Роковое сходство - Гэфни Патриция. Страница 66
По лицу у нее потекли слезы, пальцы еще крепче стиснули его руку, голос перешел в сдавленный, срывающийся шепот:
– За что ты меня мучаешь? Я же знаю: ты все еще меня хочешь! Зачем ты притворяешься, что это не так?
Прикрыв глаза, Броуди покачал головой. Ему было жаль ее.
– Не надо, Дженни. Нет, послушай, не надо, это не…
– Ну пожалуйста!
Она обвила руками его шею, страстно прижалась к нему всем телом, притянула его голову и поцеловала.
Броуди машинально подчинялся ей. Безнадежная тяжесть сдавила ему сердце. Понимая, что объяснения не избежать, он положил руки ей на плечи, немного отстранился, чтобы заговорить, и увидел в дверях Анну.
Она сделала шаг вперед, потом второй. Ее глаза казались огромными и слепыми от боли. «Беги, Энни, беги!» – безмолвно и отчаянно воззвал к ней Броуди, но она, конечно же, не услышала. Его тело как будто оледенело. Дженни наконец тоже заметила, что что-то не так, и оглянулась. Увидев кузину, она разрыдалась еще сильнее;
– Что смотришь? – истерически закричала она Анне. – Он мой! Он всегда был моим! Ты не посмеешь отнять его у меня, он меня любит! Пусть говорит, что хочет, но он любит меня!
Увидев, что Броуди отошел от Дженни и двинулся к ней, Анна вскинула вперед обе руки, словно защищаясь. Прочитав жалость в его глазах, она преодолела судорогу, перехватившую горло, и прошептала:
– Скажи ей.
Потом повернулась и бросилась бежать. Пальцы Дженни вцепились ему в плечи, словно когти, она всем телом преградила ему путь к дверям.
– Нет! – рыдала Дженни, цепляясь за него. – Не ходи за ней, останься!
Она все говорила и говорила, но Броуди больше не слушал: мысленно он следовал за удаляющимся звуком шагов и наконец различил приглушенный стук хлопнувшей на втором этаже двери. Силы покинули его.
Минуту спустя он заметил, что Дженни перестала говорить, а подняв глаза, увидел, что она смотрит на него так, будто видит впервые: «Скажи ей», – прозвучал голос у него в мозгу. Нет, он не мог так поступить. Сказать Дженни правду – значит подвергнуть опасности Анну. Он обязан ее защитить. Пусть даже ценой страдания, которое придется причинить ее кузине.
– Дженни…
Смягчить такой удар невозможно.
– Мне очень жаль, что приходится так поступать с тобой. Клянусь тебе, я не хотел, и, видит бог, ты этого не заслуживаешь. Виноват только я один.
Она упрямо качала головой, не желая слушать. «Будь ты проклят, Ник!» – подумал Броуди.
– Забудь, что между нами было, теперь все изменилось. Надо положить этому конец. Постарайся…
– Нет!
– Послушай меня. Я женат, Анна моя…
– Лжец! Ты говорил, что это ничего не значит, ты же обещал, что мы по-прежнему будем вместе!
«Чтоб тебе гореть в аду веки вечные», – мысленно пожелал брату Джон.
– Мне очень жаль, но это больше не может продолжаться. Мы…
– Почему? Что изменилось? Объясни мне, почему?
Броуди испустил тяжелый долгий вздох и сказал ей правду:
– Дженни, милая, я полюбил свою жену. Она всем телом отшатнулась от него назад, словно он ее ударил. Хуже и придумать ничего было нельзя.
– О господи, Дженни…
Он потянулся за ней, но она отпрянула и кинулась к дверям.
– Подожди, прошу тебя! – крикнул Броуди ей вслед.
– Убирайся к дьяволу! – бросила она через плечо.
Лицо Дженни было искажено болью. Она подхватила юбки и убежала. Броуди слышал, как она пересекла холл и поднялась по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Во всем доме вновь наступила тишина. Он долго стоял в темном коридоре, прислушиваясь к молчанию, потом поднялся наверх, к Анне.
Ее дверь была заперта, и она не пожелала ответить, когда он заговорил с ней. Броуди отошел от двери в коридоре и прошел через свою комнату в их общую гардеробную.
– Энни, пожалуйста, впусти меня, – попросил он сквозь дверь гардеробной, тоже запертую.
Молчание. Он не знал, на что решиться. Можно стоять тут всю ночь и говорить с ней через дверь. А можно поступить по-другому: дождаться, пока она сама не будет готова с ним заговорить. Это было нелегко, все его существо восставало против этого, но он в конце концов перестал стучать, перестал звать ее и вернулся к себе в спальню.
