Покрашенный дом - Гришем (Гришэм) Джон. Страница 20

Рики всегда вызывал наибольшие опасения из всех членов семейства Чандлеров; мама мне говорила, что он всегда слишком уж задерживался в городе по субботам. Кто-то из нашего семейства даже был там однажды арестован, и не так уж давно, однако я никогда не слышал подробностей. Мама еще говорила, что Паппи и Рики годами спорили о том, в какое время следует уезжать домой. Я помню, что несколько раз мы уезжали из города без Рики, и я плакал, потому что думал, что больше никогда его не увижу. Но утром в воскресенье он всегда сидел на кухне и пил кофе, как будто ничего и не произошло. Рики всегда возвращался домой.

Мы все собрались у нашего грузовичка, который сейчас окружали десятки других машин, кое-как припаркованных вокруг баптистской церкви, потому что фермеры все еще продолжали съезжаться в город. Толпа на Мэйн-стрит стала еще плотнее и вроде бы скапливалась возле школы, где скрипки и банджо иногда исполняли деревенские мелодии. Мне совсем не хотелось уезжать, по моему мнению, спешить домой было совершенно ни к чему.

У Бабки и мамы нашлись какие-то неотложные дела в церкви, где все женщины всегда находили себе какое-нибудь дело в преддверии воскресенья. Тут я услышал, что Паппи и отец, стоявшие по другую сторону грузовика, обсуждают недавнюю драку. Потом кто-то из них упомянул Сиско, и я навострил уши. Но тут подошли Мигель и другие мексиканцы, не переставая трещать по-испански, так что дальше я ничего не услышал.

Через пару минут со стороны улицы подошел Стик Пауэрс, один из двух помощников шерифа Блэк-Оука, - поздороваться с Паппи и отцом. Стик, кажется, во время войны был в плену, он немного прихрамывал и утверждал, что это следствие его пребывания в немецком лагере. А вот Паппи говорил, что Стик никогда не выезжал за пределы округа Крэйгхед и выстрелов в жизни не слышал.

– Один из этих Сиско чуть не при смерти, - услышал я его голос и тут же придвинулся поближе. Было уже почти темно, и никто за мной не следил.

– Ну и ничего страшного, - заметил Паппи.

– Говорят, что этот парень с гор на вашей ферме работает.

– Я драку не видел, Стик, - сказал Паппи. Было заметно, что он начал заводиться. - Ты имя-то его знаешь?

– Хэнк какой-то…

– Тут таких Хэнков полным-полно.

– Не возражаешь, если я завтра подъеду взглянуть? - спросил Стик.

– Не могу ж я тебе запретить!

– Это точно. - Стик повернулся на каблуке своей целой ноги и так посмотрел на мексиканцев, словно они были виновны в сотнях преступлений.

Я просочился на их сторону грузовичка и спросил:

– Чего это он хотел?

И как всегда, когда дело касалось того, что мне знать или слышать не положено, меня просто проигнорировали.

Домой мы возвращались в темноте. Позади гасли огни Блэк-Оука, волосы ворошил прохладный ветерок. Поначалу я хотел рассказать отцу об этой драке, но не стал этого делать в присутствии мексиканцев. А потом решил, что в свидетели мне лучше не попадать. Никому я об этом рассказывать не буду, никто от этого ничего не выиграет. Свяжешься с Сиско - потом долго придется расхлебывать. Да и Спруилы могут разозлиться и уехать от нас, а мне это вовсе не нужно. Сбор хлопка только начался, а я уже устал от него. И самое важное соображение - я не хотел, чтобы Хэнк разозлился на меня или на отца, или на Паппи.

Когда мы добрались до дому, их старого грузовика на нашем переднем дворе не было. Они еще были в городе, наверное, общались с другими приезжими с гор.

После ужина мы расселись на веранде, а Паппи включил радио. «Кардиналз» играли в Филадельфии, матч шел при искусственном освещении. Мьюзиэл занял место бэттера в середине второго иннинга, и я погрузился в свои обычные мечты.

