Любовь оборотня (СИ) - Кащей Мирослава. Страница 25

Красавица, что целовала Кина, вдруг отделилась от него, взмыла в воздух и приземлилась в дальнем углу комнаты. Оказалось, виной тому девушка, что до сих пор тихо сидела в своем углу; поднявшись, она в два шага приблизилась, подняла и отшвырнула куртизанку точно котенка. В первое мгновение никто даже не понял, что произошло, а затем Кин вскричал:

— Ты рехнулась?!

Глаза девушки метали молнии. Она выглядела кроткой и вместе с тем грозной.

— Пора спать, — отчеканила она.

Кин отмахнулся от нее и бросился к пострадавшей, возле которой уже хлопотали подруги.

— Прости! Пожалуйста, прости! С тобой все хорошо?

Красавица была молодой, но опытной, повидавшей много чего похуже. Она и вправду сильно ударилась, но сумела прийти в себя сразу же и сейчас, поднимаясь с помощью Кина и ловко оправляя наряд, уже сияла безмятежной улыбкой.

— Пожалуйста, не беспокойтесь, молодой господин. Ничего страшного не случилось.

— Я приношу свои извинения, — бросая горящий гневом взгляд в сторону девушки, проговорил Кин. — Она сейчас же попросит прощ… Эй!

— Пора спать, — повторила девушка.

Подхватив Кина так, будто он ничего не весил, она перекинула его через плечо и со своей ношей спокойно направилась к выходу. Кин пытался вырваться, но девушка была удивительно сильной. Она не только подняла его без всяких усилий, но и несла с поразительной легкостью, а держала хоть и нежно, но крепко — не вырваться. Под насмешливые возгласы гостей она с Кином на плече покинула комнату, сошла с лестницы, проследовала через зал, провожаемая изумленными взорами, а затем припустила бежать не хуже иной лошади. Напрасно Кин, сгорая от стыда и унижения, колотил ее по спине кулаками; напрасно угрожал и просил отпустить его — девушка оставалась глуха и нема. Она не остановилась и у ворот, где Кин воззвал к ее разуму, напомнив, что в конюшне стоит лошадь и нет нужды тащить его на себе. Пропустив мимо ушей и это, девушка на просторной пустой дороге лишь побежала резвее, время от времени взмывая в воздух и пролетая по нескольку широких шагов.

Будь Кин чуть менее взбешен, он восхитился бы ее способностями. Ведь незаурядная физическая сила, ловкость и способность парить над землей были навыками, которых обыкновенно достигали монахи боевых орденов после многих лет упорных тренировок — умениями, недоступными большинству людей. Однако сейчас Кин был слишком полон гнева и возмущения, чтобы подумать об этом.

Через некоторое время он, правда, устал и затих и покорно позволил тащить себя, точно куль с мукой. Так они и вернулись в Журавлиную Долину — по пустынной дороге средь полей, где под яркими звездами блестела ночная роса.

У ворот девица поставила Кина на землю.

— Ты… — начал он, не в силах подобрать слов, — ты…

Так и не выбрав, что сказать (на языке теснилось слишком много, чтобы он был в состоянии выбрать что-то одно или хотя бы выстроить фразы в очередь), он наконец произнес лишь:

— Больше не приближайся ко мне. Никогда. Ясно?

По пути в свои покои он вспомнил все известные ему бранные слова.

— Распутник! Мерзавец! Никчемная тварь!

Господин Мо был сухощавый мужчина небольшого роста, но с тяжелой, прямо-таки железной рукой. От размашистой оплеухи, в которую он вложил всю силу, коленопреклоненный Кин, скользя на гладком полу, пролетел через всю залу и остановился лишь у дверей. В голове оглушительно звенело, на щеке загорелось алое пятно. Из носа потекла струйка крови.

— За что?!

— Как ты посмел! Княжну в публичный дом!

— Какую ещё княжну?! Ай!

На сей раз удар кулаком пришелся в скулу.

— Хватило наглости привести ее к шлюхам!

— Отец! Прошу! Я не знаю никакой княжны!

Скорчившись на полу, Кин, закрываясь руками, тщетно пытался избежать ударов, которыми щедро осыпал его разъяренный родитель.

— Вас видели и доложили! Как ты заходил с ней туда и как выходил! Так напился, что она вынуждена была тащить тебя на себе, скотина! Позор семьи! Убожество!

