Клинки и карабины (СИ) - Манасыпов Дмитрий Юрьевич. Страница 18

– Там ты увидел башню? – поинтересовался Освальд.

– Там я увидел тучи вдалеке. Густой серый ковер, растекающийся прямо посреди голубых прорех между деревьями, становящимися все выше. Мы три дня пили только воду, взятую с собой. Десяток человек, решивших, что им говорят чушь дикие варвары тиллвег, погибли в полтора сутках хода от заставы. Умирали, блюя и плеща кровью из всех своих дырок, после воды, набранной в лесных ручьях. Два десятка до того погибли в ямах с ползучей смертью, с кольями, с выступающей из-под земли зеленой ядовитой кровью Квиста.

Одна группа разведчиков, пять человек и два тиллвег ушли вперед и не вернулись. Мы нашли их утром, выпотрошенных, оскопленных и ослепленных заживо, повешенных на ветках в петлях из кишок товарищей. Первый раз племена напали к концу третьего дня. Меня с ними тогда уже не было, я и еще семеро остались в разбитом лагере, отравленных летучей паутиной, накрывшей часть колонны. Меня и выживших троих чуть не повесили, как дезертиров.

Комрад замолчал, ссутулившись в кресле. От него ощутимо потянуло давней лютой жутью и страхом совсем зеленого юнца, попавшего в переплет.

– Из леса вернулись пятнадцать ушедших. Вместе с нами, всего пятнадцать. Там был один старый маг, один из выбравших сторону Безанта и Церкви, надевший цвета Огненной палаты. Дед почти вытащил нас из петли, подтвердил наши слова. Так я выжил и убежал отсюда. Нанялся на корабль до Безанта, там ушел в пустынную стражу, воевал с Халифатом, с аль-шатанни, стал разведчиком, научился биться и не трусить. И всегда помнил о Квисте.

Я набрал свой первый отряд там, посреди зноя и плавящегося на солнце песка. Мы потрошили кочевые кланы, взяли две пограничные крепостцы, передав десятому восточному легиону. Нас заметили и отправили в Абраксас, усмирять мятеж аристократов и ламий, решившихся на небывалое. С тех пор моя смерть даже имеет лицо, оно в мелких чешуйках и смердит их острым ядом, выбивающимся через поры. Из тех ребят здесь не осталось никого, стыдно сказать, но иногда им даже завидую. Ламии помнят всех и всё и придут по мою душу.

– И как ты вернулся, зачем?

Комрад кивнул на окно, прочно и плотно прикрытое массивным ставнем.

– Квист позвал. Он всегда тянет к себе побывавших внутри, добравшихся поглубже, проникает, как яд, внутрь и не выходит. Тебе страшно, но ты не можешь иначе. Квист сильнее, он тянет назад, даже не скрывая твой конец, а тот всегда один. У нас здесь своей смертью никто не умирает, всем достается оттуда.

Я вернулся, только узнав о наборе отрядов на заставы, Безант схватился с Эмиратом, Халифат бурлил и рвался в ту же драку, из двух легионов осталась половина, да и те в Раруге и Туангесте. А Квист оставлять без присмотра уже не решались, помня о Гальдерране и его словах с делами. Я и вернулся.

Через три года…

Комрад встал, мягко и неслышно оказавшись у стены, постучал по твердому и блестящему огромному клюву.

– Решиться пойти глубже помог случай. Знаешь, квестор, как бывает – ничего не ждешь, и вдруг тебе на голову сваливается неожиданность? Народ Амры напал на отрядец, шедший с Северной заставы в Раруг. А в отрядце вдруг оказался сынок наместника, отправленный папочкой секретно проверить заставы и наемников на них… хренов идиот.

Народ Амра, квестор, сущие демоны. Они бьются до последнего, пока их не начнешь кромсать на куски. И, даже если отрубишь руку, тут же руби остальное, лучше сразу с головы… чтобы он не дотянулся и не выгрыз кусок ноги.

Амра не дураки, Амра даже имеют уши вдоль границы. Как и кто – мы до сих пор не знаем, понятно, люди, но никто ничего не знает, а слухи рождаются сами по себе. Птицы, звери, даже деревья служат Квисту, наблюдают, слушают и рассказывают… Да. В общем, мальчишку они утащили с собой, в самое сердце. Я и мои люди пошли за ними. Тогда я думал, чтобы спасти этого дурака. Только потом понял – это звал Квист и мой страх. Страх хотел стать больше, увидеть, разглядеть, что там – под клубами туч. Мы и пошли.