* * *
Анна знала, что он ушел: последние пять минут она напряженно прислушивалась ко всему, что происходило за дверью. Ей давно уже не приходилось плакать, но теперь она спрятала лицо в подушку, и первое рыдание разорвало ей грудь – такое мучительно глубокое, что она сама испугалась. Увы, чем более отчаянные усилия она прилагала, чтобы успокоиться, тем горше становились слезы. Анна закусила зубами подушку и перестала сдерживаться.
Она всегда знала, что не слишком хороша собой, не так привлекательна для мужчин, как другие женщины, но никогда раньше не испытывала столь полного и сокрушительного унижения. О предательстве Николаса ей впервые осторожно намекнул Эйдин. Кое о чем сказал ей взгляд, однажды брошенный на нее Джоном Броуди, но самым бесспорным доказательством служило ощущение неуверенности в себе, ставшее ее постоянным спутником. Напрасно она в свое время не прислушалась к этому свидетельству. Ее ослепило то, что она сочла чудом, – любовь Николаса. Вернее, то, что она приняла за любовь. На самом деле это было еще одно проявление ее греховной гордыни.
Но вот занавес опустился, в зале вспыхнул свет, чудо на поверку оказалось всего лишь театральным эффектом, и теперь ей тоже захотелось скрыться, исчезнуть, стать невидимой. Николас обокрал и опозорил компанию ее отца, но даже это предательство ранило ее не так больно, как измена ей, Анне Журден, бессовестный обман ее доверия. Но она сама виновата – не надо было питать иллюзий.
Как ни странно, вероломство Дженни она пережила гораздо легче. Анна не знала и не хотела знать, что именно связывало Николаса с ее кузиной, но отчетливо сознавала, что Дженни стала такой же жертвой обмана, как и она сама. Более того, Анна не сомневалась, что сейчас их обеих одинаково терзает боль. Ей представилось, как они с Дженни рыдают друг у друга на плече, и это помогло остановить жгучий поток слез. Она раз и навсегда освободилась от власти Николаса.
Ей вдруг показалось отвратительным свое поведение. Он не стоит того, чтобы рыдать из-за него в подушку. Анна встала, несколько раз плеснула водой в зареванное, опухшее от слез лицо, потом зажгла свечу и принялась ходить от камина к окну и обратно. Ну что еще не так? Если Николас для нее больше не существует, что означает эта тупая, ноющая боль, сдавившая ей сердце?
Смутные догадки мелькали у нее в сознании, но поначалу Анна не сделала попытки их удержать. Ей не хотелось ни о чем думать. Только не сейчас. Она была измучена до предела и мечтала о покое. Увы, никогда прежде она не чувствовала себя такой уязвимой. У нее не было сил бороться, и очень скоро ей пришлось признать правду.
Да, было еще кое-что, ранившее ее гораздо больнее, чем известие об измене Николаса. Она прижала ладони к вискам, принялась тереть глаза, стараясь прогнать видение, но оно не желало уходить. Нет, дело не в Дженни и Николасе. Другая мысль показалась Анне еще более страшной. Другая мысль терзала ее еще сильнее, рвала душу и отравляла мозг. Это была мысль о Дженни и Джоне Броуди.
* * *
Узор из роз, похожих на капустные кочаны, повторялся на обоях полосами, чередуясь в шахматном порядке – цветок красный, цветок зеленый, цветок красный, цветок зеленый, и опять красный, и опять зеленый. Цветочно-кочанные полосы перемежались более узкими полосками с другим рисунком. Не то серпантин, не то ленты – красные, зеленые, белые. Красные, зеленые, белые… Двадцать две колонны из роз по торцовой стене комнаты и двадцать восемь по продольной. Нет, двадцать три по продольной, если вычесть две с половиной, съеденные дверью в гардеробную; и еще две с половиной – дверью, выходящей в коридор…
Броуди вскочил с кровати, проклиная осточертевшие ему обои, и бросился к двери, чтобы выключить газовый свет. Пробираясь на ощупь, он нашел окно и, едва не сорвав, сумел сдвинуть в сторону треклятые шторы. Теплый, напоенный ароматами летний воздух хлынул в комнату вместе с ярким лунным светом. Броуди оперся ладонями на подоконник и вдохнул полной грудью, закрыв глаза и чувствуя, как лицо омывается серебром. Потом расстегнул рубашку и вытащил ее из брюк. Приятно было ощутить разгоряченной кожей тихую ночную прохладу.