Победа для Гладиатора (СИ) - Лабрус Елена. Страница 30

Он снова целует — уже настойчивее и глубже, до головокружения. Я слабею в его руках, и Алекс точно улавливает этот момент и несёт меня в спальню. Укладывает в кровать, растягивается рядом — красивое и сильное животное.

Задирает на мне свою рубашку, а я тяну его пуловер. Четыре нетерпеливые руки путаются в одежде. Два сбившихся дыхания обжигают обнажённую кожу.

Он целует меня везде. Касается век, прокладывает дорожки поцелуев по щекам и шее, оглаживает ладонями груди. Проводит языком по предплечью и припадает к моим соскам: вначале к одному, затем к другому. Катает языком, постанывает, а я выгибаюсь навстречу, как ветка, что хочет прикоснуться к земле и пустить корни. Как тетива, что жаждет почувствовать плотность стрелы и запеть. Как волна, что поднимается вверх, чтобы обласкать нагретые солнцем скалы.

Он обводит языком пупок и гладит большими пальцами бёдра, там, где выступают полукружьями косточки. Внутри меня словно кипит лава. Пылает, растекаясь жаркой рекой.

Его пальцы уверенно ложатся между моих ног, раздвигают складки, и я дёргаюсь ему навстречу, раскрываясь распутно и бесстыдно. Он не спешит, но я чувствую его нетерпение — под моими руками перекатываются его мускулы. О, нет! Так просто ему ничего сегодня не достанется.

Выгибаясь ещё сильнее, я прикасаюсь к нему всем телом и, изворачиваясь, опрокидываю его на спину. Он не сопротивляется. Ложусь сверху и сжимаю широкие запястья.

— Сдавайся, Алекс Берг! — в моём голосе рвётся возбуждение — глубокое, как басы, в которых звучат отголоски моей страсти.

Он выгибает бровь, но ирония не удаётся — слишком много лихорадочного нетерпения в мерцающих из-под ресниц глазах. И тогда я целую его в подбородок, заросший жёсткой щетиной — да, именно такой, как я однажды воображала, — провожу языком по кадыку. Сминаю литые мышцы, впечатываю пальцы, как в упругую глину, что так послушна сейчас в моих руках.

Кончики его пальцев скользят так ласково, что я чувствую, как покрывается пупырышками вся кожа. Но я зря расслабилась. Миг — и снова лежу под ним, распластанная и почти раздавленная его весом.

— Я никогда не сдаюсь, — едва заметно улыбается он и прикасается к чувствительной коже на запястьях, к ямкам моих ладоней.

А потом надевает презерватив. Даже это получается у него красиво. Его уверенные пальцы и большой, аккуратный, пульсирующий, строгий «джентльмен во фраке», что приветствует меня лёгким нетерпеливым подёргиванием.

Алекс входит в меня очень медленно. Я помогаю ему бёдрами и почти теряю рассудок от этой томительной плавности, от слишком вожделенного трения, от упоительного толчка, когда он заходит полностью. Плотно, до тесноты, до растянутых от удовольствия мышц. Жадно сжимаюсь кольцом вокруг его плоти — настолько мне хорошо. Он выходит — снова медленно, и хочется плакать от нетерпения, но я сдерживаюсь: ни за что не признаюсь в своей слабости.

Скольжение назад, в глубину, — и опять толчок, выбивающий из меня стон. Ещё и ещё. Туда и обратно. Ещё и ещё. Вперёд и назад, пока я не теряю над собой контроль. Льну к нему, двигаю бёдрами. Сливаюсь без остатка, вынуждая поторопиться. Но он медлит, удерживает меня.

— Пожалуйста, — срывается с губ. Это мой голос? Это я умоляю?..

И тогда он начинает двигаться в полную силу — мощно, ритмично, неукротимо. Бьюсь в его руках, как трепетная струна, нетерпеливая, жадная, натянутая до предела. Ещё немного и…

— Скажи моё имя! — его голос разрывает сознание, продирается сквозь туман вожделения.

— Алекс! — выдыхаю я и рассыпаюсь звёздной пылью, каскадами искр, огнями мироздания.

— Моя! — рычит он в ответ, проникая яростно и неистово. До тех пор, пока по его напряжённой спине не проходит волной дрожь. Я чувствую её внутри себя и кричу, кричу, не совладав с собою.

Мы затихаем, как два паруса, что потеряли ветер. Замираем в объятиях друг друга. Мокрые. Скользкие. Сумасшедшие. Счастливые.