Каждое оскорбление отец сопровождал ударом ноги или кулака. Наконец утомившись, он выпрямился над Кином, потирая запястье.

— Вставай! Будешь просить прощения у князя Шу!

— При чем тут князь Шу, — пробормотал Кин, отводя с лица спутанные длинные пряди и, как на чужую, смотря на свою ладонь со следами крови. Лицо саднило, на скуле болезненно наливался кровоподтек, ребра болели, да и на бедре наверняка останется громадный синяк. Собравшись с силами, Кин тяжело поднялся, стараясь не морщиться — отцу это только доставит радость.

— Как меня только угораздило породить такого сына, — с презрительной злостью процедил господин Мо. — Будешь утверждать, что не знал, кого привел в «Золотой пион»?

— Я ее не водил, — пробормотал Кин. — Она сама за мной увязалась.

Отец замахнулся на него, но Кину было уже все равно. Пусть бьет. Однако господин Мо, в последний момент передумав, остановился на волосок от его лица и опустил руку.

— Поговори еще! — в сердцах бросил он. — Так оскорбить почетных гостей!..

— Да каких гостей?! — завопил Кин. — Какая еще княжна?!

В этот момент двери распахнулись, и слуга доложил о прибытии князя Шу. Солидный мужчина был одет роскошно, но неизящно, на чиньяньский взгляд: в темный шелк, отделанный кожей и мехом.

Мужчины поклонились друг другу.

— Князь Шу.

— Господин Мо.

Князь, окинув взглядом представшую ему картину, мгновенно оценил ситуацию.

— Вижу, я опоздал, — сказал он. — До меня дошел слух, что господин Мо гневается на сына, и я поспешил сюда, чтобы дать объяснения. Возможно, — обратился он к отцу Кина, — вам не следует быть слишком строгим с молодым господином.

— Что это значит? — спросил тот.

— Вполне возможно, он не виноват и не знал, с кем имеет дело. Моя дочь замкнута, нелюдима и неохотно разговаривает даже на родном синьшэньском диалекте. Временами мы по нескольку дней не видим ее и не слышим от нее ни слова. Что говорить о чиньяньском наречии, которое она и понимает с трудом. Я привез ее сюда в надежде, что новая обстановка и благородное общество сделают ее более общительной, однако, не желая заставлять Мэйвей, предоставил ей освоиться самостоятельно. Поскольку прибыли мы совсем недавно, а княжна и второй молодой господин не были представлены друг другу, он действительно мог не знать, кто она. В таком случае произошедшее — не более чем досадная ошибка. Которая, я убежден, не повторится.

— Его поступку нет оправдания! Я просто не знаю, как мы можем извиниться перед вами, князь Шу… Привести юную девушку в дом к шлюхам…

Князь улыбнулся.

— Ничего страшного. Наверняка ей просто было любопытно. Вряд ли господин Кин допустил, чтобы ее взгляд коснулся чего-то действительно непристойного… Я бы заметил, если бы мою дочь что-то неприятно потрясло. А она, хоть и не отличается красноречием, не показалась мне несчастной или недовольной. Напротив, кажется, она восприняла эту прогулку как приключение.

— Мы просто ужинали, — угрюмо сообщил Кин.

— Вот видите, — князь Шу обернулся к господину Мо, который еще ярился, но уже не так сильно. — Полагаю, на этом наказание можно считать свершившимся. Судя по виду молодого господина, он усвоил урок. Разумеется, в произошедшем нет ничего похвального, и в будущем подобное недопустимо. Однако сейчас мы можем счесть этот случай обычным недоразумением.

— Да, — согласился Кин. — Давайте сочтем.

Князь Шу бросил на него быстрый, пронзительный взгляд, и в уголках его губ мелькнула едва заметная усмешка, значение которой, впрочем, трудно было истолковать. Господин же Мо проговорил:

— Что ж, раз так пожелал князь Шу… Можешь идти. Но если я узнаю, что если ты хоть чем-то, хоть как-то задел или обидел княжну… Вовлек ее в свои непристойные развлечения…

— И близко к ней не подойду, клянусь! — пылко воскликнул Кин, до глубины души искренний.

— Ты отнесешься к ней со всем возможным почтением, — остудил его отец. — И будешь угождать во всем. Стоит мне только узнать хоть о капле ее недовольства…