам дороги, а вышедшая из своей колымаги правительница, в сопровождении ближайших придворных чинов, не спеша направилась к месту «канонады».

Особенною красотою лица, или хотя бы миловидностью, царевна Софья Алексеевна никогда не выдавалась. В сентябре же минувшего года ей пошел уж 26-й год, и цветущая свежесть первой молодости на лице ее заметно поблекла. Наперекор обычаю того времени, она гнушалась румян, белил, сурьмы: восковая бледность щек и густая от природы, «соболиная» бровь вполне отвечали непреклонному нраву и суровой величавости, отпечатленным в ее благообразных вообще чертах, в ее задумчивых, строгих глазах. Свою белую поярковую шляпу, подбитую по приподнятым полям золотным «червчатым» атласом, украшенную жемчужным «снуром» (лентой) и кистями, она носила гордо, как царскую «корону» (венец), и нарочно, казалось, откинула с выразительного лица тончайшую, огненного цвета, тафту. Вместо бывшего в руках ее «солнечника» (зонтика), ей гораздо более, конечно, приличествовало держать царский скипетр и державу…

Так по крайней мере думалось Алексашке, который, подобно всем другим окружающим простым смертным, затаив дух, выжидал, чем-то разыграется встреча царственной орлицы с ее братцем-орленком.

— Ты стрелял уж тут без меня? — холодно и притворно-спокойно начала царевна Софья; чуть заметно только дернуло у нее густую бровь.

Отрок-брат ее вскинул на нее огневой, смелый взор.

— Стрелял, — отвечал он и прибавил с легкой усмешкой: — салютовал тебе!

Софья Алексеевна будто не заметила усмешки и продолжала с прежнею невозмутимостью:

— Гонец мой, стало быть, не оповестил тебя о моем приказе? Ты, князь Василий, не оставишь проучить ослушника! — обратилась она к своему ближайшему советнику, князю Василию Васильевичу Голицыну, красивому, видному мужчине, в высокой «горлатной» шапке, в темно-зеленой ферязи с бархатным откидным воротником и серебряными застежками.

Голицын молча поклонился и вполголоса отдал стоявшему позади него подначальному стольнику приказание озаботиться «батожьем».