Узел (СИ) - Сергеева Оксана Михайловна. Страница 17

Никита смеется, снова принимаясь за еду:

— Прямо сейчас?

— Нет, после ужина, — усмехаюсь.

— Кстати, я почти уверен, что, если ты бросишь Филю, он опустится на самое дно жизни.

— С чего ради? После развода не опустился. Развелся, оставил все жене и начал жить заново.

— Так себе достижение. То жена, а то ты. Когда ты его бросишь, он гарантированно сопьется.

Теперь я иду в наступление:

— Сам не лучше. Встречаешься с этой глупой Сашенькой.

— Почему глупой? Ты ее ни разу не видела.

— Была б умная, давно б тебя женила на себе. А так, всего лишь удобная девочка, не отрицай.

— Дело не в удобстве.

— А в чем?

— Просто она похожа на тебя.

Я не ожидала этого услышать. Не знаю, что сказать. Что тут скажешь? В голове ураган мыслей, а в горло теперь кусок не лезет.

— До тебя ей, конечно, еще далеко, — с улыбкой рассуждает он, — она не умеет так виртуозно манипулировать людьми, ее прямота — это, скорее, истеричность, чем смелость или воля. Она и до двадцатилетней тебя пока не дотягивает… но у нее есть все задатки.

— Боже, Леднёв… Мой милый, любимый Леднёв. Только ты умеешь делать такие комплименты. Весьма сомнительные, но о-о-очень приятные. Спасибо.

— Любимый? — приподнимает бровь.

— Почему нет? Я любила тебя, и ты это знаешь, — чуть резче, чем стоило бы, говорю я.

— Климова, — вновь смеется он, — в твою любовь я верю примерно как в Деда Мороза: вроде и подарки сам покупаю, а чуда все равно хочется.

— А ты меня любил? — Эти слова вырываются у меня неожиданно.

Знаю, что любил. Тогда он мне говорил об этом. Но мне хочется услышать это сейчас. Не от юноши — от мужчины. От этого мужчины. Что тогда он меня любил.

— Любил, скажи? — хватаю его за руку и вздрагиваю от того, какая она горячая.

Серо-зеленые глаза Никиты вспыхивают ярким глубинным светом, пальцы вздрагивают в моей руке. Показалось, что Леднёв сейчас встанет и уйдет.

— Не надо. Молчи. — Впиваюсь в его ладонь, чтобы не ускользнула, и отпускаю, лишь когда та расслабляется.

Никита немного отстраняется от стола, плотнее прижимая спину к креслу и притягивая к себе локти. Словно отдаляясь от меня.

— Настя, хочешь вина?

Предложение выпить вина — последнее, что можно ожидать от него, но я бы согласилась, даже если бы он сказал: «Настя, хочешь яду?».

— Хочу. Ты же знаешь, нам нельзя пить вместе. Мы можем совершить какую-нибудь глупость, о которой потом будем очень жалеть.

— Мы уже взрослые, — усмехается он. — Может быть, есть шанс не жалеть?

— Это вряд ли. Давай белого.

— Давай.

Закинул этого придурка в кусты — и все дела…

Сволочь… Руки…

— Леднёв, пусти! Мне больно, — не сдаюсь напору, чувствуя, как взвинчивает Никиту моя неприступность.

— А ты не дергайся, тогда больно не будет.

— Ты меня уже так достал, что я видеть тебя не могу, — еле выталкиваю из себя слова, потому что Леднёв привлекает меня к себе и обхватывает так, что я не могу даже вздохнуть. Ни вздохнуть, ни оттолкнуть, и это даже не объятие, я будто в узел скручена — любая попытка освободиться доставляет реальную боль.

— Климова, заткнись. У нас перемирие. Замолчи. Просто закрой рот.

Он целует меня, и я уже себе не принадлежу. Понятно, почему Никита не отстает. Едва он касается меня, все злые слова превращаются в пепел, тело отвечает ему, а сопротивление тает, как первый снег.

Леднёв все это понимает и чувствует.

— Знаешь, что меня бесит больше всего? Что ты врешь. Мне. Себе. Про нас, — рычит он. Злится.

Перемирие — это еще не конец войны.

Я буду не я, если позволю за раз сломить себя. Или сломать. Несмотря на то, что порядком устала от постоянных нападок.

— А меня больше всего бесит, что ты действуешь силой! Ты тупо принуждаешь меня быть с тобой! Берешь напором! И все! Я же девушка! Хоть бы цветочки принес, поухаживал за мной, что ли…

— Перестань на меня гавкать — будут тебе цветочки, — угрюмо парирует он, даже не думая отпускать.

