Кровавая одержимость (ЛП) - Доун Тесса. Страница 59

Наполеан качнулся на пятках, медленно отодвигаясь. Не так далеко, чтобы потерять ее тепло, но на достаточное расстояние, чтобы встретиться с ее изучающим взглядом. В ее прекрасных, словно сапфиры, глазах отражалось правдивость сказанных слов, а также потребность, которая ничем не уступала их красоте.

Брук нужно было почувствовать преданность Наполеана вне ее пяти органов чувств.

Он не мог продемонстрировать это лишь одним своим прикосновением, ничего из сказанного или подаренного не заменило бы то глубокое знание на уровне инстинктов.

Она должна была почувствовать это в своих костях.

Наполеан молчал, размышляя. Пытаясь понять, как вообще можно выразить такое глубокое, волнующее чувство.

Он вздохнул. Если бы он только мог подарить ей луну или, возможно, прекрасный угасающий пурпурный закат над заснеженными горами. В своей древней памяти он нашел навязчиво прекрасный гул волынок, что играли в дождливый день в Ирландии так много веков назад. Он до сих пор слышал ритмы индейских барабанов, от которых замирало сердце, когда они только прибыли в Новый Свет. Он все еще чувствовал гармоничную музыку оркестра, которую довелось послушать во время бизнес-поездки в Нью-Йорке. Изящное крещендо духовых инструментов, обманчивая мольба струнных, бас виолончели, очарование альта… Скрипка, уносящая на крыльях за пределы зала…

Если бы он только мог перенести Брук в прошлое.

Потому что музыка — то единственное, что может сломать любые мощные барьеры, преодолеть страх и трепет, раскрыть сердце и обнажить… душу.

Наполеан улыбнулся уголками губ, а Брук с любопытством посмотрела на него.

Он начал сочинять в своем сердце нежную мелодию, аллегорию такого мощного желания и любви, что она наверняка всколыхнула бы ее душу, а потом нежно обнял лицо жены руками и начал передавать поток музыки в ее сознание.

Она ахнула, несомненно, пораженная.

— Ты можешь воспроизводить музыку в моей голове?

Он кивнул. Ее глаза расширились, в их глубинах отразилась такая глубокая страсть, что он почти боялся дышать.

— Эта песня, — прошептала она. — Она твоя? Это ты ее сочинил?

— Да, — ответил он, желая знать, понимала ли она, насколько он раскрылся перед ней. Наполеан наклонился вперед, упершись своим лбом в ее и вздохнул. — Я хочу, чтобы ты почувствовала мое желание.

Он поднял голову и мягко коснулся ее рта поцелуем. Когда их теплое дыхание смешалось, глаза Брук закрылись, а тело стало податливым в его руках.

Наполеан уткнулся носом в шею Брук, слегка задевая клыками нежную кожу. А затем начал лениво целовать ее в затылок, передвигаясь к уху, используя свой чувственный голос, чтобы петь и прикасаться, ласкать и соблазнять.

— Я хочу, чтобы ты разделила со мной это желание.

Он все еще проигрывал ту мелодию у нее в голове, посылая сладкие, пронзительные аккорды прямо в ее тело, позволяя им осесть в самой сердцевине ее сущности. Когда она выгнула спину и медленно потерлась о его тело, с губ Наполеана сорвалось низкое рычание, и мужчина впервые почувствовал, как его возбуждение достигло пика, требуя освобождения.

Он слегка прикусил ее шею чуть выше плеча, и женщина застонала.

Наполеан немного сдвинулся, пытаясь освободить место в джинсах, чтобы вместить растущую эрекцию. Его руки обхватили ее груди, а большие пальцы нашли соски и принялись массировать их нежными, возбуждающими круговыми движениями.

Наполеан Мондрагон ждал этого момента всю свою непостижимо долгую жизнь.

Эту женщину. Этот припев, что продолжал нарастать в его душе.

И когда их страсть стала интенсивнее, а вечная песня — богаче и чище, в ней отчетливо зазвучали слова:

«Я буду твоим лунным светом в ночи

и все исправлю;

Я подарю любовь свою,

храня твое сердце, мечты исполняя твои…

Разве ты не видишь, что я был всегда

тем другом, что ты представляла в ночи,

тем рыцарем, что королеву свою

хранил словно драгоценный дар навеки…»

Наполеан напел эти слова прямо в ухо Брук, а потом снова нашел ее губы, на этот раз углубляя поцелуй, наполняя его силой своего желания.

