Сказки и несказки - Осоргин Михаил Андреевич. Страница 12

— Вот это уж ловко! — сказал Ерошка. Неужто он всех так показывает?

— Нет, не всех одинаково. Каждого особенно. Этот паренек видно не очень мозгами богат, оттого и вышла тыква с ушами.

— А еще покажешь?

Старик показал Ерошке еще троих. Вместо расфуфыренной барыни Ерошка увидал сквозь фонарь вешалку с разноцветными тряпками, вместо купца — мешок с деньгами, вместо офицера — индейского петуха. И все-таки все были очень похожи.

— Ну что же, мальчик, видел ты человека? — спросил старик.

— Нет, чучелы все больше!

— То-то и есть! Вот и я не могу сыскать человека. Всю жизнь ищу, скоро помирать пора, а человека нет и нет…

— А если найдешь, дедушка, тогда кого в фонаре увидишь?

— Человека и увижу, мальчик, прекрасного человека с ясным взглядом, красивого, смелого да гордого. Только вот не дожить мне до этого, не сыскать мне человека…

— Дедушка! А его, может, и нет вовсе?

— Есть. Должен быть. А если и нет — так будет. Я-то стар уже, мне много веков, а вы, молодые, либо дети ваши, должны его увидеть. Ищи, мальчик, человека, ищи его неустанно!

— Где же, дедушка, искать его?

— Везде ищи, всегда ищи, в других ищи, в себе самом ищи. Нужно, мальчик, непременно нужно его найти.

— А как же я без фонаря, найду? Без фонаря не разглядишь.

Рассмеялся старик, и очень понравился Ерошке его смех: такой веселый, добродушный, простой.

— Найдешь, мальчик, и без фонаря. А уж если боишься ошибиться, так я, пожалуй, дам тебе одно стеклышко из своего фонаря; у меня с одной стороны уголок отломился. Только спрячь его хорошенько и береги, не теряй и никому не показывай.

И исчез старичок. Ерошка зевнул, протер глаза и с удивлением увидал, что он лежит на нарах в ночлежке, а за окном уже светает.

Нечего делать. Натянул Ерошка сапоги, прыгнул с полатей на пол и услыхал, как что-то звякнуло. Ерошка думал, что копейка, наклонился, стал искать… Глядь! — то самое стеклышко, что старик во сне дал.

Хозяйка ночлежки увидела стекло, начала кричать.

— Чего стекла разбрасываешь! Пойдет кто босой, да напорет ногу, так надерет тебе уши. Пускай вас сюда спать, озорников. Тоже! Купец спичечный!

Ерошка не слушал хозяйку. Он и рад был и глазам своим не хотел верить.

— А ну, попробовать! — думает.

И навел он стеклышко на хозяйку. Глянь! А вместо хозяйки стоит перед ним и трясет мочалой грязная швабра, очень на хозяйку похожая. Стоит она перед ним и кричит:

— Чего глаза пялишь? Ослеп что ли, что очки себе наставил?

Долго еще скулила хозяйка, а Ерошка, запрятав стеклышко в карман, перекинул через плечо лоток и бегом побежал на базар.

Очень хотелось Ерошке сразу пустить в дело свое стеклышко, да рассчитал он, что сначала нужно делами заняться. Зашел в знакомую лавочку, забрал спичек и мыла на целый рубль. Едва вышел из лавки, как почин сделал: горничная купила у него пачку шпилек. Обрадовался удаче, и рука его потянулась за стеклышком.

Навел Ерошка стекло на извозчика, видит — едет серая кляча, а на козлах, вместо извозчика сидит другая кляча, караковая, старая, забитая, заморенная; сидит она, повесив голову, пожевывая губами, в копытах держит возжи, серую подхлестывает. А в пролетке за седока, сидит, развалившись и заложив ногу за ногу, толстомордый бульдог, важно смотрит по сторонам и ворчит на обеих кляч.

Посмеялся на них Ерошка и перевел стеклышко на прохожего, пожилого человека в форме, учителя гимназии. И вместо учителя увидал Ерошка черствый чайный сухарь на тонких ногах, с маленькой головкой, с тетрадками под мышкой. Как ни голоден был Ерошка, а и он не стал бы есть такой сухарь, — очень уж он был покрыт пылью и плесенью, даже смотреть противно!

Дальше прошел чиновник из казенной палаты, а вместо него Ерошка увидал трефовую девятку, тоже на тонких ножках и с портфелем под мышкой.

— Эге! — подумал Ерошка, — верно, этот барин не дурак в свои козыри играть, даром, что на вид смиренный.

