Роза Галилеи - Шенбрунн-Амор Мария. Страница 18

— Конечно, если кто-то упорно приносит их в этот мир, значит, им следует всячески помогать! Я даже втайне не ропщу на все эти налоги на их содержание. Ради Бога, мы цивилизованное общество, пусть им будут самые удобные парковки, милосердие и специальные методики, но нам-то собственный умственно отсталый зачем?

Ему-то уж точно не нужен. А ей? Таким беднягам Аня всегда любезно уступала очередь, приветливо улыбалась, натыкаясь на них в раздевалке бассейна, терпеливо сидела рядом с несчастными, даже если они дергались или вскрикивали. То, что тут таких детей называли «особышами» и прочими эвфемизмами, что ради них существовали армии психологов, специальные учебные заведения и бесконечные общества помощи инвалидам и поддержки родителям, конечно, не делало такое дитя желанным. Чижик должен был все поправить между ними! А что теперь? Всю оставшуюся жизнь вытирать идиоту слюни и учить его застегивать ширинку? А когда родителей не станет, свет не без добрых людей, найдутся другие нести эту обузу? И все же называть ее плод абстрактной идеей и комком испорченных клеток Джон не имел права. Он не имел права обесценивать значение Чижика для нее.

Дома бесцельно переходила из «семейной» комнаты — что за издевательское название? — в гостиную, из столовой в библиотеку. Извела на сопли и слезы пачку салфеток. Джон устроился на стуле у кухонного бара и следил за ней. Даже пальто не снял. Ему явно не терпелось свалить, но он честно пытался сначала успокоить жену. Как халтурщик-штукатур, поспешно закрашивал изъяны равнодушия мазками ласковых уговоров:

— Анья, ну пожалуйста, не расстраивайся прежде времени. Пожалуйста, не плачь. В конце концов, в самом худшем варианте… Это уже было, и мы это пережили. Все будет хорошо.

Хорошо — это как? Когда последний раз им было по-настоящему хорошо друг с другом? Почему он не сказал: «У нас еще непременно будет здоровый ребенок» или: «Что бы ни случилось, мы останемся вместе»? Ну конечно, для него все, что стрясется с ней дальше, — абстрактная идея. Это не внутри него, он-то всегда сможет иметь нормальных, здоровых, красивых детей от кого угодно, хоть от того же маркетинга. А ее негодного ребенка ему не надо. Поэтому любые его советы и предупреждения только бесили.

— Ты иди, Джон, что толку тут сидеть? Все равно до завтра ничего не узнаем. Я буду в порядке.

С облегченьем клюнул в висок и упорхнул. Когда явился вечером, выпестованная за одинокий день обида уже торчала в Анином горле колючим, ядовитым кактусом.

— А вдруг это мой последний шанс?

— Последний шанс на что? Исковеркать твою и мою жизнь? Давай не будем сходить с ума. Поверь, мне тоже нелегко, но надо ждать результатов.

— Но если результат будет плохой?

— Вот тогда и будем думать. Я отказываюсь решать практически гипотетические проблемы.

Всю ночь она не спала, пережевывала жвачку своих тревог и опасений: даже не пообещал, что они будут продолжать пытаться, что у них еще родится здоровый ребенок, самый лучший в мире малыш! Нет, посчитал излишним обманывать. Уверен, что достаточно просто приказать, уговорить, убедить.

Проваливаясь в сон, невольно уплыла в привычные видения: вот они с Джоном идут по улице, малыш семенит между ними, каждый из них зажал в руке крохотную ладошку, а дойдя до очередной лужи, переглядываются, дружно поднимают карапуза в воздух, переносят через опрокинутое небо, и он пузырится громкими счастливыми возгласами. А вот они сидят рядышком на неудобных крохотных детсадовских стульчиках, умиляясь перепачканной в шоколаде милой мордашке в скособоченной бумажной короне именинника. Почему бы и нет? Почему она должна отказаться от всего этого? Разве такой ребенок не может обернуться нежданным благословением? Сблизить их с Джоном, не оставить места ничему и никому чужому? Принести любовь, сделать Аню нужной? Они смогут поддерживать друг друга, в жизни появится общая цель. Вряд ли синдром Дауна мешает любить зоопарк.