— А без условий слабо? Когда я говорила, что предпочитаю парней постарше, это относилось не только к возрасту. Дело не в возрасте, а в зрелости. Большие мальчики умеют выражать свои желания. Если не напрямую, то хоть как-то. Я понимаю, что от меня хотят. Леднёв, вот ты ходишь за мной по пятам. Что ты хочешь? Просто переспать, чтобы потешить свое самолюбие? Или что?

— Ты как будто все время пытаешься уличить меня в чем-то мелком и подлом. Зря. В моем желании переспать с тобой нет ничего плохого. Я испытываю к тебе самые искренние и нежные чувства, — смеется он. — Ты мне нравишься, я тебе, по-моему, тоже.

— Мои чувства не дают тебе права обращаться со мной, будто я твоя собственность. Мои чувства не дают тебе права вмешиваться в мою жизнь! Мои чувства не дают тебе права выкручивать мне руки и тащить домой, словно я твоя вещь! Пойми это раз и навсегда! — невольно повышаю тон не потому, что люблю поорать, а потому что Леднёв меня не слышит. Не хочет слышать. Значит, пусть оглохнет от моих криков. Буду орать, пока не докричусь. — Я сама буду решать, с кем встречаться и когда. Ты или не ты, буду решать только я! Понятно? — Криком дело не заканчивается, и я снова предпринимаю попытки выкрутиться из ледневской хватки. Разумеется, безуспешно. — Хорошо, — выдыхаю, ослабев от собственного ора и напрасных усилий, — давай поговорим откровенно. Так и быть.

— А ты умеешь откровенно?

— Умею.

— Давай, — уступает Ник, разжимает руки и резонно получает по роже. Не сильно. Но ощутимо — не хрен мне руки заламывать, совсем спятил.

— Боюсь, мои откровения тебе не понравятся. Никому не нравятся. Меня всегда забавляет людская реакция. Сначала бьют себя в грудь и просят правду — потом обижаются.

— Не надо меня пугать. Пуганый.

— Ник, ты не знаешь, куда ввязываешься, а я знаю. Все не так просто. Тебе будет неудобно со мной. Я лукавила. Для меня ты не тупой малолетка. Наоборот. Уверена, что ты достаточно разумный, чтобы понять меня правильно. Остынь, прошу. Успокойся. Давай будем просто друзьями.

— Нет.

— Почему?

— Мы не сможем. Я не смогу.

— Понимаю, ты привык побеждать и не привык к отказам.

— А ты думаешь, победа дается просто так?

— Ник, мы же не об этом сейчас. Посмотри на меня. Мой папа состоятельный человек. Я привыкла к деньгам. Все ждут, что Настя Климова закончит Плешку и выйдет замуж за миллионера. А Настя вдруг начинает встречаться с Никитой Леднёвым? Мама, познакомься, это Никитка Леднёв, студент юридической академии. Не думай обо мне лучше, чем я есть на самом деле. Хотел правду — услышал. Такая правда тебе не нравится, знаю. Вот такая Настя тебе не понравится. Но я именно такая. И не нужно строить иллюзий на мой счет.

— В этот образ только твоя девственность не вписывается.

— Еще как вписывается. Это не от скромности и душевной чистоты, и уж тем более не от страха физической близости. Всего лишь раздутое эго.

Никита некоторое время молчит, вероятно, обдумывая услышанное. Уже не перебивает, не смеется в ответ, переводя все в шутку.

— У меня вопрос. Кто ты сама, Настя Климова, чтобы предъявлять такие требования? Ну, кроме того, что ты студентка Плехановской академии. Что ты сама сделала? У меня хотя бы повод есть для раздутого самолюбия. Первенство России, Первенство Москвы, Первенство Европы… Я все потом и кровью отработал. А что у тебя есть, кроме папы и собственных амбиций?

— Нет у меня ничего. Только папа. И несносный характер, — добавляю с улыбкой, глядя вперед, в темноту.

— Но замуж хочу за миллионера, да?

— Угу, представь. Мой отец сидел в тюрьме. Он ненавидит ментов. У тебя нет шансов ему понравиться, будь ты хоть прокурором.

Наверное, Ник думает, что все вранье или жуткое преувеличение, но он просто не знает мою долбанутую семейку. Любовь с ним — это последний гвоздь в крышку гроба моего взаимопонимания с родителями. Я еще не решила, брать ли мне в руки молоток.