Поединок (СИ) - Северэлла Сеславия. Страница 20
– Ты куда смотрел, рыло твое не мытое! Как мы теперича поедем? Вот я тебя велю выпо- роть!
Карета прочно застряла в глубокой луже между бревнами.
– Я ваша милость, не повинен.
Иван, наконец, успокоился, и огляделся. Сквозь листву леса проглядывала речушка. Исто- мин поймал на себе насмешливый взгляд Еная.
– Что барин, не везет тебе ныне?
Иван хотел возмутиться, но промолчал. И как можно спокойнее спросил.
– Что делать будем? Может твои люди помогут моему кучеру, – Иван сделал над собой усилие, чтобы сказать это как можно вежливее. Софья проснулась и выглянула в окно, посмотреть, что там случилось. В Енае чувствовалось значительное превосходство над Иваном, превосходство ума, силы, умений, и чистой совести. Заискивать перед ним было бесполезно. Бравлин не любил смотреть на бедственное положение и унижение других людей, ему как человеку самодостаточному, претило такое зрелище.
– Хорошо, барин, я пока коней напою, а мои ребята так и быть помогут твоему кучеру, – Енай спрыгнул со своего коня, помогая распрячь коней из упряжи кареты. Тем временем, Истомина выбралась на улицу. На ней было новое платье и золотые украшения, в которых отражалось солнце. Она была восхитительна. Всё вокруг радовало глаз. Солнце радостно освещало округу. Молоденькая женщина сначала пошла вперёд по дороге, присматри- ваясь к деревьям, затем свернула на тропку, ведущую в густые заросли. Особенно её заинтересовал коренастый дуб. Она подошла к нему поближе. Вдруг из-за дуба кто-то кошкой выпрыгнул на неё. Софья не успела даже крикнуть, ощутив сильную руку, сжав- шую рот. Истомин поздно обратил внимание на еле слышные крики Софьи, увидев исче- зающего вдали разбойника с его женой через седло. Иван открыл дверцу кареты, вытащил пистолет с массивным ударным кремниевым замком и хотел стрелять. Но Енай, не дал ему этого сделать.
– Не надо барин, стрелять будешь, в Софью можешь попасть, да и уже слишком далеко, – Иван зло посмотрел на Еная.
Он нервно отдернул руку с пистолетом, не зная как себя вести, потому что понимал, что ему не быть героем. Бравлин сурово смотрел на Ивана, пытаясь понять, за что его любит Евдокия. В нем и жизни то нет. Он словно тень прошлого, красивая статуя, фигура, засты- вшая в лунном свете.
– Не робей, барин, вызволим мы твою жену, – примиряюще проговорил Бравлин.
Истомин беспомощно опустил руку с пистолетом. Тем временем, Евдокия и Андрей тоже ехали в Москву. Они благополучно проехали Новгород, Валдай, Хотилово, Торжок впереди их ждало село Медное. За окном в полную силу разливалось лето. Порой плавно и не очень выплывали поселения, и навстречу карете ехали другие кареты, подводы, всадники. Лес сменялся полями, лугами, рощами, потом опять наступал лес. В старенькой карете было душно, оттого что она сильно нагревалась на солнце. Но Андрей дремал, а Евдокия смотрела в окно на поля и перелески и вспоминала разговор с Крекшиным, который случился до прихода на прием, устроенный Нарышкиным.
– А что Евдокия Федоровна, не желает ли побеседовать со мной?
Тогда Велигорова через силу понудила себя остановиться.
– Великолепно, какая выдержка, а помните, на допросе, как вы были напуганы?
Крекшин хотел позлорадствовать, но осекся, сейчас не время. Возможно, эта худородная тоже на что-нибудь, да и сгодится. Евдокия усилием воли подавила в себя предательский приступ дурноты, который всегда рождали в ней эти воспоминания.
– Я тоже хорошо помню руки, которые записывали мои показания. Они изрядно тряслись, – немного с вызовом, попыталась произнести Евдокия.
– Учитесь дерзить! – Крекшина немного позабивала задиристость Велигоровой. – Ну да ладно. Позвольте мне сделать одно замечание. Я вот не пойму женщин. Знаете они такие глупые.
– О чем, вы?
– Да о вас милая, о вас? Вы вот Истомина любите, а он вашего мужа, и своего друга предал, своею рукою донос написал, и рука его была крепка, а потом уехал подальше от царева гнева.
Велигорова настороженно посмотрела на Крекшина.
– Знаешь, кем я был? Так на подхвате в тайной канцелярии, подканцеляристам бумаги переписывал, мальчик на побегушках. А тут дельце царевича Алексея подоспело. Велено было всех сыскать, кто имел касательство до этого. Сама знаешь, видела эшафот с остан- ками казненных, они до сих лежат не упокоенные, там на Троицкой площади.