Тогда с нами не было Чиха, а мой народ ушел отсюда полностью. Только мои люди и я, дурачье, решившее, что сможет добраться куда захочет и куда не добрался целый отряд. Через четыре дня в лесу, выжившие все до единого, мы нашли то место. Кладбище. Одно из нескольких в лесу Костей. Они все сгнили там, остановившись у самого сердца Квиста навсегда. Я слышал их, слушал их голоса, крики, стоны, до сих пор слышимые таким, как я.

Они убивали их долго, они убивали их отовсюду, из-за каждого ствола, пня или куста. Сам лес добрался до людей, утаскивал под землю и дробил спины своими корнями. Рвал на куски и поливал землю красным. Там и остались мои люди. Пятеро. Трое пришли назад.

Комрад зевнул.

– Спать нужно, квестор… или как там тебя. Иди, ложись в той комнате. Оружие не убирай, тут Квист рядом.

– Почему тьма? – Освальд не злился, не услышав нужного. Расстраивался, не больше.

– Да только тьма может породить такое. Или спрятать в себе. – Комрад похлопал по клюву, погладил шкуру огромного серо-саблезубого кота. – Они же родились даже не сейчас. Они появились много веков назад, подохли повсюду, оставшись только там, в парящем мареве сердца Квиста и под его непроглядным небом. Птицы выше человека, странные звери, разбредающиеся во все стороны, змеи, знаешь, толщиной с бревно. И…

Комрад вдруг разом протрезвел.

– Что?

– На востоке, квестор, живут огромные ящерицы, чуть меньше мула высотой. Но они просто огромные ящерицы. Там, у башни, увитой смертоцветом, один из парней упал в яму. Там вязкая и мягкая земля, вода по щиколотку стояла…

– И?

– Это был след, квестор. Огромный след, такой же, как у тех ящериц, только очень огромный. Я не верю в драконов. Не верю в драконов где угодно, хотя знаю про троллей на севере или Хозяйку гор. Но здесь Квист и его темнота, а если так, то где еще выжить драконам, а?

Три сестры, а на всеобщем, скорее всего Циклоп, пока не появились. Освальд сидел на прикаченном бревне, смотрел на светлое пятно среди общей черноты поверху. Чихь, завернувшись в плащ, неожиданно оказавшийся огромным, спал. Бесшумно, не меняя позы, сливаясь с темнотой и лесом. Пахло горьковатым запахом от распустившихся и неожиданно ставших светящимися цветов, сочной и насыщенной волной от редкой травы, листвой, сладковато-прелым запахом от земли. А Квист жил своей ночной жизнью.

Звуков в лесу хватало. Сейчас, в ставшей прохладной темноте, слышалось многое, скрытое днем. Где-то недалеко, добавляя запах свежести, перекатывался по камням ручей. Растекались холодные струйки, добавляя влаги в незаметные илистые поймы. Кто-то явно большой, может и сам лютобой, через равные промежутки, жирно чавкал грязью, шумно всхрапывал, совершенно никого не боясь.

Где-то поверху, у самых макушек великанов с корой темно-орехового цвета, с шелестом и шорохом кто-то перелетал со ствола на ствол. Угрожающе пророкотал совсем рядом булькающий рев, но ничего не случилось. Даже мелкие птахи не подумали испугаться и зацвикать. Когда за кустами, ощетинившимися сотнями кривых толстых шипов, еле слышно хриплый голос отрывисто что-то сказал, Освальд замер. Приближение людей он прошляпил самым настоящим образом.

В новом арбалете стрел помещалось, как и в старом, семь. Всего семь болтов, средней длины, толстых, с гранеными наконечниками. Уходя в Квист, Освальд не стал церемониться и зашел к кузнецу. Подпилил каждый наконечник, совершенно наплевав на раны тех, в кого попадет болт. Не то место и не то время, чтобы думать о гуманности, проповедуемой крылом церкви мученика, называвшимся «мирианами». Мириан, сестра погибшего страшной смертью основоположника, якобы всем желала добра и мира. Освальд даже в чем-то с ней соглашался. Но в случаях, когда речь шла о его собственной жизни.

Осторожно, стараясь не шуметь, поднял арбалет, направив его в сторону разговора. Тот не прекращался. Хриплый голос что-то доказывал, такой же, чуть моложе, не соглашался. Если же верить слуху, то кроме говоривших вокруг зарослей ночношипа сейчас терпеливо стояло еще не меньше трех человек. И это, само собой, не внушало Освальду никакой радости. Еще меньше радовала стрельба на звук. Хотя…