Грозный змей - Кэмерон Кристиан. Страница 26

Скромная молодая женщина с рыжими волосами и бронзовыми глазами открыла дверь и присела в реверансе. Она провела их во внешние покои, очень похожие на комнаты самого сэра Габриэля в северной башне.

– Это мой расточительный сын? – спросила Гауз. – У меня для тебя подарок, дорогой. Входи.

Бронзовоглазая отворила дверь во внутреннюю комнату, и Габриэль, сделав глубокий вдох, вошел, стараясь не замечать, что у него дрожат руки.

Амиция вышивала, сидя под солнечным лучом. Зимой она научилась некоторым хитростям и теперь могла вышивать буквы точечным швом, вырезать их и обметывать края, а потом обшивать шелковой нитью для напрестольной пелены. Сейчас она неспешно работала над пасхальным покровом для часовни на Южной переправе и повсюду возила за собой лен и шелк в промасленной сумке из холста с шелком. Хелевайз учила ее этому дамскому – не только монашескому – рукоделию. Готические буквы «I Н S» выходили у нее изящными и почти ровными.

Она трудилась над последним «I» в слове «domini», когда Гауз вошла в комнату и принялась ворковать с огромной птицей на насесте. Амиция поняла, что она плетет чары.

Гауз прогудела несколько горловых немелодичных нот. Амиция вспыхнула.

– Милая моя, обычно я работаю в одиночестве. И обнаженной, – рассмеялась Гауз.

– Я так однажды делала. – Амиция тоже засмеялась.

– Разница между нами и так невелика.

Амиция опустила голову и вернулась к вышивке.

– Что это? – спросила она.

– Подарок для Габриэля. Не вставай. Он сейчас будет здесь.

Она положила руку на дверь и крикнула:

– Это мой расточительный сын? У меня для тебя подарок, дорогой. Входи.

И распахнула дверь. Правой рукой она при этом сдернула покров с птичьей клетки.

Птица оказалась больше, чем думала Амиция, но Габриэль Мурьен удивил ее гораздо сильнее.

Дело не в том, что он изменился.

А в том, что он вообще был здесь.

Габриэль утратил контроль над своим лицом и сердцем, как армия новичков, попавших в засаду. Он ослеп при виде Амиции. Невольная улыбка осветила его лицо, он взял ее руку в свою и поцеловал.

Она залилась краской.

Его мать расхохоталась.

Молоденький грифон на насесте, чудовище из земель Диких, почувствовал волну любви. Он посмотрел на Габриэля, раскинул громадные крылья и излил свою любовь в ответ. Громко крикнул, как будто его сердце было разбито.

Гауз смеялась.

– Великолепно! – сказала она. Выступила вперед, как победитель, готовый нанести удар милосердия, и поцеловала сына в щеку. – Значит, два подарка.

Амиция, позабыв про стойкость, вскочила, наступив на свою пелену. Нахмурилась, прошла мимо Габриэля с гордо поднятой головой и удалилась.

– Она вернется, – сказала Гауз. – Ты ей нужен больше ее дурацких обетов.

Габриэль дрожал.

– Я припасла для тебя такой значительный подарок. И где благодарность? Сын?

– Ты использовала ее как приманку для приручения грифона? – спросил Габриэль.

– Конечно! Мне нужна была любовь, а кто подошел бы лучше твоей возлюбленной? И это сработало! Твой собственный грифон! Хотя мне это тоже далось нелегко. – Гауз вовсе не была склонна к болтовне, но гнев на лице сына пугал ее. – Ну же, дорогой мой. Грифонов необходимо приручать любовью. Только это их и держит. Нельзя обратить грифона. Они слишком глупы. И слишком умны. А теперь он твой навсегда. Все хорошо, что хорошо кончается.

– Ты не изменилась, – заметил Габриэль и улыбнулся грифону. Подошел и прошептал ему что-то. – Сколько ему?

Гауз улыбнулась про себя, зная, что сумела его удивить.

– Примерно два месяца. Он жрет, как десяток волчат. Через шесть месяцев он станет вчетверо больше. Его мать была достаточно велика, чтобы на ней мог ездить взрослый человек.

– И ты ее убила.

– Это была дикая и опасная тварь! – вознегодовала Гауз.

– То же самое можно сказать о тебе, матушка. – Габриэль смотрел в глаза чудовищу. Оно глядело в ответ, как огромная глупая кошка.

