Под покровом тьмы - Гриппандо Джеймс. Страница 26

– Морган! – Он кинулся по коридору к ее комнате. Дверь была приоткрыта. Гас ворвался, грохнув дверной створкой о стену.

И замер. Морган стояла в кровати на коленях, сгорбившись над подушкой. Темно-красные капельки усеивали розовую наволочку. Когда девочка подняла голову, в ее глазах стоял ужас. Рот был в крови.

– О Господи! – Гас бросился к кровати и обнял дочь.

– Мой жуб, – пробормотала она.

Гас присмотрелся. Один из передних зубов висел на одних корнях. Очевидно, она расшатала его во сне. Даже смотреть на это было больно, однако Гас почувствовал облегчение. Мчась по коридору, он боялся гораздо худшего, чем потеря молочного зуба.

– Больно!

– Знаю, родная. – Он осторожно прикоснулся к зубу, пробуя торчащий корень.

– Уй-я!

– Прости. Похоже, он еще держится. Во всяком случае, не выпадает.

– Убери его!

Он поднес было руку ко рту дочери, но тут же убрал. Десна была красной и кровоточила, будто собираясь воспалиться.

– Не хочу сделать еще хуже.

– Позови маму. Пусть мама уберет его.

Гас не знал, что сказать.

– Давай поедем к твоему зубному врачу.

– Ненавижу зубных.

– Я тоже. Но она справится с этим лучше.

Морган расплакалась.

– Мама справится лучше. Мама вытаскивала мне зубы.

– Мамы нет дома.

– Позвони ей. Скажи, что надо вернуться домой.

Гас вздрогнул под проницательным взглядом дочери. В нем господствовало недоверие, словно Морган считала, что отец может вернуть маму домой, но почему-то не хочет. Дочь чуть не вырвала зуб изо рта, чтобы заставить его действовать. Вот такая игра находчивой шестилетней крохи: либо позови маму домой, либо докажи, что не ты заставил ее уехать.

– Давай съездим к зубному, ладно? – Гас крепко обнял Морган, отводя от ее лица волосы. – А потом мы с тобой поговорим.

Зазвенел будильник, и тут же зазвонил телефон. Настоящий кошмар: скатываешься с постели – и наступаешь на мину. Энди опомнилась, выключила трезвонивший будильник и подняла трубку.

– Алло.

– Хеннинг, это Дик Кесслер. Есть еще одно тело.

Энди внезапно полностью проснулась. Быстро записала информацию.

– Увидимся на месте, – сказала она и положила трубку.

Не прошло и пяти минут, как Энди, быстро выскочив из дома, уже ехала на машине в сторону Лэйквудского парка.

Городок Иссакуа находится к юго-востоку от Сиэтла и прекрасного озера Вашингтон. Здесь все больше похоже на деревню, чем в расположенном севернее пригороде Бельвью, хотя многое и изменилось с тех пор, как Энди девочкой гуляла здесь с отцом. Впрочем, основные черты пейзажа остались такими, как запомнила она в детстве: высящиеся над долиной горы Скуок, Тигр и Кугуар, старомодный и изящный торговый аттракцион с деревянными тротуарами, множество разноцветных цветов в горшках, старые, обшитые досками, дома, превращенные в магазины. Вспоминая и сравнивая, Энди промчалась мимо универмага и въехала в парк.

Она не помнила, когда была здесь в последний раз, но никогда не забывала первого приезда. Ей было десять лет, и жили они тогда к югу от Сиэтла, в пригороде Такомы. Отец повез ее в Иссакуа на городской праздник. По дороге домой Энди захотела порулить сама. Отец начал искать в бардачке дорожные карты, и тут дочь увидела его пистолет. Будучи копом, отец носил оружие с собой. Энди всегда хотелось пострелять, но по установленному матерью правилу надо было ждать еще три года: никакого оружия до тринадцати лет. Всю дорогу Энди уговаривала отца, обещая ничего не говорить маме, если он позволит ей несколько раз пальнуть. Наконец он сдался. Они съехали с дороги и вскоре выбрались на открытое место в долине Уайт-Ривер. Отец установил на пенек несколько банок с газировкой. Он встал у дочери за спиной, держа ее маленькие ручки в своих, а Энди зажмурила один глаз и аккуратно прицелилась. Нажала на курок, но рука чуть дрогнула. В первый раз девочка промазала, потом трижды попала. Энди визжала от удовольствия, когда откуда-то сзади неожиданно подошел незнакомый человек. Старик с длинными седыми волосами и обветренным лицом. Из фетровой шляпы торчали два темных пера.