И смешно стало Ерошке. Ведь вот идет человек, одет прилично, торопится на службу, и не ведает, что спичечный разносчик Ерошка его насквозь видит, самую его суть рассмотрел. А все через это чудесное стариково стеклышко.

Марья Дмитревна, булочникова жена, вышла в стекло пузатым самоваром. Гимназист пробежал с бараньей головой. Монах вышел полбутылкой водки в черной рясе: спасается человек в монастыре, грехи святой водой замаливает. Из толстого попа получилась свинья-свиньей.

И сколько ни смотрел Ерошка — все выходят чучелы какие-то, а не люди. Иные выходят зверями, другие птицами, третьи деревянными чурбанами; а то глядишь — идет дырявое решето, трепаная книжка, банка из-под помады, заржавленная пила, обгорелая головешка…

Часто выходило в стеклышко и так, что человек ни во что не превращался, а только делался уродом. У одного нос вытягивался так, что сразу было видно, что его за нос водят; у другого брюхо выпячивалось вперед на два аршина; у третьего не было совсем лба или он был из самоварной меди; у иных вместо лица была плоская доска, а то шутовская маска, как на святках надевают; прошел также человек-ухо, просто-ухо на ногах, большое ухо с мясистой мочкой; и по тому, как это ухо поворачивалось во все стороны, сразу видно было, что оно все подслушивает и все запоминает. А то еще прошла пара глаз, узеньких и плутоватых, которые шныряли по всем закоулкам, везде высматривали и ни на кого прямо не смотрели. Прошла также большая, косматая загребущая рука с крючковатыми пальцами.

Сначала Ерошку все это очень забавляло и смешило. Но потом понемногу стало делаться отчего-то грустно, словно бы обидно стало ему за людей, что все они такие уроды. Столько народу прошло мимо, а настоящего человека нет, как нет; правду говорил старичок во сне!

Торговал Ерошка в этот день хоть и не широко, а все-таки ладно: ослиная голова купила спичек сразу целую пачку; и мыло в бумажке купил человек-усы, — ничего, кроме завитых кольцом усов, не видно было через стеклышко, а уж зато усы хороши, выхолены, напомажены! Все-таки чистых три пятака Ерошка за день заработал и время провел на скучно.

Одно продолжало беспокоить Ерошку. Страстно захотелось ему увидать в стеклышко настоящего человека, про которого говорил старик во сне. Так захотелось увидать его Ерошке, что он до самого вечера бродил и смотрел в стеклышко на всех встречных. Один раз ему даже показалось, что он нашел человека; но, всмотревшись ближе, он увидел, что ошибся: все было бы ладно, и нос в меру, и уши на месте, и губы не выпячены, но все глаза испортили: маленькие, пугливые, красные, как у кролика; и из-за этих глаз весь человек делался жалким, беспомощным, точно все ждал, что его кто-нибудь ударит по затылку. Стыдно стало Ерошке за этого человека.

— И чего он боится, спрашивается, — пробурчал он, — никто за ним не гонится, никому до него дела нет, а он ежится. У! Слюнтяй!

— Нет, видно сегодня не найти уж, — решил Ерошка. — Если старик днем с фонарем не мог найти, значит уже мне вечером и стараться нечего. Пойти спать что ли.

Пришел Ерошка в ночлежку, по пути купил хлеба поужинать. В ночлежке народу набралось уже много, играли на нарах в карты, ругались. Хозяйка, по обыкновению, ворчала и ругалась больше всех. Ерошка заплатил ей пятак, лег на нары, снял сапоги, доел хлеб, нащупал в кармане стеклышко — цело ли, и через несколько минут заснул.

На другой день Ерошке пришлось выдержать на базаре целое сражение с мальчишками. Те заметили, что он целый день не расстается с каким-то стеклышком и то посмеивается про себя, то сердито бурчит себе под нос. Сначала мальчишки подлащивались к нему, упрашивая показать им новую игрушку, потом стали его дразнить и задирать, наконец, полезли драться. Ерошка молчал и убегал от них, а когда они ему очень надоели, он поймал самого их главного коновода — торговкина сына, — надрал ему уши и пригрозил тем же остальным. Торговкин сын пожаловался матери, и на Ерошкину голову посыпалась такая отборная брань, что пришлось ему раньше обычного уйти с базара. В другое время Ерошка ни за что бы не остался в долгу, так как он умел за себя постоять, но теперь мысли его были далеки от базарной перебранки. В голове его гвоздем засела неотвязная мысль: во что бы то ни стало найти человека, о котором говорил старик!