– А ты изменился, сын. Посмотри только на себя. Сила.

– Не стоило сегодня об этом говорить. – Габриэль подошел к окну, выглянул наружу. Но не удержался и вернулся к грифону.

– Но ты действительно очень силен, – промурлыкала Гауз, – я готовила тебя к тому, чтобы стать магом. И теперь тебе поклоняются. Все они.

– Прекрати!

– Когда ты завоюешь королевство, они…

Он смотрел в огромные, безумные, восторженные глаза грифона.

– Ему нужно постоянное внимание, само собой, – пояснила мать, – ты не представляешь, сколько усилий я вложила в него, дитя мое. Я…

– Мама. Остановись.

Он повернулся, и они оказались лицом к лицу.

– Ты всегда был упрямым мальчиком. – Она шмыгнула носом.

– Ты убила моего учителя. И наставника.

– На самом деле нет. Твоего так называемого наставника убил Анри, а что до Пруденции… Честно говоря, я не знаю, что произошло.

– Ты приказала убить их.

– Как утомительно. Прекрати перескакивать с одного на другое. Убила, приказала убить? Какая разница, дитя мое? Они были никем. Она сбивали тебя с толку. Согласись, тебе стоило стать немножко пожестче. Нет?

Она положила руку ему на грудь, растопырив пальцы.

Он не возражал.

Гауз посмотрела на него снизу вверх. Когда они виделись в последний раз, он был только немного выше нее, а теперь нависал над ней, как башня. Вдруг ее зрачки расширились.

– Где сэр Анри?

– Я же не ты, – рассмеялся Габриэль, – я его не убивал. Пострадало разве что его самолюбие.

Гауз топнула ногой.

– Давай не терять драгоценное время, любовь моя. Мне многое нужно тебе рассказать. Много планов, много идей. Ты же теперь герцог Фракейский. – Она улыбнулась.

– Да, – согласился он тоже с улыбкой. Все-таки она – его мать.

Она рассмеялась низким красивым смехом.

– Сердце мое! Каждый дюйм земли вдоль Стены принадлежит нам. Граф, я и ты… какое же королевство мы создадим!

Габриэль погладил огромного грифона по перьям.

– Нет.

– Как это нет? – нахмурилась она.

– Я хочу сказать, что вовсе не собираюсь брать у тебя уроки дипломатии. Что бы ты ни задумала, я не буду в этом участвовать. И, пока мы остаемся в этой неловкой ситуации, я бы хотел упомянуть и герметические искусства. Я полагаю, что тебе нечему меня научить, и я ни в коем случае не пущу тебя в свою голову.

– Нечему тебя научить! – повторила Гауз, уязвленная до глубины души. – Ты мой ребенок! Я тебя создала!

Габриэль коротко поклонился ей, гордясь собой. Мать пугала его, но, видит бог, он держался и не показывал этого. Он сцепил ладони, чтобы они не дрожали.

– В моей голове год обитал Гармодий. – Каждый слог падал, как камень из требушета.

– Ты работал с золотом? – спросила она.

В эфире, своим вторым зрением, она увидела, как он взял золотой лучик и ее собственное дыхание – зеленого цвета – и сплел их в амулет. И протянул ей маленький геркулесов узел из розовых шипов.

Она приняла его.

Он взорвался розовыми лепестками, распространяя волну аромата.

– У меня есть собственные планы. Тебе в них места нет. – Габриэль поклонился. – Признаю, иметь грифона мне действительно хотелось.

Гауз склонила голову и отступила на шаг, побежденная.

– Как тебе будет угодно, мой могущественный сын.

Годы практики помогли ей спрятать торжествующие нотки в голосе. «Мой сын! Я верну тебя, и вместе мы будем править всем!»

Часом позже Гэвин нашел своего брата в одиночестве в его покоях. Нелл доложила о нем.

Габриэль скармливал дохлого цыпленка – прямо в перьях – грифону, который рос буквально на глазах. Воздух загустел от запаха этой твари – кровавого, мускусного, животного.

– Ты жив? – спросил Гэвин. – И что это, ради бога?

– Жив, – вздохнул Габриэль, – мне больно, тревожно и грустно. Как будто мне снова пятнадцать, – он бледно улыбнулся, – зато она подарила мне грифона! Очаровательный, правда?