Дело о пеликанах - Гришем (Гришэм) Джон. Страница 26

Томас Каллахан спал допоздна и в одиночестве. Он лег спать поздно, в трезвом состоянии и один. Третий день подряд он отменял занятия. Наступила пятница, завтра служба по Розенбергу, и из-за уважения к своему идолу он не будет учить конституционному праву до тех пор, пока этого человека достойно не проводят на покой.

Он заварил кофе и теперь сидел в халате на балконе. Температура воздуха как в шестидесятые годы. Первое резкое похолодание, листопад, и Дауфайн-стрит внизу казалась живым существом, охваченным бурной энергией. Он кивнул старушке, имени которой не знал, стоящей на балконе дома через улицу. Дом Бурбона находился в квартале отсюда, и туристы уже толпились невдалеке со своими маленькими картами и камерами. Рассвет незаметно приходил в квартал, но уже к десяти часам узкие улицы были заполнены машинами для доставки грузов и такси.

В такое позднее время по утрам Каллахан частенько наслаждался своей свободой. Он закончил юридическую школу двадцать лет назад, и большинство его ровесников были заняты тягостной работой юристов на фабриках по семьдесят часов в неделю. Два года он отдал подобной работе. Одно чудище в округе Колумбия, с двумя сотнями юристов, вытащило его из Джорджтауна и наняло на работу в уютное местечко, где первые шесть месяцев он писал письма. Потом его перевели на “конвейер” на составление ответов на вопросы, поставленные в письменной форме и касающиеся внутриматочных устройств. Он работал по двенадцать часов в день и ожидалось, что рабочий день увеличится до шестнадцати часов. Ему сказали, что если бы он мог втиснуть следующие двадцать лет в десять, то мог бы запросто стать партнером в безрадостном возрасте тридцати пяти лет.

Каллахан хотел прожить как минимум до пятидесяти и поэтому бросил это наскучившее ему дело. Он получил степень магистра права и стал профессором. Спал допоздна, работал по пять часов в день, время от времени писал статьи, а большей частью отлично развлекался. Он не имел семьи, которую надо было бы содержать, так что заработка в семьдесят тысяч долларов в год более чем хватало для оплаты двухэтажного бунгало, “порте” и ликера. Если бы смерть наступила преждевременно, то причиной было бы виски, а не работа.

Он пренебрегал карьерой всю свою жизнь. Многие из его товарищей по юридической школе стали компаньонами в крупных фирмах, и их фамилии крупными буквами набирались на фирменных бланках, а заработки составляли полмиллиона долларов. Они водили компанию с высшими чинами из ИБМ, из ТЕКСЛКО и Госхозяйства. Они были запанибрата с сенаторами. У них были офисы в Токио и Лондоне. Но он не завидовал им.

Одним из его лучших друзей по юридическому колледжу был Гэвин Верхик, который, как и он, оставил частную практику и стал работать на правительство. Сначала он служил в судебном ведомстве по гражданским правам, затем перешел в ФБР. Теперь он являлся специальным советником директора. Каллахан должен был явиться в Вашингтон в понедельник на конференцию профессоров конституционного права. Он и Верхик планировали пообедать и выпить в понедельник вечером.

Ему нужно было позвонить и подтвердить договоренность, а также воспользоваться его мозгами. Он по памяти набрал номер телефона. Звонок, еще один, и спустя пять минут после того, как он спросил Гэвина Верхика, нужный ему человек взял трубку.

— Говорите быстрее, — произнес Верхик.

— Так приятно слышать твой голос, — сказал Каллахан.

— Как ты, Томас?

— Сейчас пол-одиннадцатого. Я не одет. Сижу во Французском квартале, попиваю кофе и смотрю на педерастов на Дауфайн-стрит. Что ты делаешь?

— Что за жизнь. У нас половина двенадцатого, а я еще не выходил из офиса с тех пор, как нашли трупы в среду утром.

— Мне просто плохо, Гэвин. Он выдвинет на должность двух нацистов.

— Да, пожалуй. В моем положении я не могу комментировать такое. Но, подозреваю, ты прав.

— Подозревай мой зад. Ты уже видел составленный им краткий список кандидатов, не так ли, Гэвин? Вы, парни, уже скрытно проводите проверку, не правда ли? Давай, Гэвин, ты можешь рассказать мне. Кто в списке? Я никому не скажу.

— Я тоже, Томас. Но обещаю одно: твоего имени нет в списке среди немногих.

— Я потрясен.

— Как девушка?

— Какая?

— Ну, живо, Томас. Твоя девушка?

— Она красивая, чудесная, нежная и добрая.

— Продолжай.

— Кто убил их, Гэвин? Я имею право знать. Я налогоплательщик и имею право знать, кто их убил.

— Еще раз, как ее имя?

— Дарби. Кто убил их и почему?

— Ты всегда умеешь выбирать имена, Томас. Я помню, как ты отказывался от женщин только потому, что тебе не нравились имена. Яркие, горячие женщины, но с такими неинтересными именами. Дарби. Несет в себе чудесный эротический оттенок. Какое имя! Когда я встречусь с ней?

— Не знаю.

— Она переехала к тебе?

— Оставь свои чертовы вопросы. Гэвин, послушай. Кто это сделал?

— Ты не читаешь газет? У нас нет подозреваемых. Ни одного. Вот так.

— Определенно вам известен мотив.

— Множество мотивов. Слишком много ненависти просматривается здесь, Томас. Странная комбинация, ты не согласен со мной? Дженсена трудно представить себе рядом с Розенбергом. Директор приказал нам расследовать незавершенные дела, просмотреть последние решения, а также образцы голосования.

— Просто замечательно, Гэвин. Каждый специалист в области конституционного права в стране играет сейчас в детектива и пытается вычислить убийц.

— А ты нет?

— Нет. Я обратился к бренди, когда услышал новости, но теперь я трезв. Девушка, однако, увязла в тех же поисках, которые ведешь и ты. Она избегает меня.

— Дарби. Какое имя! Откуда она?

— Из Денвера. Мы встречаемся в понедельник?

— Возможно. Войлс хочет, чтобы мы работали по двадцать четыре часа в сутки до тех пор, пока компьютеры не сообщат нам, кто это сделал. Однако я планирую увязать это с тобой.

— Спасибо. Я надеюсь получить полный отчет, Гэвин. Не только сплетни.

— Томас, Томас. Ты всегда ищешь новости. А у меня, как обычно, нечего сообщить тебе.

— Ты напьешься и все расскажешь, Гэвин. Ты всегда одинаков.