Глушь (ЛП) - Ли Эдвард. Страница 25

Когда она повернулась, чтобы поплыть обратно к берегу, тяжелый мокрый мешок накинули ей на голову сзади и затянули шнурок.

Ткань поглотила крик.

Сильная рука сжала в замке ее шею. Атакующий греб к берегу, таща Патрицию за собой. Вторая мощная рука сжимала ее причинное место, будто оно было мячиком-антистрессом. Пальцы настойчиво стремились внутрь. Каждый раз, когда она пыталась вдохнуть и крикнуть, мешок лип к ее губам, так что получался только надсадный хрип. Ее лодыжки забились в иле, и она поняла, что они достигли берега.

Бац!

Удар твердого как камень кулака лишил ее сознания.

Тьма заполнила разум. Она умерла? Нет. Сознание понемногу начало возвращаться, и ужас вытеснила тошнота. Патриция открыла глаза, но не смогла ничего увидеть. Мешок с нее сняли, но глаза заклеили широкой полоской клейкой ленты. Она попыталась пошевелиться, запястья и лодыжки приподнялись... но только на пару сантиметров.

Она была связана.

Начали возвращаться чувства. Глаза были заклеены, но рот нет. Патриция глубоко вздохнула, приготовившись громко закричать.

Ладонь ударила ее по губам.

Что-то очень острое кольнуло шею.

— Чувствуешь?

Хриплый шепот.

— Это нож. Будешь шуметь, перережу горло. Поняла?

Тело горело, но она не могла пошевелиться. Паралич сковал каждую мышцу в теле, даже шею.

Кончик ножа уколол чуть сильнее.

Патриция с трудом кивнула.

— Если укусишь, отрежу язык и сиськи и оставлю их на пороге твоей мамаши. Усекла?

Патриция кивнула еще раз.

Липкая ладонь исчезла, но ее рот тут же накрыли слюнявые губы. Насильник, как назло, оказался страстным — хотел сначала поцеловать. Чужой язык впился в губы Патриции, пытаясь проникнуть в рот. Рефлекс заставил девушку зажмуриться, несмотря на повязку, а потом...

Сознание отключилось.

Дальнейшее было продиктовано защитным рефлексом. Еще несколько минут назад Патриции казалось, что за ней подглядывает луна, но теперь она сама обратилась вуайеристом и смотрела на себя как бы со стороны. Патриция разжала губы и позволила делать с собой все что угодно.

«Не борись с насильником», — прочла она однажды в женском журнале, поэтому приняла его язык. Привкус алкоголя и несвежее дыхание проникли в ее рот вместе со слюной. Затем насильник всосал ее язык, и она почувствовала щель.

У него не было двух передних зубов.

В конце концов отвратительный поцелуй закончился. Рот сместился к груди. Насильник всасывал соски Патриции в зазор между зубами и яростно охаживал их языком. Она чувствовала, что он голый, — горячее тело вдавливало ее в землю. Патриция отключилась, словно она не была частью всего этого.

Он больше не произнес ни слова.

Распятая на земле, она позволяла ему истязать себя, слюнявить живот. Соски гудели от яростных ласк его языка и оттого, что то и дело оказывались в щели между зубами. Через мгновение он уселся ей прямо на живот. Его мошонка легла горячим мешочком с пудингом на ее живот. Он мял ее грудь, будто хотел надоить молока. Было больно: Патриция подозревала, что останутся синяки. Его пальцы добрались до ее сосков, ущипнули, вцепились в них мертвой хваткой. Патриция извивалась под своим мучителем, когда он особенно сильно сдавливал ей соски, как будто вкручивал винты в стену.

Он изменил положение.

Все закончилось?

Глупый вопрос. Конечно, нет. Все только начиналось. Она все еще была привязана и только теперь поняла, как широко разведены ее ноги. Грубые ладони схватили ее за бедра, а рот...

О Боже!

Отвращение рухнуло на нее, как кирпичная стена под натиском жесточайшего ветра. Мерзкий язык напал на самую личную часть ее тела. Кончик прогулялся вокруг отверстия влагалища, стимулируя половые губы. У насильника был длинный язык, так как проникал он глубоко внутрь после каждого круга. Он делал это так долго — Патриция испугалась, что сойдет с ума или ее вырвет и она задохнется.

