Стрекоза в янтаре. Книга 1. Разделенные веками - Гэблдон Диана. Страница 58

Убедившись, что дело я свое знаю и ничего, кроме бинтов и свежего белья от них не требую, монахини быстро смирились с моим присутствием, а преодолев первоначальный шок от моего имени и титула, больные тоже. Социальные предрассудки обычно очень сильны, но разлетаются в прах при наличии доброй воли и умения делать свое дело, тем более если в этом умении есть такая нужда.

Несмотря на свою занятость, матушка Хильдегард начала уделять мне внимание. Сперва она вообще со мной не разговаривала, ограничиваясь лишь «Bonjour, мадам», когда проходила мимо, однако я все чаще стала чувствовать на своей спине взгляд ее внимательных и умных глазок всякий раз, когда останавливалась возле постели какого-нибудь пожилого больного, страдающего опоясывающим лишаем, или смазывала маслом алоэ ожоги ребенку, пострадавшему при пожаре, — в ту пору в бедняцких кварталах города пожары были частым бедствием.

Казалось, она никогда никуда не торопится, однако за день ей приходилось проходить немалые расстояния крупными, длиной в ярд, шагами по больничным полам из серого камня, причем следом за ней все время поспешал ее любимец — маленький белый пес по кличке Бутон.

Совершенно непохожий на лохматых болонок — самую популярную у придворных дам породу, — Бутон отдаленно напоминал помесь пуделя с таксой. Природа наделила его жесткой курчавой шерстью с длинной бахромой вокруг толстого живота и коротких кривых лап. Концы лап с крепкими черными когтями громко цокали по каменному полу, когда он трусил за матушкой Хильдегард, почти касаясь своей заостренной мордой развевающихся складок ее сутаны.

— Это что, собака? — с изумлением спросила я одного из санитаров, впервые увидев Бутона, семенившего за своей хозяйкой.

Перестав подметать пол, санитар глянул вслед пушистому закрученному калачиком хвосту, тут же скрывшемуся за дверью операционной палаты.

— Э-э… — протянул он нерешительно, — матушка Хильдегард утверждает, что собака. И мне бы не хотелось… спорить с ней по этому поводу.

Сойдясь ближе с монахинями, санитарами и приходящими докторами, мне довелось выслушать немало самых разнообразных мнений о Бутоне — от вполне терпимых до преисполненных суеверий. Никто не знал, как и почему оказался он у матери Хильдегард. В течение нескольких лет он являлся полноправным членом больничного штата, причем, по мнению своей хозяйки, рангом повыше, чем няньки и сестры, и почти равным рангу большинства приходящих врачей и аптекарей.

Последние по большей части смотрели на него с подозрением и отвращением, некоторые — с насмешливой симпатией. Один из хирургов называл его — разумеется, когда матушка Хильдегард не слышала — «мерзкой крысой», другой — «вонючим кроликом», а третий, коротконогий толстяк, изготовитель бандажей, в открытую именовал «Месье Мочалка». Монахини считали его неким промежуточным созданием между талисманом и тотемом, а молодой священник из местной церкви, которого Бутон умудрился укусить за ногу, когда тот пришел исповедовать больных, был твердо убежден, что пес есть не что иное, как маленький демон, избравший собачье обличье для осуществления своих гнусных замыслов.

Несмотря на несогласие со столь нелестной характеристикой священника, я тем не менее считала, что доля истины в ней все же есть. Пронаблюдав в течение нескольких недель за этой парочкой, я пришла к выводу, что ближе Бутона для матери Хильдегард нет никого на свете.

Она часто разговаривала с ним, причем совсем не так, как обычно говорят с собаками — очень серьезно, на равных. Стоило ей остановиться возле койки, как Бутон тут же вспрыгивал на нее и начинал обнюхивать испуганного пациента. Затем он усаживался — чаще всего на ноги больного, — гавкал и вопросительно смотрел на хозяйку, словно спрашивая, какой диагноз она собирается поставить. И она тут же ставила этот диагноз.

Поведение для собаки довольно занимательное, однако у меня не было времени пристально понаблюдать за этой необычной парочкой за работой, вплоть до одного хмурого и дождливого мартовского утра. Я стояла у постели пожилого извозчика и беседовала с ним, стараясь сообразить, что же неладно.