Глава 8

В воскресенье мы проснулись на утренней заре под треск молний и низкий рокот грома. Гроза шла с юго-запада, задерживая восход солнца, и я, лежа в комнате Рики, все задавал себе один и тот же вопрос: и почему это дождь всегда идет по воскресеньям? Почему не посреди недели? Тогда бы мне не надо было собирать хлопок. А воскресенье и так день отдыха…

В комнату вошла бабушка и велела мне идти на веранду, чтобы полюбоваться дождем вместе. Она приготовила мне кофе, плеснув туда побольше молока и наложив вдоволь сахару, и мы сидели в качалке, медленно покачиваясь под завывание ветра. Спруилы метались вокруг, собирая в коробки свое барахло и пытаясь найти убежище от дождя в своей протекающей палатке.

Дождь налетал волнами, как будто беря реванш за две недели сухой погоды. Вокруг веранды клубилось марево, как туман, а наша жестяная крыша стонала под струями.

Бабка всегда тщательно выбирала момент, чтобы поговорить со мной. Иногда, обычно раз в неделю, она брала меня с собой на прогулку или поджидала меня на веранде, лишь бы оказаться со мной вдвоем. Поскольку она целых тридцать два года была замужем за Паппи, то хорошо изучила искусство молчания. И могла подолгу гулять или качаться в качалке, не произнося почти ни слова.

– Как кофе? - спросила она. Я едва ее расслышал из-за грозы.

– Отлично, ба, - ответил я.

– Чего хочешь на завтрак?

– Горячих хлебцев.

– Ну тогда я сейчас их напеку.

По воскресеньям мы обычно никогда никуда не торопились. Спали дольше, хотя сегодня нас рано разбудил дождь. А на завтрак забывали про привычные яичницу и ветчину, а просто как-то перебивались на хлебцах с патокой. И работы в кухне было поменьше. В конце концов, это ведь день отдыха.

Качалка тихонько раскачивалась, ее ржавые цепи мягко поскрипывали над головой. Над дорогой ударила молния, где-то в стороне фермы Джетеров.

– Мне нынче сон про Рики приснился, - сказала Бабка.

– Хороший?

– Да, очень хороший. Что война вдруг кончилась, но нам забыли об этом сказать. И однажды вечером сидим это мы тут, на веранде, слушаем радио - и вдруг видим, что по дороге к нам бежит какой-то человек. И это Рики. Он в своей армейской форме и кричит, что война кончилась.

– Хорошо бы и мне такой сон приснился! - заявил я.

– Думаю, это Господь нам что-то хотел сообщить.

– Что Рики возвращается?

– Да. Может, не прямо сейчас, но что война скоро кончится. И я однажды погляжу на дорогу и увижу, что он уже идет через двор.

Я посмотрел на наш двор. На нем образовывались лужи и потоки, которые бежали в сторону Спруилов. Травы уже почти не было, а ветер срывал первые желтые листья с дубов.

– Я каждый вечер молюсь за Рики, ба, - сказал я гордо.

– Я молюсь за него ежечасно, - сказала она, и я заметил, что глаза у нее влажные.

Мы качались и смотрели на дождь. Когда я думал о Рики, он редко представлялся мне в виде солдата в военной форме, с винтовкой, под огнем, перебегающим от одного укрытия к другому.

Скорее, я думал о нем, как о лучшем своем друге, моем дяде, который был мне больше братом, приятелем, с которым мы рыбачили и играли в бейсбол. Ему ведь было всего девятнадцать, и он представлялся мне и молодым, и старым одновременно.

Вскоре появилась мама. Субботнее мытье для меня обычно сопровождалось воскресным отскребыванием. Это был быстрый, но жестокий ритуал, когда эти две одержимые женщины отскребывали от грязи мою шею и уши.

– Ты готов? - спросила мама. И я почувствовал, что шея и уши уже болят.

Я пошел за Бабкой на кухню, чтобы налить себе еще кофе. Паппи уже сидел за кухонным столом и читал Библию, готовясь к уроку в воскресной школе. Отец был на заднем крыльце, наблюдал за грозой и пялился куда-то вдаль, за реку, несомненно, уже беспокоясь насчет возможного наводнения.

Дождь закончился еще до того, как мы вышли из церкви. На дорогах была сплошная грязь, и Паппи вел машину еще медленнее, чем обычно. Мы тащились и тащились, иногда сползая вбок на ухабах и в лужах, которых было множество на нашей старой проселочной дороге. Мы с отцом сидели сзади, в кузове, крепко держась за борта, а мама с бабкой ехали впереди. Все были одеты в самое лучшее. Небо прояснилось, над головой было солнце, оно уже начало припекать мокрую землю, так что стали видны испарения, лениво поднимавшиеся над стеблями хлопчатника.