Тень на каменной скамейке - Грипе Мария. Страница 14

Впервые последнее слово осталось не за ней, и это не давало ей покоя.

За день до Нового года мы оказались дома одни – я и Свея. Все разошлись кто куда. Мама пошла с папой на кладбище, на могилу брата, а мне поручила написать новогодние поздравления, потому что у меня самый красивый почерк. На самом деле красивее всех пишет мама. Своей похвалой она просто рассчитывала меня подкупить и сделать сговорчивее. Мама и Свея часто прибегали к таким наивным уловкам, а папа – нет.

К тому же, уходя, мама попросила Свею проследить, чтобы поздравления были написаны. Мама знала, что это поручение придется Свее по вкусу, и явно заискивала перед ней.

Можно подумать, что я маленькая, поэтому за мной нужен глаз да глаз. Смешно даже. Мне, конечно, следовало возразить, но не хотелось затевать спор. Я даже решила им подыграть. Например, мне ничего не стоило сразу сесть и написать эти поздравления, но тогда я лишила бы Свею ее роли. А это было бы несправедливо. Поэтому, вместо того чтобы заниматься открытками, я тайком устроилась читать книжку. Когда Свея обнаружила это, она, естественно, тут же отобрала ее у меня и торжествующим тоном объявила:

– Верну только после того, как ты напишешь поздравления!

Я, конечно, взяла новую книжку и притворилась, что прячу ее, когда Свея опять заглянула в комнату. Она требовательно протянула руку:

– Отдай мне книгу!

Я отказалась. Если ломать комедию, так до конца! И тут Свея выдала себя. Мстительно глядя на меня, она прошипела:

– Я давно могла бы кое о чем рассказать хозяйке. Хотя бы о том, что недавно произошло на кухне, когда ты бесстыдно подслушивала чужие разговоры и своим поведением подзадоривала Каролину на дерзости. Я хозяйке пока ничего не говорила, хотела как лучше. Но не думай, что я об этом забыла: рассказать ведь никогда не поздно! Так что лучше уж прямо сейчас сесть и написать открытки!

Тут-то я и поняла, что Свея была сильно задета и пыталась взять реванш, одновременно показав свое благородство – вот, мол, какая я хорошая: могла наябедничать, но не сделала этого. И потому, низко опустив голову, я протянула ей книжку и послушно села сочинять поздравления.

Самолюбие Свеи было удовлетворено. Когда мама вернулась домой, Свея с подчеркнутой сдержанностью вернула мне книжку, давая маме понять, чьей заслугой было написание открыток. Я подыграла ей и изобразила легкое раскаяние. Мама обратила все в шутку. Она прекрасно поняла, как в действительности обстояло дело, но предпочла этого не показывать и похвалила нас обеих. Наш маленький спектакль удался на славу. В то время я еще, не стыдясь, участвовала в представлениях такого рода. Но ни за что не стала бы делать это теперь.

До самого своего отъезда Свея пребывала в возбужденном состоянии. Она до последней минуты давала наставления Каролине. Ее взгляд тревожно останавливался на каждом из нас: «Как же вы тут без меня справитесь?» Особенно она беспокоилась за «хозяйку», которая оставалась одна-одинешенька со своей непутевой семьей. Может быть, Свее лучше никуда не ездить?

Наконец она все же отправилась в путь. Мама проводила ее до ворот.

– С наступающим Новым годом, Свея! Мы вас будем ждать.

Свея достала платок и высморкалась.

– Милые вы мои. Дай Бог, чтобы все обошлось. Ее голос звучал плаксиво и растроганно. Свея стояла у ворот и махала платком, пока мама не вошла в дом.

– Как на Северный полюс собирается, – сердито фыркнул Роланд. – Хоть отдохнем от нее.

– Роланд! Разве можно так говорить!

Разумеется, мы прекрасно обошлись без Свеи. И Роланд ехидно заметил, что именно этого она больше всего боялась. Каролина потрудилась на славу и превзошла самое себя. Она придумывала и готовила собственные блюда. Кушанья, приготовленные Свеей, так и остались нетронутыми. Каролина считала, что на холоде они не испортятся и мы можем оставить их «на после праздников», а пока для разнообразия поесть что-нибудь другое. Мы были совсем не против разнообразия, ведь блюда Каролины сильно отличались от тех, к которым мы привыкли – она готовила простую, здоровую пищу.

