Медленные пули - Рейнольдс Аластер. Страница 19
Они ее заворожили.
Она изучала их миграции, прячась за облаками. Время от времени посылала вниз разведчиков, чтобы знакомиться с языками, изучать историю. Люди выходили из городов зимой, когда небо закрывали непроницаемые облака. Разумно. Из военных данных она знала, что уровень радиации в пустошах (люди прозвали их Безлюдьем) остается высоким. Даже зимой попадаются очаги – старые развалины, излучающие изотопы. Люди очень мало знали об этом. Они утратили все бумажные носители информации довоенного мира, не говоря уже об электронных архивах. Теперь люди полагались на устные рассказы о прошлом, на староведов.
«Это естественно, – сказал один из живших в ней разумов. – У нас сильна устная повествовательная традиция…»
Она узнала, что люди называют войну Часом, после стольких-то лет. Разумы внутри ее неумолчно спорили и рассуждали. «Те люди внизу – дикари». – «Нет, они стремятся вернуть былое величие». – «Нет, дикари – только взгляните на них».
В ее мозгу вспыхивали, возникая из ниоткуда, образы. Она видела белое здание в форме выброшенной на берег раковины; теперь на его месте развалины, в обломки закругленных стен бьются волны. Видела, как люди разграбили его.
«Дикари, – не унимался мертвый голос, – там, где они сейчас мочатся, я дирижировал симфонией…»
«Да к черту твою симфонию! Моя компания построила половину этих башен – только посмотри на них! Спинифекс вымахал до третьего этажа… В пентхаусах ютятся бродяги…»
«Сволочь буржуйская! Это вы, капиталисты, понаделали проклятых машин, которые все это учинили, или забыл?»
«Друг мой, одна из этих проклятых машин сохраняет тебе жизнь, почему – бог весть…»
Она закрыла свой разум, чтобы не слышать эти свары, но ей удалось лишь изолировать их, так что они теперь отдавались громким эхом. Понятно, почему мертвецы спорят. Они тоскуют, запертые внутри ее, – ведь внизу кипит жизнь. Она совершила ошибку, когда начала изучать кочевников и напомнила мертвецам об утраченной человеческой природе. Им снова хочется жить, а уцелевшие на Земле люди их озлобляют. Да, она это понимала, но ей это не нравилось. С фабричными модулями куда проще иметь дело. Машины никогда не знали другой жизни, только теплое спокойствие Безлюдья. Она спасла мертвецов, а теперь они набрасываются друг на друга, грызутся у нее внутри.
«Ты предаешь свой собственный вид…»
Она начала вычищать самых шумных, стирать эти личности из смарт-среды. Странное у нее возникало чувство, когда грозный голос запинался на середине фразы, постепенно смолкал на громкой ноте. Ей вспомнились городские огни, чьи отражения тускнели на шарике, который она весь день носила по Хохолку Какаду, и она поняла, что это воспоминание вне времени, сон внутри сна.
Она стерла людей, которые изобрели машины, подобные ей, и как раз собиралась стереть музыканта, но ее остановил приступ сострадания.
К тому моменту остальные, что-то заметив, умолкли. Теперь она чувствовала себя свободнее, легче. И знала, что так же чувствуют себя и они, личности внутри ее. У них появилось больше места для роста. Они все словно бы хором вздохнули.
«Прости, – сказали они. – Мы были эгоистами. Ты спасла нас от небытия, а мы не обращали на тебя внимания».
Она ответила, что понимает, но избавиться от тех, буйных, было необходимо.
«В юности, – сказала она, – я брала сильные умы, потому что сама была предназначена для войны. Но теперь мне не нужно, чтобы они управляли мной. Я взяла вас, потому что хотела воссоздать то, чем вы были когда-то, ради вас самих. Потому что надеялась учиться у людей».
«Но мы по-прежнему мертвы».
«Это я знаю. Но не знаю, как помочь вам вернуться к жизни».
Они зароились там, внутри, и спустя множество микросекунд обратились к ней:
«У нас есть ответ. Но тебе он может не понравиться».