Когда проснулась, дом был пуст. За окном по двору напротив гонялись за псом соседские дети, мальчик и девочка, смеялись и кричали. Стекло было мутным, пора мыть окна. Детям хорошо расти с собакой. Раньше Джон не соглашался даже на кошку, у него на все живое обнаруживалась какая-нибудь аллергия, но ребенок с особыми потребностями менял дело.

Скоро выпадет снег, сад станет белым и мертвым. В преддверии зимы всегда казалось, что ее не пережить. Пора переставить термостат, он с весны стоит на программе «охлаждение», но охладилось уже так, что утром из-под одеяла не вылезешь. До сих пор ради одной Ани было глупо топить дни напролет весь огромный домище, но только от нее зависело, чтобы следующей зимой в доме стало тепло. Заслонки в трубах не забыть развернуть, направить теплый воздух в нижний этаж. Заодно и фильтры поменять. Трубочистов вызвать. Лучше хлопотать, чем биться головой о стену.

Конечно, ей с Джоном все годы приходилось непросто. Но русско-американским парам часто трудно притереться друг к другу. Многие русские жены разочаровывались в американских мужьях и разводились. Но некоторые, то ли везунчики, то ли легкие люди, сживались. Например, Маринка: приехала с двумя дочками, открыла ателье и вполне счастлива со своим компьютерщиком. Муж Лины был процветающим дилером подержанных машин, глупо было бы такого бросить. Татьяна с бедолагой адвокатом семь лет прожила душа в душу, хоть он и тратил все свое время и силы на защиту неимущих иммигрантов. А когда заболел, Таня преданно за ним ухаживала и до сих пор цветы на его могилу носит. Видимо, хороший был человек, даже улицу в его честь переименовали. И все же остальным русским женам пришлось легче, чем Ане, потому что все они по приезде в Америку шли работать или учиться. На ассистентку зубного врача, риелтора для русского сектора, физиотерапевта, медсестру, программиста — хоть Санта-Клаусом на елке. А Аня как-то попала впросак. Приобретение иной профессии казалось предательством своего призвания — музыки. Она хотела только играть, не важно где — на благотворительных вечерах, на школьных утренниках, в детских садиках, у черта на куличках, безотказно, бесплатно. Хотела учить музыке детей. Доходы от уроков оказались чепуховыми, но зарплата Джона впервые в жизни позволяла не думать о деньгах. Здесь, в Америке, не принято попрекать жен деньгами или выделять им бюджет на хозяйство. У Ани с самого начала появилась собственная кредитная карточка, свободный доступ к общему банковскому счету. Джон с утра до ночи пропадал в своей фирме, и она нашла себе занятия: спортклуб, самоучитель английского, ученики. А главное — впереди, год за годом, как оазис, маячил мираж материнства. Постепенно Аня растворилась в их огромном доме, в образцовом хозяйстве, в непрестанных ремонтах, в оранжерее, садовых посадках, прополках, поливках. Все ради дома, ради семьи. В результате за четыре года жизни в Америке появились лишь рекорды неоплачиваемого домашнего труда и несколько учеников, фальшивящих в «Für Elise». Возможно, Чижик — это ее последняя возможность изменить свою жизнь. Джон не имеет права решить за нее, а потом бросить.

К звонку врача она все же оказалась не готова. Результат амниоцентеза ударил под дых. Даун. Мальчик. Сын. Как только смогла снова дышать, вызвонила Джона. Он явился через сто мучительных лет, по окончании совещания. Долго переобувался, бережно развесил на плечиках пальто — кашемировое! Пристроился напротив на самом краешке сиденья, в любой момент готовый воспарить, постно вздохнул.

Конечно, он не был бессердечным, он сочувствовал, но так, как сочувствуют смертельно заболевшему человеку. Хворый помрет, а сочувствующий останется жить с невольным, постыдным облегчением, что это стряслось не с ним. Нет, это стряслось с ним точно в той же мере, что и с ней.

— Джон, может, это судьба? Испытание? Мы справимся вместе.

Секунду смотрел на нее, ошеломленный, потом полез в бар, налил полный стакан коньяка. Коньяк в середине дня! Во всяком случае, сваливать от домашних пакостей обратно в офис он больше не спешил.