Добро из зла (СИ) - "Терран". Страница 4

— Бессмертный воин, посланный Богом-Создателем, чтобы убедится в крепости духа рода человеческого, — осторожно сказал Вален, просто для того, чтобы что-то ответить. — Он живет под личиной Охотника, сражаясь с порождениями Бога-Разрушителя, и оценивает нас — всех в целом и каждого по отдельности. Если он посчитает Человечество достойным — то в час последней битвы поведет нас за собой: тогда мы победим и станем свободны от Гримм. Если мы разочаруем его — он оставит нас своей Судьбе.

— Какой пацан может не любить эту легенду? — продолжая ухмыляться, сказал Браун. — У него было такое забавное лицо, когда я назвал твоего брата своим любимым сказочным персонажем.

«Он даже это ему рассказал?!»

— Озпин погиб в сражении за Бикон, — хмуро ответил Вален. — Да и братом моим быть перестал в тот день, когда его место занял… заняло ЭТО.

— Насколько я успел узнать директора, он любил строить планы — у него был один даже на случай собственной смерти. Уверен, ты тоже получил какую-то весточку.

— Я оказывал некоторые услуги Озпину в обмен на то, чтобы Вейл закрывал глаза на наше существование — Охотники даже помогали нам пару раз, во время вспышек активности Гримм. Но сейчас, после Падения Бикона, Королевству и без того не будет до нас никакого дела, а все Охотники будут заняты лишь тем, чтобы не дать Вейл развалиться окончательно.

— Но они все еще Охотники, — заметил Браун. — Лучшие воины в мире, самая большая сила в Ремнанте.

Вален отметил про себя это «они». Не «мы». Хоть в этом он не ошибся…

— Чего ты хочешь? — прямо спросил он.

— Немногое — просто чтобы никто не сдал нас, если не спросят. Не удивлюсь, если мы уже в списках «найти и захватить» или, того круче, «уничтожить» — даже награда, может быть, назначена.

— Я здесь, конечно, главный, но не могу отвечать за всех, — покачал головой Вален. — У нас не принято трепать языком и якшаться с копами, но если награда будет достаточно велика — кто-нибудь может и соблазниться.

— Ну так скажи всем, что тебе удалось узнать, что я направляюсь… ну, скажем, в Атлас.

— Посмотрим, что я могу сделать, — кивнул староста.

В конце концов, какая разница — и так было ясно, что долго пришельцы на Станции не задержатся, отправившись дальше с первым же судном, прорвавшимся сквозь метель.

— Тебе придется что-то придумать, Вален, — тихо сказал Браун. — И убедить меня в том, что это сработает.

Фавн подался вперед, ловя взгляд толстяка.

— С моей точки зрения деревня, вымершая по неизвестным причинам, лучше, чем враги, идущие по следу и точно знающие, что я прошел здесь.

Вален вздрогнул. Он привык к угрозам — контрабандисты, основные посетители Станции, торговаться иначе просто не умели: они кричали, потрясали оружием и изо всех сил пытались показать, какие они сильные и опасные. Браун не пользовался ни одним из этих приемов, но то спокойное жестокое равнодушие, с которым он озвучил свою угрозу, выражение карих глаз — почти скучающее, будто он говорил о погоде, а не убийстве десятков людей, пугало намного сильнее. А еще, стоило фавну наклониться чуть ниже, из-за отворота куртки показался краешек стальной бело-красной маски, похожей на маски Гримм — знак сумасшедших террористов, разрушивших Вейл, Белого Клыка.

— Как Озпин вообще связан с Белым Клыком?! — выдохнул он.

Он не виделся со своим братом уже очень давно — фактически, с того дня, три десятка лет назад, когда… ЭТО захватило его тело и разум, забрало от семьи, заставив отправиться в далекое и опасное путешествие из Темных Земель в Вейл. Какое-то время маленький Оззи еще пытался поддерживать связь, писать письма… но однажды перестал. А потом на Станцию заявилась команда его Охотников и сделало предложение, от которого невозможно было отказаться — директор так и не почтил его своим присутствием.

— Это долгая история, — покачал головой Браун. — И тебе будет лучше ее не знать. Не думаю, что буря продлиться дольше пары дней — к тому времени мне нужен план, и он должен быть убедителен, Вален. Озпин мертв, он больше не защитит тебя — не от меня, во всяком случае.

Пару секунд Вален молчал, а потом тихо спросил, глядя в сторону:

— Как он погиб?