– Папа, кто это? – нервно шепнула Энди.

– Индеец.

Человек заговорил, его лицо было бесстрастно.

– Здесь нельзя стрелять. Это территория резервации.

– Но я наполовину индеанка.

Отец взял ее за руку:

– Пошли, Энди. Это не имеет значения.

Энди любила родителей, трудолюбивых белых из среднего класса, также искренне любивших приемную дочь – наполовину индеанку. Однако слова индейца до сих пор звучали у нее в ушах. Может, из-за тона, каким они были сказаны. Может, из-за сердитого взгляда, брошенного отцом на старого индейца-маклешута. Только эти четыре слова – «Это не имеет значения», – казалось, подвели итог ее прошлому. Из уважения к приемным родителям она никогда не противилась их желаниям и не интересовалась индейским наследием родной матери. Это повлияло на Энди во многих отношениях. Ирония судьбы: вполне возможно, именно это ощущение породило и ее интерес к виктимологии и составлению криминальных портретов. Здесь имело значение все. Каждая мелочь в жизни человека значила так много.

Погруженная в эти мысли, Энди свернула на боковую дорогу. Мелочи. Личные подробности – от количества пломб в зубах до необходимости побрить ноги. Грязь под ногтями. Поиск спермы в лобковых волосах. Содержимое желудка. Энди вдруг почувствовала себя виноватой. Она, совершенно посторонний человек, собирается узнать больше, чем кто-либо когда-либо знал о молодой женщине в Лэйквудском парке. Жертве номер четыре.

20

Энди припарковалась на стоянке и пошла к полицейской машине и двоим помощникам шерифа, торчавшим у входа в парк. Это было трудно назвать воротами – просто длинный металлический шест, висящий на столбах параллельно земле. Он мешал машинам заезжать в парк после наступления темноты, но пешие бродяги могли элементарно нырнуть под него и идти куда хочется. Поперек входа была натянута желтая полицейская лента. В парке шеренги полицейских двигались в трех футах друг от друга, прочесывая территорию в поисках улик, как фермеры, вспахивающие поле. Энди плотнее запахнула плащ. Было не настолько свежо, чтобы изо рта шел пар, но из-за сырости казалось холоднее, чем на самом деле. Она остановилась у ворот и показала одному из помощников шерифа удостоверение:

– Агент Хеннинг, ФБР.

Он проверил удостоверение. Несколько капель дождя собралось на золотом значке ФБР.

– Детектив Кесслер из Сиэтла на месте находки. Он ждет вас.

– Где это?

– Примерно полмили прямо по дорожке. Справа увидите общественные туалеты. Поверните налево и просто спускайтесь с холма. Там работает судебная бригада.

Энди поблагодарила копа и пошла вперед. Она шагала быстро, но не настолько, чтобы не замечать окрестностей. В том числе и того, что дорога идет немного в гору. Надо быть чертовски сильным человеком, чтобы затащить сюда тело.

Упомянутые помощником шерифа туалеты оказались на вершине холма. Типичные парковые удобства из шлакобетонных блоков. Самую большую стену украшали граффити. «НЕТ КАЛИФОРНИзации Вашингтона», – гласила сделанная краской из распылителя надпись. Вашингтонцы, несомненно, испытывали сильные чувства из-за чересчур активного хозяйственного освоения, но Энди была совершенно точно уверена, что этот процесс не имеет отношения к недавней череде убийств.

Пешеходная дорожка заканчивалась у туалетов. Дальше была крутая насыпь. Густые заросли высоких вечнозеленых растений затемняли склон, оставляя покрытую мхом землю почти в полной темноте. Насыпь оказалась такой крутой, что лицо Энди очутилось на одном уровне с остроконечными верхушками сорокафутовых елей, поднимающихся из лощины. От Лэйквудского парка было далеко до Вашингтонского дендрария, где нашли другое тело. А вот место выглядело похоже.

Внизу послышались голоса. За деревьями ничего не было видно, но там явно работала судебная бригада. Энди пошла вниз, туда, где обнаружили труп.