Его губы дразнили ее нежной страстной игрой, а язык танцевал медленный эротический вальс. Временами она следовала за ним, временами вела сама. Но все больше и больше она начала уступать его прикосновениям, инстинктивно двигаясь с все возрастающим желанием напротив его тела.

Его песня нарастала вместе с ее возбуждением…

«Когда времена пройдут чередой,

бесконечно сменяя солнца восход,

любовь моя станет ветром,

что несет крылья твои в небо…

И вместе с тобою паря на небесах,

целую жизнь проживу я, глядя в твои глаза;

Эй судьба,

что пленила древнего короля».

Он уже дрожал, едва сдерживаясь, чтобы закончить песню…

«Разве ты не слышишь сердце свое,

истину, что скрывает душа твоя…

Страсть со мной разделяя,

ты чувствуешь голод, растущий изнутри,

все пространство занимая;

Приди же в объятья мои…

О, в объятья мои приди».

Брук ахнула, задыхаясь. Ее руки нетерпеливо двигались по телу Наполеана. Она гладила его руки, плечи, бедра, пока мужчина невольно не зарычал ей в рот, а затем толкнул на кровать, накрывая своим телом. Стараясь притянуть его поближе, она обняла его плечи руками и обернула ноги вокруг бедер.

С трудом цепляясь за остатки здравомыслия, Наполеан Мондрагон вознес богам безмолвную молитву благодарности.

Глава 24

Мужчина пел как ангел, целовал как демон и всколыхнул в ней такую сильную страсть, какую Брук никогда в своей жизни не испытывала.

Отчаянно желая прикоснуться к коже мужа, она схватила его рубашку и вытащила края из джинсов. Когда Наполеан быстро стянул одежду через голову, открывая безупречную, словно высеченную талантливым скульптором грудь, дыхание со свистом покинуло легкие Брук. Ее рот приоткрылся от восхищения.

Он не был человеком.

Он не был вампиром.

Он являлся настоящим произведением искусства…

Каждый мускул, каждый изгиб, каждая выдающаяся часть его тела была прекрасна, словно вылеплена из глины руками самого Господа. Наполеан Мондрагон был абсолютно великолепен. Его кожа. Его цвет лица. Его несравненная… мужественность.

Лоно Брук напряглось, как сжатый кулак, и огненный жар запульсировал между ее ног. Небеса, помогите ей, она до боли хотела его. Ее тело словно горело в настоящем огне. Когда сильные руки нежно сняли шелковые бретельки с плеч, обнажая грудь в холодном воздухе, она изогнулась на кровати и постаралась не извиваться под ним. Она не хотела умолять как одна из его подданных, выпрашивая возможность почувствовать его несдерживаемую ничем силу, и давая понять, как отчаянно желала почувствовать его внутри себя.

Но она умоляла.

И сила собственного желания сбивала ее с толку.

Его теплый рот накрыл сосок, и она чуть не вскрикнула. Господи, что он вытворял своим языком? А зубами? Она чувствовала, как клыки слегка царапали кожу, и ей хотелось выгнуться ему навстречу, заставить взять ее, умолять просто сделать уже… что-нибудь.

Быть может, она мечтала об укусе?

Первобытная мысль сначала испугала ее, но когда соски вытянулись от того, что Наполеан вбирал их все глубже и глубже в теплоту своего рта, Брук потеряла способность мыслить здраво. Его эрекция под джинсами стала огромной и твердой, сильно прижимаясь к ее животу. Краткий укол страха слегка охладил ее пыл, когда Брук подумала, что занятие любовью с Наполеаном может оказаться слегка… болезненным. В конце концов, мужчина был не просто большим, он был огромным. Интересно, как ему удавалось это скрывать?

Она была решительно настроена удовлетворить свое любопытство, поэтому потащила вниз молнию его «559-х»³². Резко вдохнув, Наполеан мягко отодвинул ее руку в сторону и поспешно стянул джинсы с бедер вместе с обтягивающими боксерами и тяжелыми черными ботинками. Вещи с глухим стуком упали на пол, и Брук улыбнулась.