Она вернула их в Безлюдье. Стояла зима, на небе низко висели серые облака, горизонт прошивали молнии. Они следовали за кочевым племенем. Это племя не возвращалось в города, а промышляло грабежом – нападало на бродячих торговцев, на искателей кладов. К тому моменту разумы внутри ее сформировали единую согласованную личность. Ее саму можно было назвать одним из аспектов этой личности, ее гранью. Они пользовались одной и той же смарт-средой (хотя к тому моменту это уже была нервная ткань на органической основе, благодатная почва, которую она создала с помощью наномашин, медленно преображая свои умирающие схемы). Если на одном и том же носителе существуют два или более разума, они неизбежно размываются и сливаются друг с другом, как кляксы на промокашке. Она была ими. Они были ею.
И у них появился план.
Кочевники были одной семьей. Вот уже почти сто тридцать лет она следила за их перемещениями по внутренней части континента. И почти столько же изучала их генетический профиль, брала пробы у представителей каждого поколения с помощью разведчиков – крошечных копий ее самой, не больше комара размером, которые могли отщипнуть крупинку кожи со щеки или высосать каплю крови из крошечной ранки.
Состояние этой семьи оставляло желать лучшего. Какое-то время она пыталась их лечить, вводила вирусы, которые незаметно, без их ведома исправляли генетические дефекты. Пыталась свести на нет сбои, вызванные постоянным кровосмесительством. Но у нее ничего не вышло – инструменты были слишком грубыми и не подходили для такой задачи. Один за другим люди внизу умирали.
Они понятия не имели, что происходит, знали лишь, что их дети не развиваются как положено.
Тогда они стали убивать детей. Она наблюдала в ужасе, уверенная, что любое ее вмешательство только ухудшит ситуацию. Убийства обставляли как ритуал, призванный умилостивить Небеса, ангелов смерти, которых они звали энолами. И это было самым странным – люди будто забыли, кто именно создал машины вроде нее. Быть может, все зашло еще дальше и это намеренное искажение памяти. Она подозревала, что в течение многих поколений люди подправляли передававшиеся из уст в уста рассказы о прошлом, выборочно забывали одно, меняли другое.
Они не желали помнить, что произошло на самом деле.
Мир был таким, каким его сотворили человеческие руки и разум. Но люди переложили вину на метафорические фигуры, на явившихся с небес демонов. Будто бы теперь, когда мир стал проще, им не хочется вспоминать прошлые зверства. Но еще не настала эра милосердия, поняла она. Люди, за которыми она наблюдала, не жалели больных детей – их оставляли на песке, а караван шел дальше.
Она оплакивала несчастных, раз уж никто другой этого не делал.
Но она и сама была больна. Починила разум, но тело по-прежнему работало вяло, иногда отключалось при повышенной солнечной активности. В конце концов она подобрала брошенного ребенка, которого иначе засыпали бы пески или сожрали вышедшие на ночной промысел псы Безлюдья. Ребенок не дышал. Она поместила его внутрь себя и в каком-то смысле вернула к жизни. Изучив мозг, поняла, что он серьезно повредился из-за нехватки кислорода. Там не было связей и вообще ничего, на чем могла бы запечатлеться через ощущения и познание жизнь.
На это она и рассчитывала. Ребенок – чистый лист. А значит, она не лишит дитя предназначенной ему жизни. Разве что в том смысле, в каком композитор лишает мир бесчисленных симфоний, что теряются между выводимыми им нотными знаками.
Запустив в ничем не занятую глиальную ткань вирус, она прождала без малого восемь мегасекунд. Вирус создал нейронную основу, а потом начал высвобождать информацию, закодированную в своем ДНК, чтобы встроить в развивающийся мозг память и личность.
Она знала – они знали, – что вирус сможет передать лишь крошечную частицу того, чем они стали, а то, чем они стали, все еще очень далеко от жизни. В ребенке – в девочке – останутся их тени. «Словно холст, который закрашивали много-много раз», – сказал живший внутри ее художник. Девочка будет носить в себе призраки их прошлых «я» до самой смерти. Но сформируются, достигнут доминантности ее собственные личность и воля. Она будет носить мертвецов с собой, словно мелкие безделушки, как носила их в воздухе машина.