Посреди серой мглы (ЛП) - Шепетис Рута. Страница 17

Я подумала о папке в руках командира.

— А что тебе за это обещали? — спросил Йонас.

— Я для них переводить не буду, — сказала мама. — Я отказалась. Ещё они просили слушать, что говорят люди, и докладывать командиру.

— Стучать? — произнёс Йонас.

— Да.

— Они хотели, чтобы ты за всеми следила и докладывала им? — спросила я.

Мама кивнула.

— В случае моего согласия они обещали особенные условия.

— Свиньи! — выкрикнула я.

— Лина! Тише, — сказала мама.

— И они думали, что ты будешь помогать им после того, что они с нами сделали? — спросила я.

— Но, мама, может, тебе нужны особенные условия, — озабоченно сказал Йонас.

— Словно они сдержат своё слово! — резко произнесла я. — Они те ещё лгуны, Йонас. Ничего они никому не дадут.

— Йонас. — Мама гладила моего братика по лицу. — Я не могу им верить. Сталин сказал энкавэдэшникам, что литовцы — враги. Командир и все охранники смотрят на нас, как на людей второго сорта. Ты это понимаешь?

— Я уже слышал это от Андрюса, — ответил Йонас.

— Андрюс очень умный мальчик. Нам нужно поговорить, — сказала мама. И тут же обратилась ко мне: — Пожалуйста, Лина, аккуратнее с тем, что ты пишешь и рисуешь.

Порывшись в чемоданах, мы нашли то, что при необходимости можно было бы продать. Я взглянула на свои «Посмертные записки Пиквикского клуба». Страницы из шестой по одиннадцатую вырваны. На двенадцатой — грязное пятно.

Достав фотографию в позолоченной рамке, я залюбовалась папиным лицом. Интересно, где ещё носовые платки. Мне хотелось отправить ещё одну весточку.

— Костас! — сказала мама, заглянув мне через плечо.

Я передала ей фотографию. Мама ласково провела пальцем по папиному и бабушкиному лицам.

— Какая ты молодец, что взяла её. Ты и представить себе не можешь, как она меня поддерживает. Береги её, пожалуйста.

Я открыла свой блокнот, который тогда смогла взять. «Четырнадцатое июня тысяча девятьсот сорок первого года. Милая Йоанна…» — одиноко расположилось на первой странице начало без конца. Я написала эти слова почти два месяца назад, в тот вечер, когда нас забрали. Где теперь Йоанна, где остальные наши родственники? Что бы я написала теперь в этом письме? Рассказала бы я, что энкавэдэшники загнали нас в вагоны для скота и держали взаперти шесть недель почти без еды и воды? Написала бы я, что они хотели сделать из мамы шпионку? А о младенце в вагоне, о том, как застрелили Ону? Я слышала голос мамы, который предостерегал меня, напоминал об осторожности, однако рука двигалась сама по себе.

31

Алтайка вернулась и засуетилась. Поставила горшок в печку. Мы смотрели, как хозяйка сварила две картофелины и съела их с кусочками хлеба.

— Мама, — сказал Йонас, — а нам сегодня будет картофель?

Когда мы спросили у хозяйки, та ответила, мол, идите и заработайте.

— Если бы ты работала на НКВД, мам, тебе бы дали кушать? — спросил Йонас.

— Нет, мой хороший. Они бы кормили нас пустыми обещаниями, — ответила мама. — А это ещё хуже, чем пустой желудок.

Мама заплатила алтайке за одну картофелину, а после и за право её сварить. Это была какая-то бессмыслица.

— А сколько у нас осталось денег? — спросила я.

— Та почти нисколько, — ответила мама.

Мы попытались уснуть, прижавшись к маме на голых досках. Баба храпела на своей соломе. Её кислое дыхание заполняло маленькое помещение. Родилась ли она в Сибири? Знакома ли ей другая жизнь? Я стала смотреть в темноту и представлять, что рисую по её чёрному полотну.

— Открой-ка, милая!

— Не могу, я очень волнуюсь, — сказала я маме.

— Она ждала, когда ты придёшь, — сказала мама папе. — Уже несколько часов держит этот конверт.

— Открывай, Лина! — говорил и Йонас.

— А что, если меня не взяли? — спросила я, сжимая конверт у вспотевших пальцах.

