Покрашенный дом - Гришем (Гришэм) Джон. Страница 15

Бабка еще раз пообещала Троту, что весь день глаз с него не спустит. Он ничего не ответил. Только перестал жевать и уставился пустым взглядом через стол в сторону Тэлли, которая делала вид, что меня тут вообще нет.

Мы вернулись в дом. Я уселся на переднем крыльце, дожидаясь, когда появится Тэлли и мысленно проклиная Трота за его глупость. Может, конечно, он еще раз свалится в поле. Конечно, когда солнце будет в зените, он опять свалится и меня снова попросят посидеть с ним, пока он там валяется на своем матрасе.

Когда все собрались у прицепа, я поздоровался с Мигелем. Его команда выбиралась из амбара и рассаживалась возле одного борта в прицепе. Спруилы устроились вдоль другого борта. Отец сел в середине между обеими группами. Паппи вел трактор, а я обозревал их всех со своего отличного места позади него. Особый интерес для меня в то утро представляли собой любые проявления чувств между проклятым Ковбоем и моей ненаглядной Тэлли. Но ничего такого я не заметил. Все были в полудремотном состоянии - глаза полузакрыты, взгляд устремлен вниз, - с тоской предвкушая еще один день тяжкого и нудного труда под палящим солнцем.

Прицеп качался и скрипел, мы медленно тащились в белое поле. Я смотрел на бесконечные ряды хлопчатника и никак не мог заставить себя думать о прекрасной красной бейсбольной куртке с эмблемами «Кардиналз». Я изо всех сил пытался вызвать в памяти образы великого Стэна Мьюзиэла и его могучих товарищей по команде, как они бегут по тщательно подстриженной зеленой траве стадиона «Спортсменз-парк». Я старался вообразить их всех в их красно-белых спортивных формах, а некоторых и в тех самых бейсбольных куртках, точно таких же, как были представлены в каталоге фирмы «Сирс-Роубак». Я все пытался представить себе эти картины, потому что они меня никогда раньше не подводили, всегда поднимая настроение, но тут трактор остановился, и все, что можно было увидеть вокруг, были сплошные заросли хлопчатника. Они просто надвигались на нас со всех сторон, ряд за рядом, в ожидании своего часа.

В прошлом году Хуан познакомил меня с некоторыми чудесами мексиканской кухни, в частности, с тортильями. Мексиканцы ели их по три раза в день, и я решил, что это, должно быть, вкусная штука. И однажды поел вместе с Хуаном и его ребятами во время ленча, перед этим съев свой ленч дома. Хуан дал мне две тортильи. И я их тут же умял. А три часа спустя я стоял на четвереньках под хлопковым прицепом и меня рвало, как обожравшуюся собаку. А потом меня ругали все Чандлеры, причем мама возглавляла всю их свору.

– Их пищу есть нельзя! - кричала она. Такого презрения в ее голосе я никогда раньше не слышал.

– Да почему?

– Да потому, что она грязная!

После этого мне было категорически запрещено есть что-либо, приготовленное мексиканцами. И поэтому, естественно, тортильи стали для меня еще более вкусными и привлекательными. Потом меня еще раз застукали, когда Паппи внезапно появился в амбаре, - он пришел посмотреть, как там Изабель. Отец отвел меня за сарай для инструментов и выпорол своим ремнем. И я отказался от тортилий на столько времени, на сколько хватит сил.

Но теперь у мексиканцев был новый шеф-повар, и мне не терпелось отведать его стряпни и сравнить ее с тем, что готовил Хуан. После ленча, когда я убедился, что все заснули, я выбрался через кухонную дверь и с независимым видом направился в сторону амбара. Это был довольно опасный поход - Паппи и Бабка спали не очень крепко, даже вымотанные после работы в поле.

Мексиканцы лежали, растянувшись на траве в тени, отбрасываемой северным крылом амбара, и по большей части спали. Мигель знал, что я приду, так как мы успели с ним поговорить утром, когда встретились возле прицепа, чтобы взвесить собранный хлопок. Он собрал семьдесят фунтов, а я пятнадцать.

