Книга алхимика(Роман) - Уильямс Адам. Страница 18

Его синагогу сожгли, а дом разграбили. Оба его сына, Иаков и Мордехай, были убиты, когда тщетно пытались защитить библиотеку отца. Однажды я спросил родителя, что именно случилось с его женой Эсфирь и его дочерью Рахилью, моей сводной сестрой, которой на тот момент было тринадцать лет. Мой интерес был вполне естественен, поскольку он никогда не упоминал об их судьбе. Это был первый и последний раз, когда мой отец не смог ответить на вопрос. Несколько мгновений он просто смотрел на меня, а потом его подбородок задрожал. Мой родитель закутался в талит [18] и весь затрясся от рыданий. Мать отвела меня в сторону и тихо сказала: «Их тоже убили, Самуил. И хорошо, что убили. Но не сразу. Далеко не сразу. Не задавай больше отцу этого вопроса». Потом я понял, что отец тоже находился там, когда произошло это нападение, и все видел своими глазами. Это было самым настоящим зверством со стороны погромщиков — сперва заставить его наблюдать за тем, что они творили, а потом пощадить его, чтобы он жил дальше, терзаясь всеми этими ужасными воспоминаниями.

От отчаяния отец помутился рассудком. Лишившись крова, он снова ходил по горам и долам, а Илия в видениях сулил ему, что в будущем он найдет место, где обретет мир и покой. Я часто представлял родителя в образе пророка из Священного Писания, который, опираясь на посох, бродит по свету и обличает грехи мира, питаясь ягодами и диким медом. Увы, мой отец был слишком слаб и беспомощен и никогда бы не выжил, если бы не добросердечные христианские землепашцы и пастухи. В безумии отца они усматривали юродство Божьей милостью и подкармливали его, не давая умереть от голода. Несколько позже, когда мой родитель немного пришел в себя, он стал торговать снадобьями. Он всегда проявлял интерес к травничеству, которое изучал, постигая законы Талмуда о том, что нам разрешено потреблять в пищу. В результате своих странствий он стал искусным знахарем. Потом его познания весьма пригодились мне, когда я обратился к алхимии.

В поисках рая, обещанного Илией, отец обошел немало эмиратов и королевств. Да-да, пророк, совсем как в прежние времена, опять стал его спутником и сопровождал моего батюшку по разоренным междоусобицами землям. Да, я понимаю, пророк был фантомом, но все равно признателен ему за то, что он не оставлял отца. Именно поэтому мы с матерью впоследствии мирились с незримым присутствием Илии в нашем доме. Если бы не этот преданный, пусть и воображаемый друг, к моему отцу никогда бы не вернулось хотя бы некое подобие рассудка.

Христианские князья и короли, властвовавшие на севере, предпочли не вмешиваться в происходящее. Они в тот момент не осознавали, какие возможности сулят им междоусобицы, раздиравшие на части несчастную Андалусию, что было на руку полководцам и правителям эмиратов, образовавшихся на руинах бывшего халифата. Эти самопровозглашенные эмиры содержали роскошные дворы, постоянно враждуя между собой. Заставы и мелкие крепости на границах их земель то и дело переходили из рук в руки. Канули в небытие достославные времена аль-Мансура, подвергавшего набегам и разорению лишь христианские земли. Теперь мусульманин пошел на мусульманина. В бесконечных схватках сходились и берберы Гранады и Бадахоса, и славянские наемники сиклабы в прибрежных городах Альмерия и Валенсия, и чистокровные арабы. Достаточно вспомнить аль-Мутамидов в Севилье, которые принялись строить новую империю, взявшись за покорение соседних земель. Путь моего отца лежал через все эти объятые войной края, и повсюду он видел смерть и разорение. Если ему случалось обнаружить кое-где еврейские общины, то наши соплеменники неизменно жаловались на огромные подати, которые они вынуждены платить.