— Значит, возьмут в следующем году, — заверяла мама.

— Пока конверт заклеен, мы не узнаем наверняка, — добавил папа.

— Открывай! — Йонас вручил мне нож для бумаг.

Я провела серебряным лезвием по складке на обратной стороне конверта. С тех пор как госпожа Пранас отправила мою заявку, я о ней только и думала. Учиться с лучшими художниками Европы. Какая возможность! Открыв верх конверта, я достала сложенный вдвое листик. Быстро пробежала глазами по тому, что было там напечатано.

«Уважаемая госпожа Вилкас, мы благодарим Вас за поданную Вами заявку на летнюю программу с изобразительных искусств. Отправленные работы производят сильное впечатление. С превеликим удовольствием мы предлагаем Вам место в нашей…»

— Да! Меня приняли! — закричала я.

— Я знал! — сказал папа.

— Поздравляю, Лина! — обнял меня Йонас.

— Мне аж не терпится написать об этом Йоанне, — сказала я.

— Отлично, милая! — подала голос мама. — Это нужно отметить.

— У нас есть торт! — сказал Йонас.

— Ну, я не сомневалась в том, что мы будем это отмечать, — подмигнула мама.

Папа сиял.

— Ты моя хорошая, у тебя Божий дар, — говорил он, взяв меня за руки. — У тебя впереди столько всего замечательного, Лина!

Услышав шорох, я оглянулась. Алтайка, кряхтя, побрела в угол и принялась мочиться в банку.

32

Ещё даже не рассвело, как до нас донёсся крик энкавэдэшников. Нам велели выйти из дома и выстроиться в шеренгу. Мы поспешили присоединиться к другим. Мой русский словарный запас пополнялся. Помимо «давай», я выучила ещё некоторые важные слова: «нет», «свинья» и, конечно же, «фашист». Госпожа Грибас и Ворчливая уже были на улице. Госпожа Римас помахала маме. Я искала Андрюса и его мать. Однако их там не было. Как и Лысого.

Командир прошёлся туда-сюда перед шеренгой, пожёвывая зубочистку. Глядя на нас, он что-то говорил другим энкавэдэшникам.

— Елена, о чём речь? — спросила госпожа Римас.

— Нас делят на бригады для работы, — объяснила мама.

Командир подошёл к маме и что-то крикнул ей в лицо. Вытащил из линии маму, госпожу Римас и Ворчливую. Молодой белокурый мужчина вытащил и меня и подтолкнул к маме. Он стал делить остальных людей. Йонас оказался в одной группе с двумя пожилыми женщинами.

— Давай. — Белокурый энкавэдэшник дал маме какой-то узелок из куска брезента и повёл нас прочь.

— Встретимся в доме! — прокричала мама Йонасу.

Как нам это удастся? Мы с мамой и до здания НКВД дороги не помнили. Нам Йонас показывал, куда идти. Наверняка ведь заблудимся.

Желудок переворачивался от голода. Ноги едва слушались. Мама и госпожа Римас шёпотом переговаривались по-литовски за спиной белокурого охранника. Через несколько километров мы оказались на какой-то поляне в лесу. Энкавэдэшник забрал у мамы брезент и кинул на землю, при этом что-то скомандовав.

— Он говорит копать, — объяснила мама.

— Копать? Где копать? — спросила госпожа Римас.

— Наверное, здесь, — сказала мама. — Он говорит, если хотим есть, то нужно копать. Наши продукты будут зависеть от того, сколько мы будем копать.

— А чем копать? — спросила я.

Мама спросила у белокурого мужчины. Тот пнул ногой завязанный брезент.

Развернув его, мама нашла там несколько ржавых лопат — такими работают на клумбах. Рукояток у них не было.

Мама что-то сказала охраннику, на что тот раздражённо рявкнул «Давай!» и начал носками ботинок бодать лопаты нам на ноги.

— Ну-ка разойдитесь, — сказала Ворчливая. — Я этим займусь. Мне и моим девочкам нужно кушать!

Она стала раком и начала копошиться в земле маленькой лопатой. Мы все последовали её примеру. Охранник сидел под деревом, следил за нами и курил.

— А где картофель или свекла? — спросила я у мамы.

— Ну, похоже, они меня наказывают, — сказала мама.