Он стоял на коленях, наклонившись над угольями и разогревал на сковородке тортилью. Он перевернул ее, подбросив в воздух, а когда она подрумянилась, положил на нее тонкий слой мелко порубленных помидоров, лука и сладких перцев - все из нашего огорода. Еще туда было добавлено немного ипомеи и толченого жгучего перца, который не произрастает в штате Арканзас. Это мексиканцы привезли с собой, в своих дорожных мешках.

Пара мексиканцев заинтересовались тем, что я хочу попробовать тортилью. Остальные же продолжали с большим усердием храпеть, на всю катушку используя сиесту. Ковбоя среди них не было. Встав в углу, чтобы мне был виден весь дом и любой Чандлер, если он вдруг появится, я съел всю тортилью. Она была горячая и очень острая на вкус и сочная. Особой разницы между произведениями Мигеля и Хуана я не заметил. Обе были потрясающе вкусные. Мигель спросил, не хочу ли я вторую, а я легко мог бы умять еще одну. Но мне не хотелось слишком уж налегать на их пищу - они и так все были тощие и маленькие. А в прошлом году, когда меня застукали, все взрослые по очереди ругали и срамили меня, обрушивая на мою бедную голову лавины презрения и негодования. А Бабка проявила истинно творческий подход и даже изобрела новый грех - отнятие пищи у менее обеспеченных людей. Мы ведь были баптисты, так что для нас всегда существовало множество грехов, которые вечно нас преследовали.

Я сказал Мигелю спасибо и тихонько пробрался обратно в дом и уселся на крыльце, не разбудив ни одного из Спруилов. Я забрался в качалку, как будто все время там спал. Никто не проснулся, но и я не мог заснуть. Откуда-то налетел легкий ветерок. Я лежал и мечтал о днях, полных безделья, когда можно сидеть на веранде, а не собирать хлопок и вообще ничего не делать, разве что удить рыбу в Сент-Франсис-Ривер да ловить мячи на переднем дворе.

Работа во второй половине дня меня чуть не доконала. Ближе к вечеру я с трудом дохромал до прицепа, волоча за собой мешок с собранным хлопком, изнемогая от жары и жажды и насквозь мокрый от пота. Пальцы опухли от множества уколов и царапин. Я уже собрал сорок один фунт за этот день. А мой урок по-прежнему составлял пятьдесят, и я был уверен, что сейчас в мешке наберется еще десять фунтов. Я надеялся, что мама окажется где-нибудь поблизости от весов, потому что она уж наверняка будет настаивать, чтобы на сегодня я работу закончил и шел домой. А вот Паппи и отец непременно отправят меня обратно в поле, выполнил я урок или нет.

Только они двое имели право взвешивать собранный хлопок. Так что если они оказывались где-то в глубине поля, можно было сделать перерыв, пока они доберутся до прицепа. Возле прицепа их не оказалось, и мне пришла в голову мысль слегка вздремнуть.

Спруилы собрались у другого конца прицепа, в тени. Они сидели на своих набитых хлопком мешках отдыхая, и все смотрели на Трота, который, насколько я мог видеть, не передвинулся за целый день и на десять футов.

Я освободился от наплечной лямки, сбросил мешок и подошел к ним.

– Привет, - сказал кто-то из Спруилов.

– Как Трот? - спросил я.

– Кажись, в порядке, - ответил мистер Спруил. Они закусывали крекерами и венскими сосисками - лучшая закуска для тех, кто работает в поле. Рядом с Тротом сидела Тэлли, которая меня вообще игнорировала.

– У тебя есть что-нибудь пожрать, парень? - вдруг спросил Хэнк, блеснув в мою сторону глазами.

Я был слишком удивлен этим вопросом и ничего не ответил. Миссис Спруил покачала головой и уставилась в землю.

– Так есть или нет? - повторил Хэнк, переместившись, чтобы смотреть мне прямо в лицо.

– Э-э-э… нет, - только и сумел я произнести.

– Ты хотел сказать «Нет, сэр», не так ли? - злобно произнес он.

– Кончай, Хэнк, - сказала Тэлли. Остальные члены семейства как бы ничего не слышали. И все сидели, опустив головы.

– Нет, сэр, - сказал я.

– Нет, сэр, - что? - Голос Хэнка прозвучал еще резче. Было ясно, что ему нравится затевать ссоры. И Спруилы, видимо, не раз были тому свидетелями.