Влюбленные мошенники - Гэфни Патриция. Страница 45
– Что? – переспросил Уинг, подступая ближе. Боже милосердный, неужели она произнесла это вслух?
– Что это такое? – спросила Грейс, протягивая ему свой кубок в форме лотоса.
– Рисовое вино.
– Правда?
– У нас в Китае есть такая поговорка: выпить вместе рисового вина-Это означает – стать друзьями. Спутниками жизни.
– Очень мило.
Она огляделась, ища, куда бы поставить опустевший кубок, но так и не нашла ничего подходящего.
– Ну мне все-таки пора идти. Мой брат уже, наверное, волнуется, не знает, куда я пропала. Уинг обиженно поджал свои тонкие губы.
– Он тебе очень предан.
– Кто, Алджернон? О да, очень предан. Все еще держа в руке кубок, она позволила ему взять себя под руку и вывести из галереи в сырой, продуваемый сквозняками коридор.
Они повернули направо, хотя Грейс могла бы поклясться, что поворачивать надо было налево, и, пройдя еще несколько шагов, остановились у двери, которую она видела впервые. Уинг указал на китайскую надпись над входом и перевел ее, едва не прижимаясь губами к уху Грейс: «Царство Вечной Жизни».
– Очень мило. Мне пора.
Он не дал ей уйти, прижав раскрытую ладонь к ее спине между лопаток.
– Только на одну минутку. Это очень важно.
– Нет, в самом деле…
– Очень прошу.
– Но я уже…
Не слушая возражений, он распахнул дверь. Внутри горел свет и были люди: ей стало не так страшно. Когда Уинг знаком предложил ей войти, Грейс пожала плечами и переступила через порог.
Двое китайцев в рабочей одежде стояли на коленях у основания гигантского, полого внутри прямоугольника с невысокими, сложенными из камня стенками и покрывали сусальным золотом керамические плитки, которыми был инкрустирован арочный вход. Другие рабочие, вооруженные мастерками и ведрами штукатурки, трудились внутри прямоугольного сооружения.
– Что они строят? – спросила Грейс.
Черные, обычно непроницаемые глаза Уинга загорелись, как уголья.
– Они строят мою могилу.
– А-а, твою могилу.
Вдруг до нее дошло, и она перестала кивать, как болванчик.
– Твою могилу?
– Пойдем, ты все увидишь.
– Нет, спасибо. Вот…
Грейс хотела отдать ему кубок, но замерла от изумления, заметив, что плотно сомкнутые лепестки лотоса вновь наполнены до краев рубиново-красной жидкостью.
– Какого черта? – спросила она, переводя ошеломленный взгляд с чаши на Уинга.
– Не пугайся, моя золотая. Здесь ты в безопасности. Видишь, дракон охраняет вход, ни один злой человек не потревожит нас здесь.
И он грациозным жестом указал на керамическую статуэтку в пояс высотой с изображением рычащей ящерицы, поднявшейся на дыбы слева от входа в склеп, или саркофаг, или как там еще оно называлось.
– А вот человек-зверь, – продолжал Уинг, плавно проводя рукой по воздуху направо, где помещалось еще одно чудовище в позе часового. – Теперь ты видишь, что тебе ничто не угрожает?
– Гм…
– Не сомневайся, – прошипел он, проходя вперед. – Ты все видишь, Августина, ибо ты одарена особой мудростью.
– Все верно, но послушай, я бы…
– Знаешь, в чем состоит самый страшный грех, какой только может совершить человек, Августина?
«Бросить друга на произвол судьбы в доме буйно-помешанного, – мрачно сострила она про себя. – И почему здесь вдруг стало так жарко?» Тяжело вздохнув, Грейс отпила глоток вина из своей чаши.
– Ну и в чем он состоит?
– Не иметь сыновей. Это самое чудовищное проявление неповиновения родителям. Не имея сыновей, человек не может попасть в царство небесное. Молитвы сыновей, возносимые за него, будут услышаны Вселенскими Силами, равно как и молитва души его покойного родителя. Запад в своем невежестве называет это «поклонением предкам», хотя на самом деле мы поклоняемся совсем не предкам.
– Ну, разумеется, нет.
Грейс еще раз оглянулась в поисках места, куда можно было бы поставить чашу с вином, но тут на нее накатила волна головокружения.
– Ой!
Он покачнулась; Уинг помог ей устоять на ногах.
– Идем, я покажу тебе, что возьму с собой на небеса.