Велигорова перекрестилась.
– И твой Истомин тогда мне помогал. Как ты можешь любить предателя?
– Ваши тайны темны, также как и ваша душа.
–Тайны отнюдь. Яков Игнатьев духовник царевича Алексея лишен почестей и имущества, и обезглавлен на Троицкой площади при въезде в Дворянскую слободу. Так?! И ты знае- шь, что был донос на твоего мужа. А почему? Милейший Иван Васильевич проболтался мне в приватной беседе, что его вятший друг дальний родственник заговорщика против царя, и возможно, в тайной канцелярии мог бы многое поведать о сем важном государе- вом деле. А этого никто не знал. И арестовывать его не собирался!
Велигоровой хотелось отвернуться от Крекшина, или от мучительных воспоминаний.
– А Карион Истомин 23, этот тихий монах, писатель букварей для царевичей, который любил выказать свое недовольство делами нашего покойного государя, – Крекшин сжал кулак, и поднес его к лицу Евдокии, – Вот где вы все у меня!
– Так, что же вам сейчас нужно от меня, Дмитрий Осипович?
– Поблагодарить вас хочу. Кем я был, и кем стал! Ваша сентиментальность и глупость сос- лужили мне хорошую службу. Но может дочь члена Верховного тайного совета на что-нибудь, да и сгодиться. Пришло время примирения.
Тогда, слушая Димитрия, Велигорова закрыла глаза от нестерпимой боли, вспоминая, как её пороли кнутом, а Фёдор висел на дыбе, и его пытали коленным железом. И если бы её ненависть могла обрести плоть, то это был бы огромный камень, который задавил бы Крекшина. Евдокии показалось, что она забылась, и сквозь это забытье, откуда-то издале- ка, она все еще была вынуждена слушать Крекшина.
– Я знаю, что возможно, вы ненавидите меня, но многое может измениться. Федора уже не вернуть. А Иван может навсегда уйти из вашего сердца, благодаря мне. И мучить вас не станет. А может, так статься, что и судьба отомстит ему за предательство.
Велигорова с ужасом, смешанным с отвращением, посмотрела на Крекшина.
– Иудин грех не может, не призвать возмездия, – вкрадчиво продолжил Крекшин, улыба- ясь половиной своего лица, он был доволен собой, и его триумф был неумолим и омерзителен.
Евдокия очнулась от воспоминаний. Это был неприятный для неё разговор. И все как тогда. Ровно все повторялось. И Федор в мучениях умирал от ран рядом с ней, и глиняная крынка в её трясущихся руках, которую она не успела поднести мужу, и её слезы и бесси- лие, и внутренний надрыв, застывший в ней оглушительным криком. И, насмешливая зло- радная фраза Крекшина над её головой: «Посмотрите, она убила своего мужа. Он так и не успел воды испить. Тебе, Дунька, нужно было быть проворнее». Велигорова вдруг поняла, что с тех пор она так и живет с этим не сорвавшимся тогда с её уст криком в душе. И только теперь этот накал, эта беззащитность и ужас стали стихать в ней. Словно кто-то неведомый взял её душу в теплые руки и пытается согреть и защитить. Неужели Истомин и впрямь выдал друга? Или Крекшин умело воспользовался тем, о чем проболтался Иван? Она не знала ответа на эти вопросы. И никогда не пыталась это выяснить. Может, в глуби- не души боясь этой правды, и предпочитая неведение. Временами она считала себя вино- ватой в том, что произошло с Фёдором. Ах, если бы он не заступился за неё, ничего бы с ним не случилось. Это было мучением для Евдокии осознавать, пусть косвенную, но свою причастность к гибели глубокоуважаемого и дорого ей человека. Тем временем, пока Евдокия и Андрей ехали в Москву, Крекшин получил от знакомого канцеляриста Преоб- раженской канцелярии Семена Шурлова некую приватную беседу, в которой тот расска- зал ему о том, что высланные по доносу солдаты не застали в съемных комнатах князя Верейского. Служанка на допросе показала, что её хозяин уехал, а куда она не знает. Отъезд был неспешный, никаких поручений он ей не оставил, сказал, что возможно вер- нётся к Покрову 24, просил присмотреть за комнатами за оставленную плату. Крекшин был в бешенстве. Его план был на грани провала. А тут еще как назло Истомин увез Софью в Москву. Софью, которую Димитрий Осипович почитал за редкий десерт, и приятное разв- лечение с далеко идущими планами. Он не любил терять контроль над ситуацией, и пото- тому был готов крушить всё, что подвернулось бы ему под руку, но тут в комнату зашла Марфа, и принесла кувшин со сбитнем и курительный трубку с кисетом табака. Крекшин посмотрел на женщину внимательным взглядом.