Патриция будто со стороны наблюдала за собственными мучениями. Возбуждение и отвращение смешались в ней, породив странный, отталкивающий коктейль.

Его губы скользнули выше. Рот настиг свою истинную цель: язык скользил назад и вперед, вверх и вниз, охаживал ее жесткими кругами. Время от времени насильник всасывал и оттягивал клитор через дырку в зубах. Жуткая пародия на минет.

Ощущения становились интенсивнее. Веревки натерли лодыжки и запястья, каждый мускул в ее теле начал сжиматься. Чувство, которое она раньше никогда не испытывала, ошпарило ее. Обжигающе горячо, но так приятно! Та часть сознания, что покинула ее тело в самом начале чудовищного акта, вернулась назад, и Патриция, неожиданно для себя, испытала оргазм.

Это все, что она помнила.

Патрицию нашли на восходе. Клейкую ленту она сорвала сама, оставив на ней часть бровей, и с ужасом увидела колышки и веревки, благодаря которым была распята. Внутри нее все сжалось, она чувствовала себя раздавленной. Патриция безмолвно и безучастно приняла куртку прохожего, выгуливавшего собаку, и смотрела в одну точку, пока не приехала полиция.

Разумеется, нападавший изнасиловал ее после оральной прелюдии, но она ничего не помнила. Она чувствовала, что девственность потеряна, хотя крови было мало и боль от первого в ее жизни проникновения в памяти так и не отразилась. Но она чувствовала сперму внутри себя, как дьявольскую, разъедающую душу слизь. Разум цепенел от нескончаемого отвращения. Даже если бы на нее испражнились, она бы вряд ли почувствовала себя более грязной. Хуже всего была жалость во взглядах людей, которые нашли ее. Как будто она превратилась в инвалида, неспособного ухаживать за собой.

— Бедная девочка, — пожалела женщина.

— Убить бы больное животное, которое сделало это, — сказал мужчина.

Патриция едва соображала, где находится. В конце концов прибыл молодой шериф Саттер и отвез ее домой. Мать и Джуди были в ужасе, сестра расплакалась, когда узнала, что случилось. Шериф Саттер был очень внимателен, аккуратно провел осмотр и допрос. В те дни не было ДНК-профилирования, найти нападающего было невозможно, единственное, что могли сделать врачи, — взять вагинальный мазок, чтобы проверить, не заразил ли насильник девушку. И Патриция полагала — даже сейчас, спустя два десятилетия, — что если и было что-то более отвратительное, чем само изнасилование, так это реакция отца, когда он узнал подробности.

— Купаться нагишом! — ревел он с красным лицом, когда вернулся домой после работы. — Шлялась без одежды, как обычная шлюха! Жизнь и так тяжела, а моя дочь вдобавок еще и опозорила семью. Мы теперь выглядим как мусор! — Он ударил ее по лицу. — Почему ты позволила этому произойти?

Слова ранили больше, чем пощечина. Патриции казалось, что в нее выстрелили из пистолета. Слезы наполнили глаза, и когда она обратилась к матери за поддержкой, та встретила ее с каменным лицом.

«Так давно, — подумала Патриция, глядя на плакат. — Я почти все забыла, пока не вернулась сюда».

Хватит.

Она стряхнула зарождающееся отчаяние и сосредоточилась на пакете, который дал ей шериф Саттер.

«Думаю, стол сойдет за надежное место», — решила она и засунула пакет в нижний ящик. После воспоминаний об отце и поле Боуэна, Патриция поспешила покинуть тесную комнату, но, прежде чем выйти, она приняла неожиданное решение.

Она сорвала плакат со стены и скомкала его. Это не принесло успокоения, но все равно лучше, чем ничего. Патриция уже собиралась бросить плакат в корзину около стола, как вдруг что-то привлекло ее внимание.

Что-то внутри.

Конверт и смятое письмо.

Возможно, будь в корзине что-то еще, Патриция и не заметила бы их.

Она вытащила конверт и письмо, расправила...

Конверт был адресован Дуэйну и подписан вручную. Обратный адрес не был указан; на почтовой марке стояла дата за день до смерти Дуэйна. Рекламу никто бы не стал подписывать вручную, но, очевидно, Дуэйн открыл конверт, прочел письмо и тут же все выбросил.

Любопытство клюнуло ее под лопатку, хотя она и не поняла почему. Обычно ее не интересовали личные дела других людей.