Он так сказал или ей послышалось? Наверное, послышалось: вряд ли человек может такое сказать.
– Сюда, Августина, вот за этот занавес.
– Ой! – повторила Грейс, чувствуя, что у нее нет больше сил оказывать сопротивление Уингу.
Ноги у нее почему-то одеревенели. Двигаясь, как кукла, она позволила ему провести себя мимо разбросанных строительных инструментов и заляпанных краской деревянных козел к отделенному занавесом алькову в дальнем конце большой комнаты. Внутри, похоже, располагалась еще одна галерея, но значительно меньших размеров. И здесь не было картин. Все собрание состояло исключительно из образцов скульптуры.
– В прежние времена богатейшие представители благородного сословия посвящали свой жизненный путь сбору всего того, что могло им понадобиться на том свете, Августина. Среди прочего были домашние животные, особые яства, любимые произведения искусства. Слуги.
Грейс облизнула пересохшие губы.
– Слуги?
– Их изображения, – улыбнулся Уинг. – Вот, полюбуйся.
Он указал на скульптурные группы, выставленные на столе.
– Разве они не прекрасны? Вот танцовщица и акробат, оба времен династии Хань. Исключительно ценные экспонаты. Вот эти фигуры изображают служанок – династия Вэй, четвертый век. А вот музыканты и певцы времен династии Сунь. Взгляни, как они прелестны. Разве они не достойны того, чтобы взять их с собой на тот свет?
Ясное дело, достойны. Физиономия одного из музыкантов привлекла ее внимание: толстощекий и лукавый барабанщик, просто душа оркестра. В самом деле очаровательная фигурка. Грейс протянула руку, чтобы его потрогать, но Уинг схватил ее пальцы и поднес их к своим губам. К своим тонким жеманным губкам. Внутренне содрогаясь, она все же позволила ему приложиться к костяшкам пальцев. Он высунул язык, словно лягушка, ловящая насекомых, и провел им по ее руке. Она все выдержала, как каменная.
– В стародавние времена, – начал шептать Уинг, все еще склонившись и щекоча ее влажную кожу своим дыханием, – скульптурных изображений не было: рабов приносили в жертву и хоронили вместе с хозяином, чтобы они служили ему вечно.
Во рту у Грейс пересохло, ей пришлось опять облизнуть губы, иначе она не смогла бы заговорить.
– Какая милая традиция.
Кубок-лотос все еще был у нее в руках. Уинг помог ей поднести его ко рту, и она жадно выпила все до дна.
– Еще? – предупредительно осведомился он, нажимая пальцем на бронзовую ножку-стебель.
Как по волшебству, кубок опять наполнился вином.
– Второе дно? – удивленно заморгала Грейс.
– Пей.
Она повиновалась. Уинг сунул руку за пазуху. Грейс покорно ждала, готовая ко всему. Однако вместо голубя, или кролика, или разноцветного шарфа Крестный Отец извлек на свет Божий фигурку тигра, которую она не далее как полчаса назад обменяла на десять тысяч долларов. Впервые за все это время Грейс заменила, как прелестна, как изящна эта фигурка, какой удивительной добротой светится лицо человека-кошки. Она вдруг пожалела об этой сделке. У нее даже мелькнула в голове мысль об обратном обмене, но тотчас же ушла. Уинг подвел ее к висевшей на стене застекленной полке.
– А вот и остальные, – сказал он.
Она рассмотрела их всех: дракона, лошадь, обезьяну, змею. Быка, свинью, козу и собаку. Крысу, кролика, тигра.
– Теперь я смогу взять с собой их всех. Всех. Действуя чрезвычайно бережно, он поставил тигра на место среди остальных и отступил на шаг, с удовлетворением рассматривая все двенадцать фигурок.
Грейс позавидовала его состоянию, ибо сама она чувствовала себя до странности неудовлетворенной. Чего-то ждущей. Не то чтобы ей хотелось есть или пить, но ей хотелось… чего-то. Она вспомнила о Рубене, но и эта мысль от нее уплыла.
– Теперь нам пора идти.
– Да, – согласилась она.
Но ему пришлось ей помочь, потому что ноги ее не слушались: она скорее скользила, а не шагала, и в уме у нее сложился образ Крестного Отца, тянущего ее на веревочке, как игрушечную повозку. Как только они достигли лестницы, ведущей из погреба наверх, этот образ рассыпался, сменившись другим: образом Сизифа, вкатывающего камень на гору.