Он поступил к нам неделю назад. Нога у него попала в тележное колесо — несчастный имел неосторожность соскочить с телеги прежде, чем та остановилась. В результате он получил множественный перелом, травму, на мой взгляд, вполне излечимую. Я вправила кость, рана начала благополучно заживать. Ткани имели здоровый розовый цвет, с хорошей грануляцией. Ни дурного запаха, ни пресловутых красных полос, ни нагноения — ничего этого не наблюдалось. И я совершенно не могла понять, отчего у него никак не снижается температура, а моча имеет темный цвет и неприятный запах, что говорит о наличии в организме инфекции.

— Bonjour, мадам, — произнес низкий звучный голос у меня над головой, и, подняв глаза, я увидела матушку Хильдегард. Тут же под локтем у меня что-то прошмыгнуло, и Бутон грузно вспрыгнул на матрац, что заставило больного слегка поморщиться. — Что вы думаете по этому поводу? — спросила она. Я не была уверена, к кому именно она обращается, к Бутону или ко мне, однако все же решила высказать свое мнение.

— Очевидно, существует некий вторичный источник инфекции, — сказала я. — Но понять, где и откуда, я не в силах. Я уже начинаю думать, что это какая-то внутренняя инфекция, никак не связанная с раной. Возможно, вялотекущая форма аппендицита или воспаление мочевого пузыря, хотя, с другой стороны, при пальпировании ничего не прощупывается.

Мать Хильдегард кивнула:

— Да, вполне возможно. Бутон! — Собака послушно повернула голову к хозяйке, та, в свою очередь, кивком указала на больного: — Ищи во рту, Бутон! — приказала она. Осторожными мелкими шажками пес приблизился к изголовью кровати, круглый черный кончик носа принюхивался. Мужчина с трудом приподнял отяжелевшие от жара веки, однако, заметив величественно возвышавшуюся над ним мать Хильдегард, жаловаться не осмелился. — Откройте рот! — властно приказала она, и снова больной не посмел ослушаться, хотя Бутон уже дышал ему прямо в лицо. Несчастный безусловно не принадлежал к разряду тех, кто любит целоваться с собаками.

— Нет, — не сводя глаз с Бугона, мать Хильдегард задумчиво покачала головой, — нет, не то. Ну же, ищи, Бутон! Только осторожно. У человека нога сломана, помни это.

Словно понимая каждое ее слово, пес начал осторожно обнюхивать больного, суя нос под мышки, залезая на грудь, теребя складки одежды в паху. Добравшись до поврежденной ноги, он ловко переступил через нее лапами, прежде чем приблизить нос к повязке.

Вот пес снова вернулся к паху — а куда же еще, это естественно, подумала я, собака есть собака, — легонько потеребил верхнюю часть бедра, затем сел и гавкнул, преданно виляя хвостом.

— Вот оно, — сказала матушка Хильдегард, указывая на маленький коричневый струп над паховой складкой.

— Но рана почти зажила, — заметила я, — и воспаления нет.

— Вы уверены? — Высокая монахиня положила больному руку на бедро и сильно надавила. Сильные пальцы глубоко вошли в бледную плоть, и извозчик завопил как резаный. — Ага! — удовлетворенно буркнула она, рассматривая глубокие вмятины, оставшиеся после нажатия. — Гнойник!

Так и оказалось; струп разошелся с одного конца, оттуда вытекал желтый гной. Дальнейший осмотр с помощью матушки Хильдегард, которая держала больного за ногу и плечи, позволил узнать наконец, в чем же причина. Оказывается, глубоко в бедро вонзилась несчастному длинная заноза — осколок дерева, отщепившийся от колеса. Видимо, основная рана отвлекла внимание врачей к они не заметили занозы с самого начала, да и сам больной не заметил, тогда ему было не до того. Постепенно произошло заражение, рана воспалилась, вокруг занозы скопился гной, причем происходило все это глубоко в мышечных тканях и не было заметно на глаз.

Пришлось немного поработать скальпелем, почистить рану, затем с помощью специальных длинных щипцов я извлекла занозу и торжественно подняла ее вверх — трехдюймовую деревянную щепку, испачканную кровью и гноем.