Конечно, он читал об этом — в первой после вторжения Гримм газете Озпину был посвящен громадный некролог, восхваляющий одного из самых сильных воинов мира, директора Бикона — лучшей академии Охотников в Ремнанте.

Но он прекрасно знал, сколь много лжи несет в себе «официальная правда» и должен был знать точно.

— Озпин погиб как Охотник, — ответил Браун.

Это был самый исчерпывающий ответ, какой только мог дать фавн. Его младший брат, маленький Оззи, пал в бою с чудовищами, защищая других — только так и умирали истинные Охотники.

Поддавшись внезапно нахлынувшей скорби, староста прикрыл глаза. Из памяти всплыл образ брата — в тот день, когда они виделись в последний раз.

Поправляя на спине большой походный рюкзак, Оззи сказал Валену: «Я теперь так много могу и знаю, Вал… Так много… ты себе и представить не можешь. Если сейчас я начну рассказывать тебе обо всем, то мы успеем состариться и умрем, не договорив и до середины. Я просто не могу остаться здесь — я должен продолжить то, что начали другие».

И он ушел. Да и как мог легендарный, сказочный Вечный поступить иначе, променять клятву хранить человечество, до тех пор, пока солнце встает на востоке, а заходит на западе, на жизнь в забытой всеми деревеньке, занятой обслуживанием преступников? Оззи клялся, что ЭТО, поселившееся в душе, не изменит его, что навсегда останется его младшим братом…

Разумеется, он соврал. Вечный не может быть чьим-то братом.

В себя его привел тихий голос Брауна:

— Сочувствую. Я тоже потерял в том бою брата.

Открыв глаза, Вален действительно увидел неподдельное сочувствие в глазах медведя… и оттого его угроза казалась еще страшнее. Что за человек может искренне сочувствовать чужой утрате, намереваясь убить?..

— Он тоже был Охотником?

Фавн опустил взгляд на протез, мгновение рассматривал глубокую зарубку, оставленную на металле чьим-то клинком… и, с еле слышным шорохом механизмов, крепко сжал кулак.

— Нет. Он был террористом, — сказал он, проведя левой ладонью по лицу, будто пытаясь что-то стереть. — Я убил его сам.

…Видимо, такой человек, который однажды убил собственного брата.

— А я думал, у меня сложные отношения с семьей, — криво ухмыльнулся Вален.

Тяжелую тишину прервал тихий голос Сары:

— Отец…

Дочка, настороженно косясь на фавна, поставила на стол перед ними крохотный кулек с лекарствами, запрошенными чужаком: снотворное и легкие антидепрессанты, черную краску для волос, а сверху положила тонкую трость, блестящую свеженьким лаком поверх желтой краски; от нижнего конца к ручке поднимались ярко-алые языки пламени. Лекарства, разумеется, были для спутницы Брауна, которая так и не вышла ни разу из комнаты за все эти четыре дня — сам фавн не производил впечатления человека, которому нужны все эти искусственные подпорки.

Протянув руку, чужак схватил трость, покрутил в руках… и улыбнулся — открыто и радостно, со странной нежностью, казавшейся чужеродной на этом грубом лице.

— Ей понравится! — кивнул он и, небрежно сунув пакетик с таблетками в карман куртки, поднялся на ноги. — Добавь к счету. И не забывай — мне нужен рабочий план, Вален.

— План ему нужен… — проворчал староста себе под нос, провожая взглядом широкую спину фавна.

Его Стражи ясно обозначили — в прямом бою чужаков не одолеть, Браун убьет всех, если захочет. Оставалась возможность попробовать яд или старый добрый кинжал в спину — даже Охотники должны сначала активировать ауру, чтобы она защитила от удара. Вот только ничто из этого не гарантировало победу — Озпин никогда бы не сделал ставку на слабаков и глупцов. В случае неудачи…

Вален привык считать, что разбирается в людях, но трижды ошибся в Морроне Брауне. Он решил, что фавн — просто террорист и преступник, однако тот сумел заинтересовать Вечного. Маска Белого Клыка, эти пустые глаза убийцы, угроза, произнесенная со спокойной жестокостью человека, готового исполнить ее в любую секунду, казалось, лишь подтверждали первое впечатление… если бы не сочувствие о смерти брата, не боль, на мгновение исказившая лицо при воспоминании о смерти его собственного и не искренняя радость при мысли о том, что новая трость, должно быть, понравится девчонке, которую он привел с собой.