После долгих лет странствий отец, поднявшись на заснеженную горную вершину, оказался неподалеку от того места, откуда начал свой путь. Мне думается, он отчаялся отыскать обещанный ему Илией рай на земле и потому решил вернуться в Гранаду, чтобы покончить с собой у могил своих близких. Со слов же отца, его привел на вершину сам Илия, заставив пройти по узким скалистым тропам, пролегавшим между крутых обрывов и отдававшихся гулким эхом ущелий. С покрытой снегом вершины отцу открылся вид на зеленую долину. Стояла весна, и потому представшая перед отцом картина показалась ему особенно прекрасной. Долина лежала перед ним как на ладони, и с высоты он мог разглядеть цветущие сады, возделываемые поля, синюю реку, аккуратненькие деревеньки, водяные мельницы, а также окруженный крепостной стеной город, сложенный из ослепительно-белого камня с сияющими золотом крышами.

Доведя моего отца до вершины горы, Илия счел свой долг исполненным и решил на некоторое время его оставить. Подойдя к краю обрыва, пророк начал подниматься в небо, медленно растворяясь в утренней дымке. В тот самый момент, когда его длинная борода и развевающиеся красные одежды были уже едва различимы, Илия ткнул посохом в сторону города у подножия горы и прокричал своему спутнику: «Спускайся, ибо се есть Мишкат, град со священной пещерой, в которой есть свет. Здесь, возлюбленный мой спутник, ты обретешь покой, который ищешь».

Мой отец с большим трудом спустился в долину (ума не приложу, зачем Илия потащил его через горы, вместо того чтобы указать прекрасную дорогу в обход скалистых кряжей). Добравшись до города, родитель обнаружил там процветающую еврейскую общину. Многие из тамошних иудеев знали его, ибо сами были беженцами из Гранады. Так получилось, что в раввинате при синагоге нашлось свободное местечко, которое и предложили моему родителю. Дали моему отцу и дом с работницей — вдовой по имени Табита. Мой отец, как и предсказал пророк, обрел мир и уважение. Вскоре он как ни в чем не бывало снова засел за изучение Торы. Через некоторое время он женился на вдове Табите, несмотря на то что был гораздо ее старше. Она и стала моей матерью. Роды были тяжелыми, но я выжил, как, собственно, и она. Детство мое прошло в мире, достатке и любви. Отец назвал меня Самуилом в честь великого Нагида, который когда-то проявил к нему безграничную доброту. Надо сказать, что батюшка колебался с выбором имени, сперва собираясь назвать меня Илией. В целом, я рад, что ношу имя Самуил.

Глава 2

В которой я рассказываю об идеальном эмирате и о том как изменилась моя жизнь после того, как я залез на дерево.

Так с чего же, спросит читатель, мой отец (или, если желаете, пророк Илия) решил, что именно в Мишкате царит мир и покой? Мишкат, как и прочие эмираты, принадлежал мусульманам. Он страдал от тех же бед, что и все они. Борьба за власть, пограничные стычки, интриги, все это имело место и тут. Случались и войны с соседями. Об одной из них я расскажу чуть позже: она заслуживает особого внимания, потому что сыграла немаловажную роль в наших судьбах. Однако все обитатели Мишката — и мусульмане, и христиане, и иудеи — считали себя живущими в безопасности счастливчиками, обласканными фортуной. Отличительной особенностью эмирата было чувство единства, совершенно не свойственное другим государствам, в которых мне довелось побывать.

Вне зависимости от нашего вероисповедания мы все считали себя в первую очередь мишкатинцами. Мы все были преданы нашему эмиру Абу бин Валиду аль-Даулу, которого любили и почитали, как дети отца. Мы радовались его заботе о нас и с готовностью платили подати, даже не помышляя о том, чтобы утаить хотя бы грош, ибо знали — собранные деньги будут потрачены на нас.

Мои восхваления эмира могут показаться вам более чем странными, если вы узнаете, что всякий, кто водил с ним знакомство, а я входил в число таковых, считал нашего эмира, несмотря на всю его приветливость и благожелательность, самолюбивым негодяем, которого занимают лишь лучшие вина, красавицы рабыни и великолепие собственного дворца. Да, рабыни со всего света воистину служили одним из немаловажных украшений его чертогов. Поговаривали, эмир мог с радостью заплатить целое состояние рабовладельцу за красотку нубийку, доставленную из приграничных с Египтом земель, с черной как уголь кожей, или за златовласую дочь племени викингов, родом из заснеженных северных краев… Ходили слухи, что он даже приобрел гладкокожую деву из страны Чин, кою римляне называли страной Серее и откуда купцы везли шелка.