«Пожалуй, нам вполне достаточно одной Каролины», – заметил как-то папа. Но мама и слышать об этом не хотела. Она пришла в ужас: Каролина, конечно, молодец, но все же Свея это Свея. Хорошо, она не слышала, что сказал папа. Можно себе представить, как бы она огорчилась.

Новый год Каролина встречала с нами. Мы играли в разные игры, читали вслух отрывки из книжек, полученных в подарок на Рождество, Надя пела, а мама с папой аккомпанировали ей на пианино в четыре руки.

Роланд декламировал стихотворение Фрединга [4] «Старый горный тролль». Когда он дошел до строчки: «Ее мечтал ласкать и целовать я, мечтал баюкать солнышко мое», я подумала, что он совсем сошел с ума, и старалась не смотреть в его сторону, потому что он, как заколдованный, неотрывно пялился на Каролину. Правда, читал он хорошо, выразительно, но его влюбленность была такой явной, что не могла остаться незамеченной, хотя виду никто не подал. Да и сам предмет его обожания сохранял полную невозмутимость.

Чем ближе к полуночи, тем торжественнее становилась обстановка. Папа сел за пианино и сыграл две сонаты Шуберта, а мы зажгли все свечи.

В двенадцать часов зазвонили церковные колокола – по ним мы обычно проверяем время, – а вслед за ними начали бить часы у нас дома. Я всегда побаивалась этой минуты. Не самого двенадцатого удара и не того, что он означал; смущал торжественный вид окружающих, и всегда казалось, что мы преувеличиваем серьезность происходящего: смотрим друг другу в глаза, и у мамы от волнения наворачиваются слезы, а у меня перехватывает дыхание.

В этот раз все прошло гораздо спокойнее. Наверное, оттого, что с нами была Каролина, которая не любила пафосных сцен. Ее подчеркнутая невозмутимость, к счастью, удерживала окружающих от открытого проявления чувств. По-моему, для нее оно было так же мучительно, как для меня.

Папа открыл окно, и колокола звонили над самыми нашими головами, пока не отгудел и не замер звук последнего удара. Все подняли бокалы и поздравили друг друга с Новым годом.

Наступил 1912 год.

Но только оставшись одна в своей комнате и закрыв за собой дверь, в полной мере ощутила я приближение чего-то нового. Только когда одинокий огонек моей свечи, стоявшей на подоконнике, вспыхнул и отразился в беспредельной черноте зимней ночи, лишь тогда для меня начался новый год.

Когда-то я получила в подарок от папы маленькую книжечку для записи умных мыслей – своих и чужих. Она была в синем кожаном переплете с золотым обрезом. Правда, я редко ее открывала. И даже те немногие мысли, что там были записаны, в основном принадлежали не мне. Для моих она казалась слишком красивой.

Но все-таки в новогоднюю ночь, когда я оставалась одна, в моей книжечке обычно появлялось несколько новых строчек. Текст этот я, как правило, сочиняла заранее: что-нибудь такое, что хотелось запомнить и о чем стоило поразмыслить.

Однако в последние дни произошло слишком много событий, и я не успела ничего придумать. Помог один верный способ: нужно открыть наугад какую-нибудь хорошую книгу и прочесть первую попавшуюся на глаза фразу. Так я и сделала.

Бабушка подарила папе сборник Мориса Метерлинка, получившего в том году Нобелевскую премию. Книга называлась «Сокровище смиренных» и очень понравилась папе.

Я открыла ее наудачу и прочла следующие строчки: «Истинная жизнь, которая одна оставляет после себя след, рождается в тишине». Фраза показалась мне красивой, и я тут же занесла ее в книжечку. Затем перелистала еще несколько страниц и увидела другую мысль: «Слово – время, молчание – вечность». Записала и ее. Я не совсем поняла, что имел в виду автор, но фразы звучали убедительно и были под стать книжечке, к тому же я надеялась когда-нибудь разобраться в их смысле.

Довольная собой, я закрыла книжечку, погасила свет и легла. Но почти тут же снова села в постели – сон как рукой сняло. Не звуки и не шаги стали причиной моего внезапного пробуждения. Сама не зная почему, я вскочила с сильно бьющимся сердцем, прислушалась, но ничего не услышала: в доме было тихо и сонно.