Его руки такие нежные. Он перекатывается на бок, но не отпускает меня, и мне так хорошо. Прячу улыбку, уткнувшись в его шею.

Алекс целует меня в макушку, а я поднимаю лицо:

— Пожалуйста, только молчи. Ладно?

И он молчит, не сдерживая улыбку, и прижимает меня к себе собственнически, по-хозяйски.

«Я только на немножко прикрою глаза и всё», — обещаю себе, и снова проваливаюсь в сон, слушая, как поёт моё сердце в груди. Как вплетается в эту песню дыхание мужчины, что лежит со мной рядом.

Слишком близко. Непростительно досягаемо.

34. Алекс

Она необыкновенная.

Мне казалось, я уже забыл это. Навсегда. Это мучительное, безумное чувство, когда дрожь в теле ещё не утихла, а уже хочется снова. Снова и снова её благословенного тела. Где желанна, обласкана каждая ямочка, каждый бугорок, каждая косточка и впадинка - и этого всё равно мало. Её хочется ещё. Ещё и ещё. Когда каждая мелочь: прилипший к губам волосок, родинка на груди, пульсирующая на виске жилка - всё вызывает неистовое желание, желание слиться с ней, обладать, стать единым целым, стать её дыханьем, трепетом её тела, пульсом в её венах, именем на её губах.

Она моя. Созданная, подаренная, выстраданная, незаслуженная. Прибившийся к ветровому стеклу листик. Потерявшийся голодный щенок, загнанный в угол, а потому бесстрашно вцепившийся в руку. Но именно такая - безрассудная, отважная, отчаянная - она мне особенно дорога.

Она спит. Так безмятежно и сладко. Так доверчиво ко мне прижавшись. А я борюсь с желанием её растормошить. Рассердить, завести, заставить насупить брови и выдать что-нибудь крышесносное.

Нет, не могу. Не сейчас. Когда во мне ещё звучит этот восторг. Упоение искателя, нашедшего Атлантиду. Триумф альпиниста, что первым покорил горную вершину. Торжество астронома, открывшего неизведанную планету. Исступление Прометея, укравшего огонь.

Нет, знать, что она только моя для такого собственника, как я, - это покруче какого-то огня. Это опрокидывает. Моё индивидуальное лезвие для вечного самоубийцы. Личная зелёная фея для сидящего на абсенте. Персональный сорт травы для заядлого курильщика. Единственная. Нелегальная. Моя.

Осторожно целую её в выступающие позвонки и встаю.

Долго принимаю душ. Нехотя загоняю кроликов в клетку. Не торопясь убираю со стола в кухне. Жду, когда утихнет во мне, успокоится спущенный ей с цепи зверь, не находящий себе места. Неистовое желание запереть её здесь навсегда. Или лучше избавиться от этой зависимости?

Так ничего и не решив, возвращаюсь и ложусь рядом. Натягиваю одеяло на хрупкие девичьи плечики. Она сама находит меня рукой и льнёт. С ней сонной совершенно невозможно бороться. С ней рядом абсолютно не получается думать. А надо ли? Сгребаю её в объятья и забываюсь.

Кажется, только закрываю глаза и тут же просыпаюсь.

Вики нет. Неужели сбежала?

Вскакиваю, нервничаю, ищу брюки, чертыхаюсь, натягиваю джемпер, больно стукаюсь большим пальцем о ножку кровати.

И только пение да льющаяся в душе вода меня отрезвляют. Сердце в груди бьётся, как ненормальное. Опёршись в ванной на стену, я слушаю её сольное выступление под аккомпанемент воды.

- Привет, - она, наконец, открывает запотевшую дверцу. Лицо испуганное. Наверное, у меня тот ещё видон со сна и не прошедшей злости. - Я тут в душ... Ты же не сердишься?

Выдыхаю шумно, делаю шаг навстречу и обнимаю как есть, голую, мокрую, со спутанными волосами. Так крепко, как могу. Кажется, чересчур сильно. Она сводит меня с ума.

Она не вырывается, настороженно затихает. Но едва я ослабляю хватку, как хитрюга затягивает меня в душевую кабину и включает воду.

- Со скамейки слезть не смог, весь до ниточки промок, - смеётся упрямая плутовка, глядя как мне на голову льётся вода.

Заодно и помылся.

В одном полотенце сижу на бортике ванной, а Вика колдует надо мной с расчёской и феном.

- Ты похож на своего кролика, - натягивает она мокрые пряди волос мне на уши и, конечно, опять смеётся. - Кстати, откуда ты их взял?